А иногда она оказывалась высоко над одиноким воином, скачущим с девушкой позади и девочкой впереди, с девочкой и мальчиком на руках. Она ощущала вонь жженых перьев, и земля превращалась в море алмазов, разбитое надвое тонкой извилистой линией.
Это лихорадка, решила она сейчас. Во рту сухо, глаза жжет мелкая пыль. Не пора ли отдохнуть? Но она почему-то не может спать. Им нужна вода. И еда.
Взгляд ее привлекла далекая могила. Сеток со стоном встала и поковыляла к ней. Погребальная пирамидка в высокой траве. Куча битых булыжников, сверху ровная плита и торчащий клином камень. Клин со всех сторон покрыт резьбой. Два волчьих глаза. Плита кажется челюстью, вот и клыки и коренные зубы. За сотни лет всё почти заглажено ветрами. Она протянула дрожащую руку, коснулась ладонью грубого теплого камня.
— За нами охотятся.
Хриплый голос заставил ее резко повернуться. Тук Младший снял лук, ветер гудел, касаясь туго натянутой тетивы. Затем раздались новые голоса. Она подошла, поглядела на запад. Дюжина или того больше конников. — Акрюнаи, — сказала она. — Они видят на нас баргастские одежды. Они хотят нас убить. Хотя, — добавила она, чуть подумав, — если увидят тебя, могут передумать.
— Почему бы это? — сказал он, посылая коня вперед.
Она видела: воины Акрюна разъезжались полукругом, опустив наизготовку копья.
Тук скакал прямо на них, наложив стрелу.
Приблизившись, акрюнаи начали колебаться, копья поднялись. Еще миг — и воины рассыпались, погоняя коней. Несколько ударов сердца, и все бросились в отступление. Тук не спеша развернул коня и вернулся к своим. — Кажется, ты не ошиблась.
— Лошади всё поняли еще раньше седоков.
Он остановился, вернул стрелу в колчан и бережно уложил лук.
— Но стрелы тебе понадобятся, — сказала Сеток. — Нам нужно поесть. И вода нужна.
Кажется, он ее не слушал. Голова повернулась к востоку.
— Что такое? Еще охотники?
— Она не была удовлетворена, — прошептал он. — Ну разумеется. Может ли одиночка сравниться с армией? Вряд ли. Но ему не понравится. Никогда не нравилось. Он ведь может их прогнать. Что же, Гадающая, как ты поступишь? Если он освободит их?
— Не понимаю, о чем ты. Она? Он? Какая армия?
Его взгляд устремился ей за спину. Сеток повернулась. Мальчик встал и пошел к волчьей пирамидке. Она напевал: — Бла-ла-ла-ла-ла-ла…
— Хочется, чтобы он так не делал, — сказала она.
— Ты в этом желании не одинока, Волчья Дочь Сеток.
Она посмотрела на неупокоенного воина. — Я вижу, у тебя один глаз, Тук Анастер. Мертвый глаз. Но в ту первую ночь увидела…
— Что? Что увидела?
«Глаз волка». Она повела рукой в сторону могилы: — Ты притащил нас сюда.
— Нет. Я утащил вас оттуда. Скажи, Сеток: невинны ли звери?
— Невинны? Невиновны?
— Заслужили они свою участь?
— Нет.
— А это имеет значение, заслужена участь или нет?
— Не имеет.
— Сеток, чего желают Волки?
По интонации видно было, что он имеет в виду бога и богиню. Она знала, что они существуют, хотя не знала даже их имен. Если у них вообще есть имена. — Они желают, чтобы все мы ушли. Оставили их наедине с их детьми.
— А мы?
— Не уйдем.
— Но почему?
Она пыталась найти ответ.
— Потому, Сеток, что жить — значит вести войну. Так уж вышло, что противник оказался слабее нас.
— Не верю тебе! Волки ни с кем не воюют!
— Стая метит территорию, стая отгонит любую другую стаю, которая вторгнется к ней. Стая защищает свои владения — землю и зверье, которое ловит на земле.
— Это тебе не война!
Он пожал плечами: — По большей части это угроза войны — пока угроза действует. Каждая тварь борется за доминирование, среди сородичей и над территорией. Даже собачья свора находит короля и королеву, они правят благодаря силе и угрозы силой, пока кто-то не их свергнет. И что из сего следует? Что политика свойственна всем общественным существам? Кажется, так. Сеток, если бы Волки могли убить всех нас, людей — убили бы?
— Если речь идет о том, «мы или они» — убили бы! Как иначе?
— Я только задаю вопросы, — ответил Тук. — Знавал я женщину, способную сравнять с землей город одним движением прекрасной брови.
— И равняла? — спросила Сеток, радуясь, что теперь сама задает вопросы.
— Время от времени. Но не каждый встречный город.
— А почему?
Неупокоенный усмехнулся, заставив ее вздрогнуть. — Она любила часто принимать теплую ванну.
Тук оправился на поиски пищи; Сеток сложила круг из найденных поблизости камней, чтобы разжечь костер. Мальчик всё сидел перед пирамидкой и пел свою песню. Близняшки проснулись, но говорить не хотели. Глаза их были тусклыми — результат шока, понимала Сеток.
— Тук скоро вернется, — сказала она. — Слушайте — вы можете заставить его прекратить это бормотание? Прошу. У меня мурашки по коже ползут. Он случайно не умалишенный, ваш мальчик? Или все дети такие? У Баргастов дети другие, я ведь помню. Они сидят тихо, вот как вы две.
Девочки молчали. Они просто смотрели на нее.
Мальчик вдруг закричал.
Тут же земля в двадцати шагах за могилой взорвалась. Взлетели камни, поднялась туча пыли.
И что-то вылезло наружу.
Близняшки завопили. Но мальчик… мальчик хохотал. Сеток выпучила глаза. Громадный волк с длинными ногами и плоской головой, челюсти усажены клыками — он вышел из пыли и встал, отряхивая покрытые тусклым, спутанным мехом бока. Это движение изгнало из Сеток последние следы страха.
А мальчик завел новую песню: — Ай — ай — ай — ай — ай — ай …
Тварь горбилась, но все равно была выше Сеток. И еще она умерла. Очень давно.
Сеток метнула взгляд на мальчишку. Он призвал ее. Призвал нелепой песенкой.
«Могу ли… могу ли я сделать так же? Кто этот мальчик? Что тут творится?»
Одна из сестер заговорила: — Ему нужен Тук. Рядом. Рядом с нашим братом. Ему нужен единственный друг Тоола. Они должны быть вместе.
Вторая девочка, подняв взор на Сеток, добавила: — Им нужна ты. Но у нас ничего нет. Ничего.
— Не понимаю, — бросила Сеток, ощутив почему-то укол вины.
— Что случится, — сказала девочка, — если ты поднимешь прекрасную бровь?
— А?
— «Куда бы ты ни шла, кто-то ступает впереди». Так говаривал наш отец.
Огромный волк подошел к мальчику. С боков все еще сыпалась пыль. Сеток вдруг посетило видение: этот зверь рвет горло коню. «Я видела таких, но призраками. Призраки живых существ, не гнилая кожа на костях. Они держались в стороне. Они не доверяли мне, но… я плакала по ним.
Я не могу равнять с землей города.
Не могу?»
Привидения вдруг выросли из земли, окружая Тука. Он не спеша встал над разделанной тушей антилопы, которую убил выстрелом в сердце. — Если бы владения Худа были поменьше, — сказал он, — я знал бы вас. Но я вас не знаю. Чего вам нужно?
Один из неупокоенных Джагутов отвечал: — Ничего.
Остальные тринадцать засмеялись.
— От тебя — ничего, — сказал заговоривший первым. Хотя то была женщина… если для мертвецов важны подобные различия.
— Тогда почему вы окружили меня? Вряд ли вы голодны…
Снова смех. Оружие загремело, возвращаясь в ножны и в поясные петли. Женщина подошла ближе. — Отличный выстрел, одна стрела, Глашатай. Особенно примечательно, потому что у тебя остался один глаз.
Тук сверкнул глазом: — Не прекратите ли смеяться, Худа ради?
Мрачное веселье удвоилось.
— Неверная просьба, Глашатай. Меня зовут Варандас. Мы не служим Худу. Мы уважили просьбу Искара Джарака, а теперь свободны и делаем что нам угодно.
— И чего вам угодно?
Смех плескался со всех сторон.
Тук снова присел, заканчивая потрошить антилопу. Вокруг уже жужжали мухи. Краем зрения он видел глаза зверя, еще ясные и блестящие, но устремленные в никуда. «Искар Джарак, когда ты призовешь и меня? Думаю, скоро. Все стягивается в одну точку, но Волки тут ни при чем. Их интерес в другом. Что будет? Меня попросту разорвет надвое?» Он помедлил, поднял взгляд. Джагуты всё стояли вокруг. — Ну, чего тут забыли?
— Бродим, — сказала Варандас.
Другой Джагут добавил глубоким голосом: — Ищем, кого бы убить.
Тук снова поглядел в незрячие глаза антилопы. — Выбрали неподходящий континент. Тут пробудились Т’лан Имассы.
Веселье немедленно прекратилось. Воздух пронизало холодом.
Тук бросил нож, руками вытащив кишки зверя.
— Мы никогда их не встречали, — сказала Варандас. — Мы погибли задолго до этого ритуала вечной нежизни.
Третий Джагут сказал: — К’чайн На’рхук, теперь Т’лан Имассы. Неужели никто не уходит навсегда?
И тут они захохотали снова.
Среди веселья Варандас подступила к Туку. — Зачем ты убил животное? Ты не сможешь его съесть. Значит, ты охотишься для других. Где они?
— Недалеко, — ответил он, — и не представляют для вас угрозы.
— Тем хуже.
— На’рхук — о них просил Искар Джарак?
— Именно.
— Какие цели они преследовали?
— Не какие, а кого. Но нас не спрашивай — мы обсудили этот вопрос и не смогли понять смысл. Мир перестал быть простым.
— Мир никогда не был простым, Джагута. Если вы верили в иное, вы обманывали себя.
— Откуда тебе знать о древних временах?
Он пошевелил плечами: — Я знаю лишь времена недавние, но почему древность должна была быть иной? Память лжет, мы называем это ностальгией и улыбаемся. Но каждая ложь имеет назначение. Если мы искажаем прошлое…
— К чему бы это делать, Глашатай?
Он вытер нож о траву. — Не вам спрашивать.
— Но я спрашиваю.
— Мы лжем о прошлом, чтобы примириться с настоящим. Приняв истину истории, мы не нашли бы мира — не позволила бы совесть. И ярость.
Варандас была заинтересована. — Тебя сжигает ярость, Глашатай? Ты слишком четко видишь единственным глазом? Сильные чувства мешают восприимчивости. Почему у тебя иначе?
— О чем ты?
— Ты не заметил моей насмешки, когда я говорила о простоте былого мира.