— Нет, обе для него. Когда я вернусь забрать капрала, у него трос должен до лодыжек растянуться. Хочу видеть блаженное одурение в голубых глазках и черные кудрявые волоски в бороде. Скажи милашкам, я утраиваю обычную плату.
— Чудно. Однако подумай над моими словами. Ну, насчет дезертирства.
— Капитан будет в ярости.
— Тогда насчет неофициального перевода.
— Кенеб никогда не позволит.
— Чудно. Просто иди с моими неделю-другую, как бы случайно поравнялся. А? Дашь им советы и так далее…
— Советы? — фыркнул Геслер. — Какие именно? «Не умирайте, солдаты». «При первом признаке угрозы — штаны подтянуть, ремень застегнуть». «Оружие должно быть к вам как паутиной привязано». Сойдет?
— Идеально!
— Еж, что ты тут делаешь, во имя Худа?
Сапер огляделся и ухватил Буяна за рукав. — Видишь те палатки, большие? Иди, капрал, скажи милашкам: это особый приказ.
Буян скорчил рожу Геслеру. Тот скорчил рожу в ответ.
— Никогда не катался с настоящими толстухами…
— Вовсе нет, — сказал Еж. — Положи одну снизу, вторую сверху — мягко как в подушках. Иди, Буян. Нам с Геслером потолковать нужно.
— Подушки, а?
— Да. Милые мягкие подушки. Следи за ногами, капрал. Давай.
Фалариец потрусил к палаткам. Еж снова подозрительно огляделся, поманил Геслера.
— Бутыл пользуется летучими мышами, — прошептал Еж, когда они отошли от света. — Я одну проткнул почти насквозь, понимаешь? Он теперь хитрее.
— Что ты такого задумал, если он так интересуется?
— Ничего. Честно.
— Боги подлые, ты плохой врун.
— Если ты вышел из легенды, Гес, вокруг одно восхищение и подглядывание. Привыкаешь, и осторожность становится привычкой. Ладно, вот тут лучше.
Они зашли шагов на двенадцать за резную карету; Еж завел Геслера в круг камней, которые, вероятно, были остатками древней хижины.
— Бутыл и сюда дотянется, Еж…
— Нет, не дотянется. Ротный маг запечатал круг. Мы делаем так каждую ночь перед встречей команды.
— Встречей чего?
— Я, сержанты, капралы и Баведикт. Ежедневные доклады, понял? Чтобы оставаться в курсе.
— В курсе чего?
— Того. Слушай, ты слышал о том, что недавно случилось?
Геслер пожал плечами: — Кое-что. Врата, кто-то прошел в них. Кто-то, воняющий силой.
Еж начал было кивать, но тут же покачал головой. — Это ничего. Значит, появился кто-то опасный — значит, он здесь, в реальном мире. Любой в реальном мире может умереть от чертова гнилого зуба, от ножа и чего угодно. Я чистил сапог, а если бы не чистил, поцеловал бы наконечник стрелы. Стрела в глаз даже богу испортит весь день. Нет, по-настоящему интересное случилось до этого.
— Продолжай.
— Худ.
— Что с ним? О, да, вы же лучшие друзья — или злейшие враги? — как он воспринял твое возвращение, не скажешь?
— Наверное, без радости. Но теперь это не важно. Я победил.
— Победил в чем?
— Победил! Палач ушел, убит! Бог Смерти мертв! Голову отрубили! Тело без улыбки, а шарик катится вниз по холму, мигает, глаза закатывает, рот шевелится, макушка шляпы просит…
— Погоди, Еж! Кто… что… бессмыслица! Как…
— Не знаю как, и знать не хочу! Подробности? Насрать на них с разбега! Худ мертв! Ушел!
— Но кто занял Трон?
— Никто и все!
Правая рука Геслера зачесалась. Боги, как ему хочется врезать улыбающемуся дураку! Но нос Ежа сломан уже раз двенадцать — вряд ли он даже заметит. — О чем ты? — спросил он осторожно.
— О том, что их целая команда. Держат врата. Пока ничего не случилось. Все в тумане. Одно могу сказать — и Скрипа спроси, если хочешь, он то же самое скажет, если не соврет. Одно, Гес. Я их чувствую. И его особенно.
Геслер смотрел в блестящие глаза безумца. — Кого?
— Павших Сжигателей, Гес. И его, Вискиджека. Это он — я везде узнал бы хмурую улыбку, даже в полной темноте. Он на коне. Он во вратах, Геслер.
— Погоди! А кто прошел через врата?
— Нет, не надо о нем. У того одна мысль десять тысяч лет захватывает. Там совсем другие врата. Я насчет Вискиджека. Иди и умри, Гес, и кого ты встретишь у врат? Худа или Вискиджека?
— Почему ты не перерезал себе горло, раз там теперь так славно?
Еж нахмурился: — Не надо спешить за край. Я был сапером, помнишь? Саперы знают важность терпения.
Геслер подавился смехом. В палатке кто-то закричал. Он не смог понять, кто.
— Смейся сколько угодно. Будешь благодарить, когда твоя голова к вратам подкатится.
— Я думал, ты ненавидишь поклонение. Кому бы то ни было.
— Тут другое дело.
— Как скажешь. Еще что-то хотел рассказать?
— До остального тебе дела нет. Хотя… можешь передать деньги мне. Тройная плата? Ладно, вылезай, уже поздно.
Командующий Брюс накинул плащ, застегнул пряжки. — Пройдусь по лагерю, прежде чем разместиться. Атри-Цеда, присоединяйтесь, если угодно.
— Сочту за честь, мой Принц.
Он вышел из командного шатра. Вместе с волшебницей они миновали ближайший ряд палаток легионеров. — Титул как-то не подходит мне, — сказал он вскоре. — Лучше «командор» или «господин». А если мы наедине — Брюс.
Она принялась гадать, не услышал ли он слабый вздох, не заметил ли, как задрожали коленки.
— Разумеется, — продолжал он, — если вы позволите называть вас Араникт.
— Разумеется, господин. — Она замешкалась, но, видя, что он ждет, сказала: — Брюс. — Голова закружилась, будто она проглотила кубок бренди. Рассудок на миг спутался, и пришлось глубоко дышать, чтобы успокоиться.
Смехотворно. Нелепо. Оскорбительно. Ей хотелось зажечь трубку, но это явно пошло бы против протокола.
— Спокойнее, Араникт.
— Господин?
— Расслабьтесь. Прошу, не заставляйте меня ходить на цыпочках. Я не кусаюсь.
«А если за правый сосок? О боги, не раскрывай рта, женщина!» — Простите.
— Я надеялся, что компания Верховного Мага малазан вас успокоит.
— О да, господин. Я… то есть мне лучше.
— Никаких обмороков?
— Да. Ну, однажды…
— Что случилось?
— В конце дня… я совершила ошибку, оставшись в палатке, когда он стягивал сапоги.
— А. — Тут он метнул на нее удивленный взгляд. Лицо сразу озарилось улыбкой. — Напомните, чтобы я отослал вас до аналогичного действия.
— О, господин, уверена, что вы не… гм, аналогичны…
Но он смеялся. Она видела, что солдаты у костров смотрят на них двоих. Заметила молчаливые жесты, ухмылки и кивки. Лицо пылало не хуже угля в кузнице.
— Араникт, уверяю вас, после целого дня быстрого марша мои носки свалят с ног коня. Все мы здесь одинаковы.
— Потому что вы решили идти наравне с солдатами, Брюс. Хотя могли бы ехать верхом или в одном из больших экипажей, и никто не подумал бы плохо…
— Тут вы можете ошибиться, Араникт. О, может показаться, что для них нет разницы, ведь отдавать честь они станут так же рьяно, как прежде. И приказы исполнять не откажутся. Но где-то глубоко в душе каждого таится камень преданности — слыша приказы от большинства начальников, камень остается гладким, к нему ничего не прилипает, стекая подобно воде. Так может быть и с моими приказами, избери я обычную тропу. Но, видите ли, может прийти время, когда я потребую от солдат чего-то… невозможного. Если камни останутся гладкими — если мое имя еще не выгравировано на них — я могу потерять солдат.
— Господин, они никогда не взбунтуются…
— Я не о том. Но, прося невозможного, я буду надеяться, что они совершат невозможное. Не то чтобы я готовился послать их на верную смерть. На такое я никогда не пошел бы. Но чтобы просить о большем, чем имеет право просить командир, я должен быть с ними. Нужно, чтобы меня видели между них.
Сегодня ночью, — продолжал он, — вы снова должны стать Атри-Цедой, а я вашим командиром. Когда мы будем говорить с солдатами. Когда спросим, как они провели день. Когда решим ответить на их вопросы и жалобы, сделав все что возможно. — Он помолчал, замедлил шаги. Они оказались в относительно темном промежутке между двух костров. — Особенно этой ночью, — сказал он вполголоса. — Они потрясены… прошел слух о недуге, сразившем малазанских магов.
— Да, Командор. Понимаю. Кстати, Верховный Маг Делат интересуется… гм, он спросил меня… О вас. Сказал, что я могу увидеть вас… другим, господин.
— И что вы расскажете ему на следующей встрече?
— Я… не уверена, господин. Думаю, что… Может быть…
— Он умный человек, — сказал Брюс. — Сегодня вечером, Араникт, я ощущал себя как… ну, я словно очнулся, вышел из холода и тьмы. Из места, которое считал реальным миром, настоящим миром — холод, думал я, был всегда, но я не замечал его до смерти и… воскресения. А теперь я понял, что холод и тьма были внутри меня, они коснулись однажды моей души.
Она восторженно смотрела на него. Глаза сияли. — И все ушло, господин?
Ответная улыбка сказала всё, что ей требовалось.
— А теперь, Атри-Цеда, побеседуем с солдатами.
— Обработаем камни, господин.
Именно.
«Насчет меня не тревожьтесь. Я ваша. Мой камень… плавится, меняется — спаси Странник, на нем появилось ваше лицо. Ох, насчет укусов…»
Они вышли в свет костра. Брюс случайно глянул на Атри-Цеду и увидел выражение ее лица — изменившееся почти сразу, но недостаточно быстро. У него захватило дух. Сладострастное томление, легкая улыбка на губах, озорные отсветы пламени в глазах. Он тут же потерял дар речи и мог только улыбаться в ответ на радостные приветствия солдат.
«Араникт. Я поистине был полумертвым, раз не замечал самого очевидного. Вопрос в том, что мне делать? С тобой?
В этом взгляде была тьма — не холодная, как во мне, но темнота слабо мерцающих углей. Удивляться ли, что ты так часто стоишь, скрыв лицо клубами дыма?
Атри-Цеда, что мне делать?»
Он понимал, что не получит ответа на вопрос, не поняв свои чувства. Все кажется таким странным, особенным, незнакомым. И в то же время — он ощутил в груди некий скрежет — она стоит, одержимая собой, довольная, погруженная в видения, а вот он — мнется рядом, смущенный и неуклюжий.