Мазан Гилани хмыкнула: — Они подумают именно так. Тут ничего не сделаешь. Мы идем на войну, а ты сбежала. И я. Тогда Смола и Адъюнкт скажут что-то, намекнут, что я отослана с заданием…
— Истинная правда, — бросила Смола.
— И это поможет. Да. Но суть в том, что многие уже видят в дезертирстве выход, и мы дадим идеальный повод. Адъюнкт может не пойти на такой риск, что бы ты ни говорила, Смола.
— Я не трусиха, — повторяла Целуй-Сюда. — Просто армия — не семья, сколько не твердите обратное. Чепуха. Командиры и короли говорят так, чтобы мы всегда были готовы вычищать их дерьмо…
— Верно, — рявкнула Мазан. — Догадываюсь, что в диких джунглях, где ты росла, никто не слышал рассказов насчет армейских мятежей. Как убивают командиров, свергают правителей. Берут…
— И при чем тут сказка о том, что мы «одна семья»?
— При том, что некоторые делают дела, а другие прохлаждаются. Ничего более. Как в семье. Кто-то один главный, не все. Узурпаторы ничем не отличаются от тех, кого они убили. Обычно всё становится хуже. Семья сражается за выживание. Ты встанешь до упора ради родных, а не чужаков. Понимаешь?
— И главные воспользуются нами. До конца. Они-то себя нашими родственниками не считают, сама знаешь.
— Вы, — бросила Смола, — можете пререкаться всю ночь. Но времени нет. Целуй-Сюда, давно ли тебе важно, что скажут люди за спиной? Или ты нашла особую гордость в звании солдата Охотников…
— Тебе нужна помощь или нет?
— Ладно. Мир. Дело в том, что ты только кажешься дезертиром. Как Фаредан Сорт под И’Гатаном.
— Я еду на юг.
Смола кивнула.
— Найду Напасть и хундрилов.
— Да.
— И что скажу?
— Убедишь их не бросать нас.
— Как, во имя Худа?!
Смола лукаво улыбнулась: — Попробуй свои чары, сестра.
Мазан Гилани сказала: — Сержант, если она едет к обеим союзным силам, куда еду я?
— Нелегко объяснить, — смущенно сказала Смола.
Мазан хмыкнула: — Постарайся. А я пока пойду красть коней.
— Ага, лейтенант, наконец я вас нашел.
— Я теперь старший сержант, сэр.
— Разумеется. И где ваши подчиненные, старший сержант?
— Распущены, сэр.
— Простите?
— То есть разосланы, сэр. Распределены по взводам, причем как родные пришлись, ни складки ни заусенца.
— Ну, просто превосходно, старший сержант. Вы заслуживаете благодарности, если вообще чего-либо заслуживаете. Увы, внимательно изучив недавние списки, я сделал открытие: ни одного из ваших рекрутов нельзя найти в армии.
— Да, сэр, они отлично обучены.
— Чему, старший сержант? Исчезновению?
— Ну, сэр, я сейчас припомнил историю из юности. Разрешите?
— Прошу, продолжайте.
— Благодарю, сэр. Ах, юность… внезапное рвение овладело Арамстосом Прыщом…
— Арамстосом?
— Да, сэр…
— Ваше второе имя?
— Так точно, сэр. Могу продолжить рассказ, сэр?
— Продолжайте.
— Внезапное рвение, сэр, вырыть пруд.
— Пруд.
— Прямо за кучей битого кирпича, сэр, у задней стены сарая. Я часто там играл, когда родители заканчивали перебрасываться словами и начинали перебрасываться ножами, или когда хижина загоралась, хотя она этого не любила. Я встал на колени и принялся копать руками среди битых черепков и острых собачьих зубов…
— Собачьих зубов.
— Отцу не везло с домашними животными, сэр, хотя это другая история, наверное, на другое время. Пруд, сэр, в котором я мог бы поместить крошечных пескарей, которых выловил из грязной реки сразу под сточной трубой — мы обычно там купались в холода, чтобы согреться, сэр. Пескари для пруда. Вообразите мое возбуждение…
— Как живое перед глазами стоит, старший сержант.
— Чудесно. Я поместил туда, гм… пятьдесят крошечных серебристых мальков — и вообразите также мой ужас, мое удивление, когда днем позже я не нашел в пруду ни единого пескаря. Что с ними случилось? Какая-то хищная птица? Старуха из переулка волосами выловила? Неужели блестящие пескари украсили ее прическу? Насекомые? Крысы? Ну, не похоже было — насекомые и крысы ужинали за столом после нашей трапезы и далеко от дома не отходили. Да, сэр, это тайна, и тайной она остается. До сего дня и, уверен, до конца дней моей жизни. Пятьдесят пескарей. Пропали. Пуф! Трудно поверить, но для ясноглазого усердного мальчугана это было ужасающе сокрушительным опытом.
— И теперь, насколько я вас понимаю, старший сержант, вы вновь уязвлены необъяснимой тайной.
— Все эти рекруты, сэр. Распределены по взводам. И сразу…
— Пуф.
— Умеете вы сказать, сэр.
— И что случилось с вашим прудом, старший сержант?
— Ну, мои ручные водяные змеи поблаженствовали еще немного, а потом пруд высох. Дети так славно мечтают, правда?
— Точно, старший сержант. Пока все не идет наперекосяк.
— Точно, сэр.
— До скорой встречи, старший сержант Прыщ.
— И вам спокойной ночи, капитан Добряк.
«Это был он. Я обманывала себя, стараясь думать иначе. Но кому дано объяснить любовь?»
Она спрятала нож в ножны, раздвинула обвисшие края полога, вышла из шатра и задрожала: легкий бриз почему — то веял холодом. «Темный север высунул язык. Отзвуки нежданного рождения — рада, что я не волшебница. Уж им-то сегодня танцевать не хотелось».
Лостара отошла от шатра командующей. Распоряжение Адъюнкта, выгнавшее ее наружу в разгар ночи, было необычным — «я готовилась спать, чтоб тебя!» — но еще более тревожным был призыв стражи. Пьяный Банашар тоже был изгнан. «Что Быстрый Бен и Бутыл расскажут тебе, Тавора? Будет ли конец твоим тайнам? Развалится ли стена твоей изоляции? Что такого приятного в одиночестве? Твоя любовница стала призраком. Империя, который ты служила, предала тебя. Твои офицеры всё больше молчат, даже между собой не разговаривают.
О змея севера, твой язык не лжет. Ползи сюда. Мы едва дышим».
Ей пришлось остановиться: на пути был шатающийся Банашар. Завидев ее, он тоже попытался встать и чуть не упал. — Капитан Иль, — пробормотал он пораженно, глубоко вздохнул и сипло выдохнул (кажется, все пьяницы так делают, пытаясь собрать растекшиеся мысли). — Приятный вечерок, а?
— Нет. Холодно. Я устала. Не понимаю, почему Адъюнкт всех прогнала — вряд ли ей не хватало места. Или так и есть? Для чего?
— Для чего, именно, — кивнул он, улыбаясь так, будто обнаружил полный кошель сладостей. — Видишь ли, это шкаф.
— Что?
Он покачивался из стороны в сторону. — Платяной шкаф. Так это называется? Да, вроде бы. Не для долгих странствий сделан. Но… и ногда… о чем это я? О, иногда шкаф так велик, что девушка бежит со всех ног и как можно дальше. Именно это я хотел сказать? Я правильно сказал?
— Шкаф.
Банашар уставил на нее палец. — Именно.
— Кто убегает от шкафа? Девушки не…
— А женщины да.
— Не понимаю.
— Всяческий выбор, ясно? Что надеть. Когда надеть, когда не надевать. Если это, то что к нему? Что надеть, капитан Иль. Выбор. Необходимости окружают тебя. Приближаются. Давят. Девушки убегают, и будем надеяться, она сделает так же.
Фыркнув, Лостара Ииль обошла дурака и двинулась вдоль по улице палаток.
«Это был он. Но ты позволила ему уйти. Может, думала — он вернется, или что ты снова его найдешь. Думала, у тебя есть время. Но мир всегда держит оружие наготове; всё, что ему нужно — твой неверный шаг, ложное решение. Ты вдруг ранена, истекаешь кровью. А он внезапно испускает дух и нет времени помешать ему, остается только стоять и смотреть, как развертывается свиток дурных новостей.
Что еще ты можешь сделать?
Это был он, но он ушел и не вернется».
Шаги ее замедлились. Лостара нахмурилась. «Куда я иду? А, правильно. Взять новое точило. Мир вооружен, Адъюнкт. Берегись. Распахни шкаф пинком, девушка, и поскорее натягивай доспехи. Окончены дни веселья, окончены ночи, полные блистающих улыбок, привилегий и прав.
Ты идиот, Банашар. В шкафу всего один наряд. Чего выбирать?»
Лостара почти услышала его ответ: «И всё же она бежит».
Нет, разговор получился нелепый и бессмысленный. Она продолжила путь к кузницам. Встретила морпеха, обменялась приветствиями.
«Сержант. Дальхонезка. Куда, во имя Худа, она идет в самую ночь?
Плевать. Точильный камень. Они так часто изнашиваются… А звук ходящего взад-вперед железного клинка так соответствует словам в голове. Чудесно. Идеально.
Это был он. Это был он.
Это был он».
Почти все застежки и ремешки доспехов никуда не годились. Тяжелые драконьи чешуи нагрудной и спинной пластин косо повисли на широких плечах. Украшенные шипами наколенники вонзились в почву, когда он склонился в мокрой траве. Он стащил тяжелые рукавицы, чтобы проще было стирать слезы со щек и густые сопли из-под носа. Массивная секира с рукоятью из кости лежала рядом.
Он выл полночи, пока горло не покраснело и голова не наполнилась песком. Где все? Он одинок и, кажется, будет одиноким еще целые годы. Будет скитаться по пустыне. Он видел старые лагеря, заброшенные деревни. Видел заваленную костями и мусором долину. Видел хромую ворону — она смеялась над ним, хотя потом, когда он ее поймал, просила прощения. Тупой! Сердце его размягчилось и он по-глупому ее отпустил, а мерзкая тварь снова захохотала и ухромала прочь. Она кончила хохотать, только когда на нее упал булыжник. А сейчас ему недостает хохотливой вороны и ее забавных прыжков — хотя бы компания была. Тупой булыжник!
День убежал и вернулся, и был он уже не таким холодным. Призрак Старого Горбуна Арбэта сдуло как пыль, и разве это честно? Нечестно это. Итак, он потерян, ищет чего-то, но забыл чего, и желает оказаться дома в Летерасе, веселиться с королем Теолом и заниматься сексом с Шерк Элалле и ломать руки приятелям-гвардейцам во дворце. Ох, где все его друзья?
Унылые, мокрые глаза уставились на секиру. Он скривился. Даже не красивая совсем.
— Лупи, — пробурчал он. — Круши. Ее звать Рилк, но она никогда ничего не скажет. И как ее имя узнали? Я одинок. Все, наверное, померли. Прости, ворона, ты была последней живой вещью! В целом мире! И я тебя убил!