— Значит, это мы обречены.
— Нет. Есть Рад Элалле. Есть мой сын.
— Вот почему, — после долгой паузы сказал Онрек, — ты отсылаешь его. Чтобы он выжил.
«Нет, друг. Я отсылаю его… чтобы спасти вас всех». Однако он не мог сказать это вслух, открыть тайну. Он хорошо узнал Онрека, узнал Ульшана Праля и весь здешний народ. Они могут не принять такой жертвы, даже потенциальной. Они не захотят, чтобы Рад пожертвовал жизнью ради них. Нет, они без лишних колебаний предпочтут гибель. Да, Удинаас хорошо узнал Имассов. Их главная черта — не гордость, а сочувствие. Трагический род сочувствия, приносящий себя в жертву, видящий в жертве единственный выбор, делающий выбор без колебаний.
Лучше взять надежду, взять страх — и утаить в душе. Что он может дать Онреку сейчас, в этот миг? Он не знает.
Снова повисло молчание. Наконец Онрек сказал: — Ну да ладно. Я понимаю, принимаю. Нет причин, по которым он должен гибнуть с нами. Нет причин, чтобы он видел нашу гибель. Ты готов уберечь его от горестей, насколько это вообще возможно. Но, Удинаас, будет неприемлемым, если ты сам разделишь нашу судьбу. Ты тоже должен покинуть этот мир.
— Нет, друг. Я так не поступлю.
— Твой сын будет нуждаться в тебе.
«О, Рад любит вас всех, Онрек. Кажется, почти так же сильно, как меня. Но я остаюсь, чтобы напоминать ему, за что он сражается». — Туда, куда он уйдет с Сильхасом, я пройти не смогу, — сказал он и хмыкнул, послав Онреку уклончивую улыбку. — К тому же здесь и сейчас, в твоей компании — в компании Имассов — я почти доволен жизнью. И добровольно от такого не окажусь.
Так много истин может скрыть гладкая ложь! Когда разум обманывает, чувства готовы бунтовать. Так не проще ли мыслить подобно тенагу и бхедрину? Они — истина от кожи до сердца, прочная и чистая. Да, было бы намного лучше…
Рад Элалле показался из хижины. Через миг вышел и Сильхас Руин.
Удинаас догадался, поглядев в лицо сына, что формальное прощание окажется слишком мучительным. Лучше расстаться как можно проще. Он встал, и Онрек за ним.
Остальные стояли неподалеку, внимательно наблюдая — инстинкт подсказал им, что происходит нечто тяжелое и судьбоносное. Уважение и почтение заставили их держаться в стороне.
— Нужно вести себя… легко, — шепнул Удинаас.
Онрек кивнул: — Постараюсь, друг.
«Он плохой обманщик, увы мне. Он менее человек, чем выглядит. Они все такие. Проклятие». — Ты слишком много переживаешь, — сказал Удинаас как можно мягче, ибо не желал уязвить друга.
Но Онрек уже утирал щеки. Он молча кивнул.
«Не похоже на легкость». — Ох, да идем со мной, друг. Даже Рад не выдержит твоего напора.
Она вместе подошли к Раду Элалле.
Сильхас Руин отошел от нового подопечного и следил за эмоциональным прощанием глазами, похожими на два кровавых сгустка.
Смертный Меч Кругхева напоминала Танакалиану о детстве. Она могла бы выйти из любой истории или легенды, которые он жадно слушал, свернувшись калачиком в груде мехов и шкур. О, эти захватывающие приключения великих героев, чистых сердцем, смелых и верных, всегда знающих, кто именно заслуживает касания острой кромки меча — способных ошибиться лишь раз, в самом волнующем месте истории — но и тогда правда о предательстве будет раскрыта, виновные понесут должную кару. Дедушка всегда знал, когда следует заговорить густым, торжественным голосом, когда замолчать, усиливая напряжение, а когда и прошептать ужасные откровения. Всё ради восторга в широко раскрытых глазенках внука. Пусть ночь длится и длится…
Ее волосы имеют оттенок стали. Ее глаза сияют как чистые небеса зимы, ее лицо словно высечено из камня высоких утесов родной Напасти. Ее физическая сила равняется силе воли; кажется, ей не страшна никакая угроза смертного мира. Утверждают, что, хотя ей пошел уже пятый десяток, ни один брат или сестра Ордена не превзойдет ее в поединке на любом из двадцати видов оружия, от охотничьих ножей до палиц.
Когда Дестриант Ран’Турвиан приходил к ней, рассказывая о страшных снах и яростных видениях, он словно подбрасывал сухих поленьев в негасимое горнило убежденности Кругхевы в высоком предназначении, в неминуемом достижении ею статуса героини.
Мало какие верования детства выживают под напором унылого опыта взрослой жизни; и, хотя Танакалиан еще считал себя человеком молодым, не достигшим истинной мудрости, он успел повидать достаточно, чтобы понять: под сияющей внешностью Смертного Меча Серых Шлемов Напасти таится истинный ужас. Он даже подозревал, что ни один герой, любого времени и любых обстоятельств, в жизни вовсе не походил на свой сказочный образ. Или, скажем иначе, многие так называемые добродетели, хотя и достойны всяческого подражания, имеют темную сторону. Чистота сердца означает также упертую непримиримость. Негасимая смелость всегда готова принести себя в жертву — и не только себя, но и тысячи солдат. Честь, испытавшая предательство, может превратиться в безумную жажду отмщения. Благородные клятвы способны залить государство кровью, сокрушить империю в пыль. Нет, истинная природа героизма — штука запутанная, мутная, у нее тысячи сторон. Некоторые из этих сторон мерзки, и почти все — ужасны.
Итак, Дестриант на последнем своем вздохе сделал мрачное открытие. Серые Шлемы преданы. Или скоро будут преданы. Слова предостережения пробудят в Смертном Мече обжигающие огни ярости и негодования. И Ран’Турвиан ожидал, что Надежный Щит тотчас же побежит в каюту Кругхевы, чтобы повторить зловещее послание, чтобы узреть пламя в синих глазах?
«Братья и сестры! Оружие наголо! Пусть потекут багряные реки, смывая пятно с нашей чести! В бой! Враг окружает со всех сторон!»
Н-да.
Танакалиан не только не захотел принимать в себя умирающего Дестрианта и его боль; ему также не хочется вызывать в Серых Шлемах опустошительную ярость. Объяснения, доводы — старик практически ничего не предоставил. Нет нужной информации. Герой без цели — словно слепой кот в яме с собаками. Кто может предугадать, в какую сторону обрушится гнев Кругхевы?
Нет, нужны зрелые размышления. Уединенного, медитативного рода.
Смертный Меч приняла печальную новость о мучительной смерти Дестрианта именно так, как он и ожидал. Суровое лицо еще более отвердело, глаза блестели льдом; поток вопросов всё нарастал, но Танакалиан не хотел на них отвечать, да и не мог. Вопросы, неведомое — вот главнейший враг для таких, как Кругхева, стремящихся к уверенности — и пусть уверенность не будет иметь никакого отношения к реальности! Он видел, как она словно зашаталась, потеряв почву под ногами; как дергается левая рука, желая ухватиться за меч, за успокоительную надежность тяжелого железного лезвия; как она непроизвольно выпрямляется, как бы уже принимая вес кольчуги. Да, это явно та новость, которую следует встречать во всеоружии. А он застал ее неготовой, уязвимой, словно сам совершал предательство… ясно, что ему нужно быть осторожным, нужно изобразить неуверенность, беспомощность, которую она и сама ощущает, нужно выразить во взгляде и якобы случайных жестах всю меру нужды в утешении, уверении. Короче говоря, прильнуть, словно ребенок, к ее величественной надежности.
Если это делает его презренным обманщиком, тварью, созданной для интриг и хитрых манипуляций… что же, поистине жестокие обвинения. Он обдумает их как можно беспристрастнее, и вынесет суждение, пусть самое суровое и обвинительное.
Прежние Щиты, разумеется, не стали бы трудиться. Но нежелание судить других вытекает лишь из нежелания судить себя, бросать вызов своим убеждениям и допущениям. Нет, в такую игру предубежденности он играть не будет.
К тому же Смертный Меч должна услышать именно то, в чем она больше всего нуждается: ему следует как бы невзначай, инстинктивно напомнить о ее благородных обязанностях. Никому не будет лучше от того, что Кругхева выкажет крайнюю растерянность или, Волки сохраните, явную панику. Они плывут на войну, они потеряли Дестрианта. И так дела обстоят плохо.
Она должна закалить себя перед глазами Надежного Щита, наедине — чтобы потом, после первого успеха, повторить суровый ритуал перед братьями и сестрами Ордена.
Но и это подождет, ведь пришла пора приветствовать послов Болкандо. Танакалиану было приятно слышать, как твердо хрустят ее сапоги, ступая по коралловому пляжу высадки. Он идет на шаг позади Смертного Меча; конечно, удивление и любопытство по поводу неподобающего отсутствия Дестрианта уже распространяются среди команды, капитанов и всех, собравшихся на бросившем якоря у округлого выступа речного устья «Листрале», Кругхева и Надежный Щит не обнаруживают никакого волнения, уверенно шагая к многоцветным шатрам болкандийцев. Твердая вера в командиров скоро успокоит рассудки Серых Шлемов. Такие холодные размышления… Он стал циником? Вряд ли. В подобные моменты весьма важно внешнее спокойствие. Не имеет смысла тревожить членов Ордена — это подождет до тщательно определенного времени после окончания переговоров.
Воздух был знойным; жара лилась по ослепительно-белому пляжу. Разбитые панцири крабов запеклись на солнце, неровной линией украсив полосу прибоя. Даже лениво усевшиеся на мангровые деревья чайки выглядели полумертвыми.
Двое из Напасти поднялись на обрыв и зашагали по заливным лугам, широким веером простершимся от левого берега реки. Тут и там над илистой почвой выступали кочки ярко-зеленой травы. Вдоль берега, шагах в двадцати от завала коротких, облепленных илом бревен, стояла длинная шеренга дозорных Болкандо. Как ни странно, дозорные — высокие, темнокожие и выглядящие истыми варварами в пятнистых кожаных плащах — стояли лицами к реке и не обращали внимания на гостей из Напасти.
Еще миг — и Танакалиан вздрогнул: одно из «бревен» пришло в быстрое движение. Он выхватил из футляра подзорную трубу, чтобы изучить берег сквозь увеличительные линзы.
«Ящерицы. Огромные ящерицы! Неудивительно, что воины Болкандо встали к нам спиной!»