Он видел, как внимательно она изучает его лицо, и гадал, удалось ли скрыть охватившее его горе, охватившую его тревогу. Похоже, удалось плохо.
— Поговорите с этим гадателем, — сказала она. — Попросите его… сдерживаться. Никогда больше в этом городе. Прошу.
— Он сам не хотел, аквитор. Он сделал все, что смог. Защитил… всех. «Кроме, думаю, себя самого». Больше чтений не будет.
Она выглянула в окно. — Что его ждет? Моего… сына? — спросила она шепотом.
Багг понял вопрос. — У него есть вы, Серен Педак. Матери наделены силой великой и странной…
— Странной?
Багг улыбнулся: — Странной для нас. Неизмеримой. К тому же отца вашего сына любили многие. Его друзья не станут колебаться…
— Онрек Т’эмлава.
Багг кивнул: — Имасс.
— Что бы это ни значило.
— Аквитор, Имассы имеют много свойств, и одна их добродетель стоит над всеми. Неколебимая преданность. Они переживают дружбу с силой глубокой и…
— Странной?
Багг помолчал, чуть было не обидевшись на намек, который вроде бы содержался в единственном ее слове. Но потом улыбнулся: — Пусть так.
— Извините, Цеда. Вы правы. Онрек был… замечательным, он очень утешил меня. Но я не думаю, что он придет снова.
— Придет, когда родится ваш сын.
— Откуда он узнает?
— Его жена — гадающая по костям, Кайлава, благословила вас и ваше дитя. Поэтому она будет узнавать о вашем состоянии.
— О. Что же она ощутила сегодня? Угрозу? Опасность?
— Возможно, — отвечал Багг. — Она должна была… обеспокоиться. Если вам будет угрожать прямая опасность, подозреваю, что… да, она вмешается.
— Как может она надеяться защитить меня, — удивилась Серен, — если вы, трое древних богов, не сумели?
Багг вздохнул: — Немало времени понадобилось мне чтобы понять ваши заблуждения. Люди не понимают, что такое сила. Видят в ней состязание, битву: кто сильнее? Кто победил, кто проиграл? Но сила важна скорее не для открытого конфликта — она видит, что конфликт повлечет взаимный урон, и даже победитель окажется уязвимым — а для демонстрации. Присутствие — вот, аквитор, лучшее выражение силы. А присутствие по сути своей — занятие пространства. Заявление о себе, если вам угодно. Вы — то, к чему приходится прислушиваться всем иным силам, большим или меньшим, неважно.
— Не уверена, что поняла.
— Кайлава объявит о своем присутствии, аквитор. О защите. Если вы желаете более простых образов, то она станет как бы камнем в потоке. Вода может мечтать о победе, может жаждать победы, но не лучше ли просто потерпеть, верно? Поглядите на дно высохшего ручья, аквитор, и подумайте, кто же оказался победителем в войне терпения.
Женщина вздохнула. Багг понял, что она утомлена.
И поклонился: — Я должен идти — есть неотложные дела. Угроза для вас и вашего сына миновала.
Женщина оглянулась на лужи: — А это… просто подтереть?
— Оставьте до утра. Возможно, там будет лишь малое пятно.
— Я смогу показывать его гостям, говоря: «А вот здесь расплавились боги!»
Да, ей нужно защититься от событий этой ночи. Сейчас в ее разуме не осталось места ничему, кроме мыслей о ребенке. Несмотря на слова, она не осталась равнодушной к гибели Урсто и Пиношели. Все ради самоконтроля — Багг понимал, что в женщине проснулась неодолимая сила, как бывает с матерями. — Они были упрямыми, эти двое. Я не стал бы сбрасывать их со счетов.
— Надеюсь, вы правы. Спасибо, Цеда. Даже если угроза прошла стороной, я ценю вашу готовность защитить нас. Прошу не обижаться, но я не хотела бы повторения такой вот ночки.
— Не на что обижаться. До свидания, аквитор.
Едва угас жар противостояния, едва холодок пронизал тело, Странник принялся размышлять — хотя мысли текли вяло. Он не знал в точности, действительно ли пробудился Владыка Колоды — как утверждал малазанин — но риск преждевременного столкновения был реальным. Что до наглой похвальбы Брюса Беддикта… ну, это совсем иное дело.
Странник стоял на улочке неподалеку от малазанского квартала. Его трясло от гнева и еще от некоего чувства, на редкость приятного. Это было предвкушение мести. Нет, Брюсу Беддикту не дойти до дворца. Не имеет значения, сколь искусен он с мечом. Против необузданного потока магии Странника не защитит никакое мерцающее лезвие.
Верно, это не будет ловким, незаметным толчком. Но старые привычки следует использовать, а не поклоняться им. А иногда и избавляться от них. Иногда тонкость только мешает. Он вздрогнул от наслаждения, припоминая, как держал под водой голову Пернатой Ведьмы, пока та не прекратила жалкое сопротивление. Да, есть величие в насилии, в прямом наложении воли на окружающих.
Оно стало соблазнительным; оно так и зовет к повторению…
Но его одолевало слишком много забот. Столь много нужно сделать! Гадатель оказался… устрашающим. Жалкие твари, уповающие на собственные силы, всегда беспокоили Странника. Он не мог измерить глубины их душ, понять их уклончивость, понять правила, которые они добровольно налагают на свое поведение. А это крайне важно: нельзя понять врага, не зная его мотивов, его жажды. Но этот гадатель… все, чего он желает — остаться в одиночестве.
Возможно, это следует использовать. Но ведь ясно, что в ответ на давление гадатель готов нанести удар. Без страха и сомнений. Не моргнув и глазом, с улыбочкой, до ужаса крепко веря в себя. «Оставь же его… пока. Подумай об остальных. Кто опасен?»
У ребенка аквитора нашлись защитники. Те убогие пьяницы. Маэл. И другие сущности. Нечто древнее, черная шкура, горящие глаза — он уже слышал угрожающее рычание, подобное отдаленного грому — одного этого оказалось достаточно, чтобы смутить Странника.
Что же, и ребенок подождет.
О, это поистине опасная война. Но у него есть союзники. Банашар. Слабак, которого всегда можно использовать. И Фенер, трусливый бог войны — да, он сможет подкормиться силой дурака. Возьмет все, что захочет, в обмен на предоставленное убежище. Наконец, есть силы на далеком востоке, и они дорого оценят его союзничество.
Очень многое нужно сделать. Но сейчас, этой ночью, он отомстит этой жалкой груде доспехов, Брюсу.
Он ждал, пока дурак покинет штаб малазан. В этот раз никаких толчков. Нет, руки на шее ублюдка — вот что утолит злобу Странника. Верно, верно — вернувшийся человек не таков, каким был раньше. Брюс Беддикт — не просто сплетение имен на камне души. Есть еще что-то. Он словно бы отбрасывает не одну тень. Если Брюс предназначен для чего-то большего, если он станет сильнее, чем сейчас… Страннику следует подавить угрозу немедленно.
Удалить из игры. Убедиться, что он мертв и еще раз не вернется.
Нет ничего хуже, чем войти в комнату средней руки гостиницы, приблизиться к постели, сдернуть шерстяное одеяло — и обнаружить дракона. Или двух сразу. Превратившихся против воли своей. В одно жалкое мгновение сброшены все иллюзии защищенности. Бурная трансформация и глядите! крошечная комната не вмещает двух драконов.
Гостиничная прислуга по всему миру свято убеждена, что повидала в жизни всё. Да, горничная той злосчастной гостиницы может теперь утверждать это по праву. Увы, но торжествовать ей пришлось недолго.
Телораст и Кодл, снова перетекшие в форму мелких, хрупких скелетиков (давно ставших привычными, драгоценными, любимыми — кто смог бы пережить расставание с милыми ящерицами?) очутились на холме в нескольких лигах к северу от города. Едва пережив приступ негодования по поводу нежданных происшествий, панически улетев из Летераса, они провели звон или более, завывая от смеха.
Выражение лица горничной было поистине незабываемым; когда голова Кодл — драконицы проломила стену и высунулась в коридор… ну как же, все постояльцы сами высунули головы из номеров, чтобы понять причину ужасного шума и о кошмар, какое их ждало открытие! Кодл вывернулась бы кишками наружу от веселья, будь у нее кишки.
Крошечные клыки Телораст еще блестели от крови, хотя, когда она воспользовалась ими, они были гораздо, гораздо больше. Инстинктивное движение — кто станет ее ругать, ну? — подняло с мостовой жирного купца. Миг спустя она приземлилась, разбрасывая кирпичи и куски штукатурки. Разве для хищников не естественно при случае поддаваться алчности? Должно быть — так писал некий ученый, где-то, когда-то. В любом случае купец был очень вкусным!
Можно ли судить акулу, откусившую ногу пловцу? Свернувшуюся кольцами змею, проглотившую сосунка? Волков, загоняющих старуху? Нет, конечно. Вы можете осуждать их деяния, можете оплакивать погибших — но выслеживать и убивать хищника, словно это какой-то сознательный злодей — это же смешно! Да, да, это чепуха высшего сорта.
— Таков путь мира, Кодл. Всегда есть охотники и есть жертвы. Жить в мире — значит принимать эту истину. Зверь ест другого зверя, и у драгоценных людей то же самое. Разве не потому они так ценят охоту? Еще как ценят! Подумай, если хочешь — а ты же хочешь! Вот кривоногий мужлан ставит ловушку на зайца. Неужели все зайцы должны собраться и учинить кровавое отмщение над мужланом?! Неужели это будет правильно и достойно?
— Смею думать, что зайцы мыслят именно так! — крикнула Кодл, ударяя хвостиком по траве.
— Точно, точно. Но подумай, какое негодование поднимется среди родичей и друзей мужлана! Как же, это будет война, кровная рознь! Призовут солдат и хитроглазых шпионов, мастера — охотники наденут широкополые шляпы, король поднимет налоги. Тысячи шлюх поплетутся в обозе! Поэты сочинят напыщенные баллады, возбуждая чувство поруганной справедливости! Целый эпос возникнет ради оправдания жестоких сражений!
— Они просто распухли от гордыни, Телораст. Вот и все. Крошечные их умы видят себя императорами и императрицами. Видят владения, в которых можно творить что захочется. Как смеет тупой зверь огрызаться?
— Ну, Кодл, мы положим этому конец.
— Мы и зайцы!
— Верно! Правите владением, друзья? Нет, владение правит вами!
Тут Телораст замолчала, ибо в ее разум прокралась мрачная мысль. — Кодл, — сказала она неуверенно, поднимая головку, — нам придетс