Теол послал жене благодарный взгляд. — Это напомнило мне… Послали целителей в дворцовые казармы?
— Да, государь.
— Отлично, Багг. Я уже слышу, как малазане входят в ближнюю приемную. Брюс, насколько большим будет твой эскорт?
— Две бригады и два батальона, государь.
— Разумно ли? — поднял брови Теол.
— Я не знаю, — сказала Джанат. — Ты, Багг?
— Я не генерал, моя Королева.
— Нужен совет эксперта, — заявил Теол. — Брюс?
В роли солдата скрыта привилегия, казалось ему иногда. Его вытолкнули из нормальной жизни, защитили от встреч с обыденными проблемами: еда, вода, одежда, кров — все обеспечивает начальство. И нет семьи, не забудем об этом. Взамен ему дана задача творить ужасное насилие, хотя, к счастью, лишь иногда — длительные периоды сокрушили бы способность чувствовать, пожрали мораль и человеческое естество.
Но тогда — подумал Бутыл и ощутил глубоко внутри унылый спазм отвращения — это вовсе не честный обмен. Не привилегия, а проклятие, обуза. Он видит проносящиеся мимо толпы, круговорот и вихрь масок — но, хотя все маски едва отличимы от его собственной, он ощущает себя не только выставленным вон, но изгнанным навеки. С удивлением и волнением следит за бездумной, бессмысленной активностью, понимая вдруг, что завидует пошлой и лишенной драм жизни, в которой единственная забота — ублажение себя. Присвоение, набивание живота, собирание золотых груд.
«Что вы все знаете о жизни?», хочется ему спросить. Попробуйте пробиться через горящий город. Попробуйте обнять руками умирающего, перемазанного в крови друга. Попробуйте взглянуть в оживленное лицо рядом, потом взглянуть еще раз — а лицо уже пусто и безжизненно. Солдат знает, что реально, а что эфемерно. Солдат знает, сколь тонка, сколь непрочна ткань существования.
Можно ли завидовать, смотря со стороны на беззаботные жизни невежд — на жизни людей слепо верующих, видящих силу в слабости, находящих надежду в фальшивом утешении рутины? Да, ибо если ты начинаешь понимать хрупкость жизни, назад пути нет. Ты теряешь тысячу масок и остаешься в одной: скупые морщины презрения, опущенные уголки рта, всегда готового изрыгнуть язвительный комментарий.
«Боги, мы же просто на прогулку вышли. Не хочу думать о таком».
Эброн потянул его за локоть. Они повернули в узкий переулок, окруженный высокими стенами. Еще двадцать шагов — и каменный колодец расширился, приведя их в уединенную таверну: открытый дворик, столетние смоковницы в каждом из четырех углов.
Мертвяк сидел за столиком, снимая кинжалом куски мяса и овощей с шампура. Рот его уже был запачкан жиром. Поблизости стояла большая чаша с охлажденным вином.
«Да уж, некроманты находят удовольствие везде».
Он поднял голову: — Опоздали.
— Видим, как ты страдал в одиночестве, — буркнул Эброн, протягивая руку к стулу.
— Да, кто-то же должен. Рекомендую вот это — похоже на семиградское тапу, но не такое перченое.
— Что за мясо? — спросил Бутыл, сев за столик.
— Какого-то ортена. Говорят, деликатес. Очень вкусно.
— Что же, можно поесть и выпить, — сказал Эброн, — за беседой о неминуемом конце магии и наших становящихся бесполезными жизнях.
Мертвяк откинулся на спинку, устремив глаза на мага. — Если ты решил испортить мне аппетит, сначала расплатись.
— Всё дело в гадании, — произнес Бутыл. Ого, как это возбудило их внимание! Вялая перебранка увяла. — Открывшееся при чтении Карт берет начало в тот день, когда мы ворвались в стены города и напали на дворец. Помните те взрывы? То проклятое землетрясение?
— Это дракон наделал, — заявил Мертвяк.
— Морантские припасы, — возразил Эброн.
— Не то и не это. Там был Икарий Губитель. Он поджидал очереди скрестить мечи с императором, но до него так и не добрались, потому что Тоблакай… кстати, он из Рараку, старый приятель Леомена Молотильщика. Но Икарий все же кое-что сделал в Летерасе. — Бутыл помолчал, глядя на Эброна. — Что ты ощущаешь, открывая свой садок?
— Смущение, силы сплетаются, нельзя ухватиться. Нечего использовать.
— Со дня гадания всё еще хуже, так?
— Точно, — согласился Мертвяк. — Эброн тебе расскажет о сумасшедшем доме, который мы устроили в ночь гадания. Я клясться был готов: Худ ступил прямо в нашу комнату. Но правда в том, что Жнеца и близко не было. Его, так сказать, отбросило в другую сторону. А сейчас всё… пустое, искаженное. Ты берешься — оно сопротивляется, а потом вообще расползается.
Бутыл закивал ему: — Вот истинная причина, по которой Скрип так не хотел гадать. Его чтение подпитало силой то, что Икарий устроит несколько месяцев назад.
— Устроил? — удивился Эброн. — Что именно?
— Не уверен…
— Врун.
— Нет, Эброн. Я точно не уверен… но идея есть. Ты хочешь дослушать или нет?
Подошедший официант был стар как носки Худа; несколько мгновений они кричали трухлявому пню в ухо — без толку; потом Эброн нашел правильное решение, ткнув в блюдо Мертвяка и показав два пальца.
Когда старик уплелся, усердный словно слизняк, Бутыл продолжил: — Может быть, все не так плохо. Думаю, мы имеем здесь дело с наложением новой схемы на старую, привычную.
— Схемы? Какой схемы?
— Садки. Новая схема.
Мертвяк бросил последний шампур — полностью очищенный — на тарелку и склонился к ним: — Ты говоришь, Икарий пришел и сделал новый набор садков?
— Дожуй, прежде чем раскрывать рот. Прошу тебя. Да, это и есть моя идея. Говорю, игра Скрипача напиталась безумной силой. Все равно что пытаться гадать, сидя на животе у К’рула. Не совсем так, ведь новая схема садков еще молода, кровь свежа…
— Кровь? — удивился Эброн. — Какая такая кровь?
— Кровь Икария.
— Значит, он умер?
— Умер? Откуда мне знать? К’рул умер?
— Конечно, нет, — заверил Мертвяк. — Если бы так, садки тоже умерли бы. Если верить во все твои теории насчет К’рула и садков…
— Теории верные. Так делали дела Старшие Боги — когда мы пользуемся магией, тянем кровь из К’рула.
Некоторое время все молчали. Официант показался, неся тяжелый поднос. Он двигался со всей скоростью океанского прилива.
— Итак, — сказал Эброн, когда поднос стукнул о стол и дрожащая рука разбросала блюда в случайном порядке, — все устаканится само собой. Да, Бутыл?
— Не знаю, — признался маг, наливая себе вина. Официант шаркал ногами, отходя от столика. — Нам, может быть, придется исследовать.
— Что?
— Новые садки, вот что.
— Как они могут быть различными? — спросил Эброн. — Именно тот факт, что они почти такие же, породил путаницу. Если бы они были совсем иными, беды не было бы.
— Это мысль. Ну, поглядим, сможем ли мы подтолкнуть их, чтобы наложение улучшилось.
Мертвяк фыркнул: — Бутыл, мы взводные маги. Худа ради! Мы похожи на мошек среди стада бхедринов — а ты намекаешь, что мы должны пойти и развернуть стадо. Такого не будет. Думаю, надо привлечь Быстрого Бена, может, даже Синн…
— Даже не думай, — выпучил глаза Эброн. — Не подпускай ее и близко, Бутыл. До сих пор не верю: Адъюнкт сделала ее Верховной Колдуньей!
— Ну и хорошо, — брякнул Мертвяк. — Она немая. Первая Верховная Колдунья в истории, которая не будет брюзжать.
— Тогда Быстрого Бена.
— Он побрюзжит за двоих, — кивнул Мертвяк.
— А он крутой? — спросил Эброн Бутыла.
— Бен? Ну, он расквасил нос дракону.
— Настоящему дракону или Солтейкену?
— Разницы нет, Эброн. Ты их на взгляд не отличишь. Узнаешь Солтейкена, когда он перетечет. И потом, не забывай — он посрамил эдурских магов, когда мы покидали Семиградье.
— Это была иллюзия.
— Эброн, я там был, причем ближе, чем ты. Точно, иллюзия… но может, и не иллюзия. — Он помедлил. — Еще одна тема для размышлений. Местные маги. Они пользовались сырой силой, почти чистым Хаосом. Никаких садков. Но теперь садки тут есть. Местным магам пришлось куда хуже.
— Но мне всё еще не по сердцу идея общего ритуала, — заявил Мертвяк. — Когда ты попадаешь в осаду, ты не высовываешь голову над крепостной стеной, так? Разве что если захотел брови из перьев.
— Ну, Скрипач ведь устроил чтение и никто не умер…
— Чепуха. Целый дом обрушился!
— Ничего особенного, Эброн. Весь город стоит на трясине.
— Люди умирают, вот что я тебе хочу сказать. Если тебе мало — есть свидетели, говорящие, что из развалин вылетели два дракона. — Он даже пригнул голову, принявшись озираться: — Не люблю драконов. Не люблю мест, где драконы то и дело появляются. Скажем, мы начали какой-то ритуал, а с неба падают пятьдесят драконов, причем прямо на нас. Что тогда?
— Ну, не знаю, Эброн. Зависит. То есть — настоящие они или Солтейкены?
Синн крепко ухватилась за руку Гриба. Ладонь ее была потной. Они снова шли по земле старого Азата. День выдался жаркий, влажный; воздух над уродливыми могильниками кишел насекомыми. — Ты чуешь? — спросила она.
Он не пожелал отвечать.
Она метнула ему дикий взгляд, потянула за руку, спеша по извилистой дорожке. — Всё новое, Гриб. Можно пить как воду. Сладкая…
— Опасная, Синн.
— Я почти что вижу. Новые рисунки, они все сильнее… они пускают корни вокруг этого места. Все новое, — повторила она почти неслышно. — Как мы с тобой, Гриб. Мы готовимся оставить стариков за спиной. Ощути силу! С ней мы можем сделать всё! Сможем повергнуть богов!
— Не желаю никого повергать, особенно богов!
— Ты не слышал Тавору, Гриб. И Быстрого Бена.
— Нельзя играть с такими материями, Синн.
— Почему бы? Кто еще сможет?
— Потому что они сломаны, вот почему. Неправильные. Новые садки, они на ощупь неправильные, Синн. Схема сломана.
Они встали перед распахнутой дверью башни, перед пустым гнездом ос. Синн посмотрела на него, вздернула брови: — Так давай починим.
Он вытаращил глаза: — Сейчас?
— Идем, — сказала она, затаскивая его в полумрак башни Азата.
Давя ногами мертвых ос, она без колебаний повела его вверх. Они вышли в комнату, бывшую некогда средоточием сил Азата.