— Так освящай землю, — сказала Сеток.
Она отошла в лес, села на замшелое упавшее дерево — нет, дерево сваленное, причем так чисто, как не сделает никакой топор. Но почему же его бросили на месте? — Какое-то безумие, — шепнула она. Закрыла глаза, постаралась отогнать унылые мысли…
«Духи! Волки! Слушайте вой моего ума! Услышьте гнев и горе! Услышьте обещание — я выведу вас из адского царства. Я найду вам сородичей. Горячую кровь, теплый мех, писк детенышей, рычание соперников — я покажу вам степи, дети мои. Просторы бесконечные!»
И она ощутила их, зверей, павших в боли и горе в этом самом лесу так давно, давно. Первым подбежал дух последней жертвы, загнанной в угол и жестоко изрубленной. Она расслышала эхо рычащих псов, вопли людей. Ощутила страх волка, отчаяние, беспомощное удивление. Ощутила и как кровь зверя пролилась на вывороченную почву; ощутила его сдачу, понимание — в последний миг — что ужасное одиночество наконец окончилось.
И ум ее взвыл вновь — крик безмолвный, но все же заставивший закачаться ветки деревьев, с которых взлетели вороны, заморозивший на месте оленей и зайцев, в которых вдруг встрепенулся древний страх.
Ей ответил вой. Идущий со всех сторон.
«Ко мне! Соберите все остатки сил!»
Она слышала, как трещат кусты, хотя лишь воля и память пробирались сквозь подлесок. Она потрясенно ощутила, что тут жил не один вид. Одни — черные, приземистые, с горящими желтизной глазами; другие широкоплечие, высокие, и шерсть их отсвечивает серебром и белой костью. Она увидела и их предков, огромных мускулистых бестий с короткими носами.
Они прибывали в количествах, не поддающихся пониманию, и каждый был украшен смертельной раной, копья торчали из глоток и боков, кровь заливала грудные клетки. Капканы и силки звякали, болтаясь на раздробленных лапах. Иные раздулись от яда… она с нарастающим содроганием видела наследие жестоких, подлых охот, и плакала, и вой рвался из ее горла.
Ливень вопил, сражаясь за власть над обезумевшей лошадью, пока волки текли мимо, тысячи и сотни тысяч — это старый мир, и перед ней собралась дань всех его торжествующих загонщиков, всех безумных тиранов.
О, поток захватил и другие создания, животных, давно ушедших во прах. Она видела изюбрей, бхедринов, больших кошек. Видела громадных меховых зверей с широкими головами и рогами, торчащими из-под черных хоботов… так много, боги, так много…
— Сеток! Хватит! Сила — слишком много — она подавляет…
Однако она утеряла всякий контроль. Она не ожидала ничего подобного. Нараставшее давление грозило ее уничтожить. Она рыдала, словно последнее дитя земли, последнее живое создание, единая свидетельница всех погибших видов. Наследница расы, устроившей такое опустошение. Такую самоубийственную победу над природой.
— Сеток!
Она тут же различила нечто светящееся: портал, до смешного маленький — едва ли дырка от арбалетного болта. — Любимые мои, — прошептала она, — путь наружу там. Расширьте его.
Они уже далеко отошли от комнаты-бойни, в которой десятки К’чайн Че’малле были явно принесены в жертву. Фонари бросали достаточно яркий свет на металлические устройства в нишах вдоль стен коридоров, на провисающие с потолка кабели, с которых капало вязкое масло. В воздухе висели едкие запахи, заставлявшие слезиться глаза. Боковые проходы выводили в залы, загроможденные странными, загадочными механизмами. Ноги скользили по пролитой смазке.
Таксилиан возглавил поиски, пробираясь все дальше в путаницу низких коридоров. Раутос шел на шаг позади и слышал, как тот бормочет, но не понимал ни слова — и страшился, что Таксилиан сошел с ума. Это чуждый мир, созданный чуждым сознанием. Все они ничего вокруг не понимают; вот причина страха.
Раутосу почти наступала на пятки Вздох. Она кашляла и сипела, словно вечная болтовня об утоплении заставила сам воздух сгуститься вокруг нее.
— Тоннели! — прохрипела она. — Ненавижу тоннели. Ямы, пещеры. Темные — всегда темные — комнаты. Куда он нас заводит? Мы всё взбираемся кверху. Чего ищет этот дурак?
Раутосу было нечего ответить, и он молчал.
За спиной Вздох бранились Шеб и Наппет. Эти двое скоро перейдут на кулаки. Слишком они похожи. Оба порочны, оба до предела аморальны, оба склоны к предательству. Раутос мечтал, чтобы они поубивали друг дружку. Скучать никто не станет…
— Ага! — завопил Таксилиан. — Нашел!
Раутос передвинулся, чтобы заглянуть ему через плечо. Они стояли на пороге огромной восьмиугольной комнаты. Вдоль стен шел узкий мостик; настоящий пол терялся во тьме внизу. Таксилиан ступил чуть вправо и поднял фонарь. Они оказались на балкончике. Чудовищный механизм заполнял середину, поднимаясь уровень за уровнем, пока не пропадал из вида. Он казался сделанным целиком из металлов — меди и чистейшего железа. Восемь цилиндров размерами с городскую башню каждый. На каждом втором уровне цилиндры соединялись коваными поясами, из которых торчали болты и крепления; черные витые канаты тянулись в стороны, соединяясь с большими металлическими ящиками на стенах. Поглядев вниз, Раутос увидел, что цилиндры расширяются, словно каждый сидит на куполе или круглом улье.
Взгляд поймал одну из деталей, так изящно согнутую и укрепленную между двух выступов. Как будто ил поднялся над давно ушедшими на глубину, но вдруг потревоженными воспоминаниями… Он шагнул поближе — и отскочил с воплем… слепящие клубы вернулись, его уносило прочь… Если бы не рука Вздох, Раутос упал бы с балкона.
— Идиот! Решил покончить с собой?
Он потряс головой. — Прости. Спасибо.
— Не пузырись. Я действовала инстинктивно. Будь время подумать, я тебя, наверное, отпустила бы. Кто ты мне, жирный старикан? Никто. Да все вы мне никто. — Она уже кричала, чтобы все ее услышали.
Шеб фыркнул: — Похоже, сучке нужна пара уроков.
Вздох рывком развернулась к нему: — Мечтаешь получить проклятие? Какую часть тела сгноить первой? Может, я выберу…
— Пусти на меня магию, дура — и я тебя удушу!
Она со смехом отвернулась. — Играйся с Асаной, если нужда приперла.
Раутос успокоил дыхание и подошел к Таксилиану. Тот двинулся по мостику, не сводя взгляда с громадного устройства.
— Это машина, — сказал он Раутосу.
— Что? Вроде мельницы? Но я не вижу никаких колес и…
— Вроде мельницы, да. Можно спрятать колеса и рычаги внутри, спасая от грязи и тому подобного. Что еще важнее, ты можешь запечатать части, использовать разницу давления, перемещая предметы из одного места в другое. Это практикуется всеми алхимиками, особенно разница между теплом и холодом. Однажды я видел колдовское устройство, высасывающее эфир из стеклянного кувшина и гасящее поставленную туда свечку. Зачарованный насос удалял жизненную силу воздуха! — Он показал рукой на башни. — Думаю, это комнаты повышенного давления или вроде того.
— И зачем они?
Таксилиан оглянулся. Глаза его блестели. — Это мы и должны понять.
К башням не вели трапы или лестницы. Таксилиан вернулся к входу. — Идем выше, — сказал он.
— Нам нужна еда, — озабоченно, испуганно сказал Последний. — Можем тут заблудиться…
— Хватит ныть, — бросил Наппет. — Я смогу вывести вас наружу в любое время.
— И никто из вас, — крикнула Асана, заставив всех вздрогнуть, — не желает говорить о том, что мы нашли в самой первой комнате. О том, от чего мы сбежали. Те… те монстры… их убили! — Она с ненавистью глядела на них, словно готовясь убежать. — То, что их убило, может таиться именно здесь! Мы ничего не понимаем…
— Монстры сражены не в битве, — сказал Шеб. — Это было ритуальное убийство. Жертвоприношения, вот оно как.
— Может, у них не было выбора.
Шеб фыркнул: — Вряд ли животные желают, чтобы их приносили в жертву. Разумеется, выбора у них не было. Это место брошено. Воздух пахнет пустотой.
— Поднявшись выше, — сказал Последний, — мы избавимся от влажности и можем найти следы на пыльном полу.
— Боги подлые! Фермер все-таки на что-то годится! — с холодной ухмылкой отозвался Наппет.
— Идемте же, — предложил Таксилиан. Все снова двинулись за ним.
Плавая между ними, безголосый, полуслепой от падавшего на него подобно полотнищам ливня горя дух пытался дотянуться хотя бы до одного. До Таксилиана, Раутоса, даже до туповатого и вялого фермера. Во время странствия по кишкам Драконьей Крепости знание поразило его словно гром, заставило дрожать и шататься.
Он знает это место. Кальсе Укорененный. Обиталище К’чайн Че’малле, пограничная крепость. Обширное тело, ныне лишенное всякой жизни. Труп, мертвыми глазами смотрящий на равнину. Он знает, что Охотников К’эл убил Ассасин Ши’гел. Чтобы скрепить печатью падение твердыни.
Поражение близилось. Шепчущее пение, скрип чешуи. Высланная отсюда великая армия была истреблена. Остался лишь жалкий арьергард. Часовые Дж’ан, должно быть, унесли Матрону на поле брани, чтобы похоронить среди навеки павших.
«Таксилиан. Услышь меня. Лишенное жизни не обязательно мертво. Павшее может подняться вновь. Берегись — будь очень осторожен в этом месте…»
Но криков его никто не слышит. Он заперт снаружи, и чем больше понимает, тем беспомощнее становится. Фонтаны знаний рушатся в бездну невежества…
Он знал, что Асана корчится внутри разума своего, мечтает покинуть тело. Что она хочет отказаться от всего, способного на измену. От проклятой плоти, умирающих органов. От самого рассудка. Она пробудилась, осознав, что тело — это тюрьма, причем тюрьма, неумолимо и жестоко распадающаяся. Да, впереди ждет последнее бегство, когда ржавые прутья уже не преграждают путь, когда душа свободна лететь, бить крыльями в поисках незримых берегов. Но это освобождение — насколько они понимает — заставит ее потерять себя. Асане придет конец. Она исчезнет, а то, что восстанет из пепла, не вспомнит о мире живых, не оглянется на мир праха, боли страдания. Она станет равнодушной, преобразится, и всё прошлое, принадлежавшее смертной жизни, потеряет смысл.