Город также мог смотреть на меня, поэтому я потратилась на жалюзи плиссе в дополнение к двойным шторам: одни белые и просвечивающие, другие — белые и светонепроницаемые. Я оставила жалюзи поднятыми, а шторы открытыми, и ночь раскинулась за окном во всем своем темном великолепии. Если бы у меня все еще была сетка, я бы распахнула окно и впустила ночь. Но я случайно выдавила ее, когда мыла окно месяц назад, а получить её обратно в тот конкретный момент оказалось слишком сложно. Если бы я сейчас открыла окно, я бы впустила ночь и рой комаров.
Итак, я шантажировала механика; опять назвала своего работодателя (который наверняка был Превосходным) ужасным человеком; встретилась с Превосходным пирокинетиком и была похищена Превосходным телекинетиком; поссорилась с мамой и приняла решение имплантировать себе в руки оружие, которое может меня убить. Ну и денек выдался. С Превосходными явный перебор.
Я чувствовала себя усталой и изношенной, словно сегодняшний день протер во мне дыры. Я не хотела ни о чем думать — особенно о том, что я выдала, чтобы разрушить заклинание Рогана. Я просто хотела забыться и отправиться спать. У меня был пузырек снотворных таблеток в аптечке, но от них у меня были кошмары.
Поверить не могу, что я была увлечена его глазами. Поверить не могу, что считала его горячим, наблюдая, как он идет ко мне. Я должна была тут же сообразить, что он сулит мне неприятности. Мужчина вроде него не станет просто так прогуливаться по ботаническому саду. Я видела тигра с горящими глазами и клыками величиной с палец, но вместо того, чтобы бежать, сидела и любовалась его красотой, пока не подобрался достаточно близко для броска.
Что-то отскочило от моего окна. Я дернулась назад. Слишком маленькое для летучей мыши. Слишком поздно для птиц. Что это за…
Я открыла окно и распахнула его настежь. С улицы в меня полетел маленький фаербол. Я отскочила назад, врезавшись в книжные полки в шести футах позади меня.
Фаербол приземлился на мой ковер, все еще горя. Ааа! Я отбросила его ногой через спальню в ванную, на плитку. Затем кинулась следом, распахнула дверь в душевую кабину и, схватив лейку душа, залила пламя.
Обугленный теннисный мяч.
Ну разве это не мило? Я вытащила из ящика ножницы, наколола на них мяч и промаршировала со своим трофеем к окну. Внизу на улице стоял Адам Пирс.
Я вышвырнула теннисный мяч в окно и тот приземлился на асфальт.
— Да что с тобой, черт побери? Ты пытаешься меня убить?
— Если бы я пытался тебя убить, ты бы это поняла. Спускайся поговорить.
— Сейчас час ночи.
— Два вообще-то, но какая разница. — Он помахал мне. — Спускайся. Я кое-что тебе покажу.
Идти или не идти? Если я пойду, то он решит, что стоит ему сказать «Прыгай!», как я прыгну. Но если я не пойду, а он вдруг решит сдаться, я буду кусать себе локти, если упущу такую возможность. Нужно быстро принять решение. Если мама увидит его в ее нынешнем состоянии, то тут же его пристрелит. Боже, только этого мне сейчас и не хватало. Уфф.
— Вон там за стеной дерево. — Я указала на старый дуб за четырехфутовой каменной стеной. — Жди меня под ним.
Он выставил ногу вперед и отвесил размашистый поклон. — Да, миледи.
Я слезла вниз, схватила ключи на случай, если кто-то решит запереть меня, и направилась прямо к дереву. Я перепрыгнула через стену. Он ждал там, где я сказала ему, рядом с деревом, отгороженный от дома массивным стволом. Его мотоцикл был прислонен к стене. Я подошла и села рядом с ним на мульчу у дерева.
Он ухмыльнулся.
— Почему здесь? Боишься, что твоя мать увидит меня?
— Боюсь, что она тебя пристрелит. В настоящий момент ты у нее в немилости.
— Прямо так, да?
— Прямо так.
Он уставился на мое лицо, подобрал упавшую ветку и поднял ее вверх. Ветка загорелась ярко-оранжевым пламенем.
— Что с тобой случилось? Ты ужасно выглядишь.
— Я боролась с конкурентом, и он был не слишком любезен.
— Я популярен, что тут скажешь.
Пламя исчезло и он сдул пепел с пальцев.
— Да, давай ты все решишь.
Он удивился.
— Ты пришел, чтобы сдаться? — Спросила я.
— Нет.
Я вздохнула.
— Что заставит тебя прозреть?
— Я не знаю. — Он пожал плечами и ухмыльнулся. — Попробуй переспать со мной. Это могло бы убедить меня.
Он что, подкатывал ко мне? Похоже на то.
— Нет, спасибо.
Он откинулся на локоть, так что черные кожаные штаны обтянули ноги, и улыбнулся. Это была его знаменитая «призывная» улыбка, та, которую СМИ любят тиражировать. Улыбка, которую ни одна женщина. вышедшая из детского возраста, не смогла бы проигнорировать. Она обещала дикие, порочные и жаркие вещи. Она, вероятно, почти не давала осечек. Что ж, его ждет сюрприз.
— Если тебе действительно невтерпеж, я могу познакомить тебя со своей бабушкой. Она твоя фанатка.
Адам моргнул.
— Обычно она не спит с симпатичными молодыми парнями, но в твоем случае сделает исключение. Ты мог бы даже научиться у нее паре фокусов.
Он наконец вернул себе способность говорить.
— Твоя бабушка?
Я кивнула.
Он рассмеялся. — Что ж, по крайней мере, она бы умерла счастливой.
— Не льсти себе.
— Это не лесть. Это факт. — Он наклонился ко мне. — Я могу воспламенить твои простыни.
В этом я не сомневалась. — И меня за компанию?
— Поцелуй меня и узнаешь.
Нет, спасибо. — Твоя семья переживает за тебя.
— Ты забавная. Мне нравятся забавы. Я люблю новое и интересное. Я говорил, что у тебя страстный голос, Невада?
То как он произнес мое имя было почти неприличным. Он не мог бы сделать это более приглашающим, даже если бы разделся предо мной.
— Когда ты говоришь, это заставляет меня думать о забавных вещах, которые я могу сделать для тебя. С тобой.
Да это комплимент.
— Твоя кожа словно мед. Интересно, какая ты на вкус.
Горькая и уставшая. — Угу.
Он протянул руку и коснулся пряди моих волос. Я отпрянула назад. — Я не давала тебе права меня трогать.
— А как мне его получить?
Перестать быть испорченным, эгоистичным мальчишкой.
— Только если я влюблюсь в тебя.
Он остановился. — Влюбишься. Ты серьезно?
— Да. — Это заставит его прикусить язык.
— Сейчас что, шестнадцатый век? Может, мне тебе еще сонет написать?
— А это будет хороший сонет?
Он откинулся на траву и провел пальцем по экрану телефона. — Посмотри вот это.
Экран побелел. Бледный фон рассыпался, разбиваясь на отдельные куски и сплетаясь в сложный узор. На экране появилась женщина. Она была зрелой, вероятно за пятьдесят, но было трудно определить ее истинный возраст. Темно-синий деловой костюм облегал тонкую, как тростинка, фигуру. У нее был искусный макияж, а волосы стильно уложены в свободную, но в тоже время официальную прическу. Сердцевидное лицо, большие темные глаза и узкий нос выдавали ее. Я смотрела на Кристину Пирс.
— Я получил сообщение от матери, — сказал Адам. — Отправленное на мой личный адрес из публичного места и закодированное при помощи семейного шифрования.
Он нажал «играть». Кристина Пирс ожила.
— У меня есть самолет, готовый увезти тебя в Бразилию, — сказала он. В ее голосе был намек на джорджийский акцент, но в нем не было никакой мягкости. — В этой стране нет закона об экстрадиции. Это дом. — Изображение Кристины сменилось особняком: белые стены, тропические растения и бесконечный бассейн, темно-синие силуэты на светло-голубом фоне океана. Кристина возникла вновь. — Пока тебя не будет, кто-то другой возьмет вину на себя. Ты сможешь вернуться самое меньшее через год и начать все с чистого листа, получив море публичной поддержки и симпатии из-за ложного обвинения. Год в раю, Адам, с учетом всех твоих пожеланий. Даю тебе слово, что ты ни минуты не проведешь в тюрьме. Подумай об этом.
Я просила у Августина подтверждения. Дом Пирсов повиновался.
— Мать говорит, что любит меня. — Пирс разглядывал ее изображение. — Любовь это контроль. Люди говорят, что любят тебя, когда хотят управлять твоей жизнью. Они загоняют тебя в удобные для них рамки, а когда ты пытаешься сбежать, связывают тебя по рукам и ногам чувством вины. Моя семья осознала это еще много лет назад. Мы женимся и размножаемся ради выгоды больше столетия. Без всякой любви.
— Я этого не понимаю.
— Единственная причина, по которой ты сидишь под этим деревом — это потому, что моя мать нагнула Монтгомери, а он нагнул тебя, угрожая твоей семье. Если бы не угроза потери дома, ты бы взялась за эту работу?
— Вряд ли. Но в конце концов, это был мой выбор.
— Зачем? Ты ничего им не должна. Ты не просила тебя рожать. Они притащили тебя в этот мир, орущую и брыкающуюся, а теперь ждут от тебя подчинения. Знаешь что — да пошли они все.
Ты не просила тебя рожать… В каком-то роде он все еще оставался пятнадцатилетним внутри, и таким же переменчивым, как и огонь, который он создавал.
— Слушай, у тебя хотя бы есть родители, — сказала я. — Мой папа умер и уже ничто не сможет его вернуть обратно.
Он склонил голову набок. — Какого это?
— До сих пор больно. Он так долго был в моей жизни, а теперь его там нет. Мама любит меня. Она все для меня сделает. Но отец был тем, кто меня понимал. Он понимал, почему я поступала так, а не иначе. Мы так отчаянно пытались сохранить ему жизнь, но он все-таки умер, и наш мир рухнул. Я была старше, но мои сестры были маленькими, и для них это было очень тяжело.
Адам пожал плечами. — У меня есть отец. Но никогда не было папы. Только прилежный родитель. Если мама поясняла ему, что нужно посетить футбольный матч или фортепианный концерт, то он непременно там появлялся. Он там был, но не участвовал. Я не знаю, что он любит, но точно знаю, что ему нравятся деньги. Мой старший брат работает на компанию. Другой брат — в армии, выстраивает столь жизненно важные деловые связи. Отец общается с ними обоими. Он начинает интересоваться жизнью своих детей, только когда те начинают приносить деньги. До этого времени мы принадлежим матери.