Пылай, огонь — страница 3 из 64

РЕШЕНИЕ

8Каникулы в аду

Явное нежелание профессора Мориарти возвращаться обратно в Лондон в компании Тоби внесло некоторое комическое оживление в течение этой поистине ужасной недели. Едва только взглянув на пса — днем я пригласил его на совместную прогулку вокруг его отеля в Грабене, — он объявил; что, хотя он преисполнен самых благих намерений (о чем первым делом свидетельствует его поездка в

Вену), но есть пределы его благородства, которые он не в состоянии переступить.

— И граница эта, — сказал он, глядя из-под очков на Тоби, который ответил ему взглядом, полным тепла и доброжелательности, — вот она. Я терпеливый человек и испытываю к вам искреннюю благодарность, доктор Ватсон, но и моему терпению может прийти конец. Я не сказал ни слова о ванильном экстракте, приведшем в полную негодность новую пару ботинок, не так ли? Но это уже чересчур. Я не берусь доставить это животное обратно в Лондон, нет, нет и нет, ни за какие блага мира.

Я был не в том настроении, чтобы шутить с ним, о чем и поставил его в известность. Если он хочет поместить Тоби в багажное отделение, у него есть на то право, но доставить пса на Пичин-Лейн он обязан. Я призвал на помощь авторитет Майкрофта Холмса, и Мориарти, хныкая и стеная, был вынужден принять наше условие.

Я сочувствовал ему, но мы находились не в том положении, чтобы идти профессору навстречу. У меня самого нервы были на пределе, и только теплая телеграмма от жены, говорившая, что дома все в порядке, помогла мне.

Старания Шерлока Холмса избавиться от пут кокаина, были самыми героическими и отчаянными усилиями, которые когда-либо мне приходилось видеть. Ни мой профессиональный, ни личный опыт, ни время военной службы не давали мне возможность припомнить такие мучения.

Доктору Зигмунду Фрейду в первый же день удалось добиться успеха. Загипнотизировав Шерлока, он уложил его спать в одной из комнат на втором этаже, предоставленных в наше распоряжение. Как только Холмс вытянулся на широкой кровати, Фрейд схватил меня за руку.

— Быстрее! — приказал он. — Мы должны обыскать все его вещи.

Я кивнул, поскольку мне не надо было объяснять, что являлось предметом наших поисков, и мы вдвоем принялись обыскивать багаж Холмса и карманы его одежды. Все мои принципы протестовали против такого бесцеремонного вмешательства в личную жизнь друга. Но слишком много было поставлено на кон, и, сжав зубы, я принялся за дело.

Нам не составило трудов найти флакончики с кокаином. Холмс захватил с собой в Вену большое количество , этого снадобья. Просто удивительно, думал я, извлекая их из его саквояжа, что я не слышал позвякивания во время путешествия, но Холмс обернул их в черный бархат, который раньше окутывал его Страдивари. Я испытал чувство боли, увидев, для какой цели он ныне используется, но, вытряхнув флаконы со смертельным зельем, протянул их Фрейду, который тем временем тщательно обыскивал карманы пиджака и дорожного плаща Холмса, где он обнаружил еще два флакона.

— Думаю, что мы справились с задачей, — сказал он.

— Не будьте столь уверены, — возразил я. — Вы имеете дело с не совсем обычным пациентом. — Он пожал плечами, наблюдая, как я, вынув пробку из бутылочки, смочил кончик пальца в прозрачной жидкости и поднес его к губам.

— Вода!

— Не может быть! — Фрейд лично убедился в содержимом флакона и удивленно взглянул на меня. За нашими спинами неловко изогнувшись, спал Холмс. — Где же он в таком случае их прячет?

Испытывая серьезное беспокойство и не зная, когда спящий может проснуться, мы стали напряженно думать. Кокаин должен быть где-то здесь. Вывалив содержимое его саквояжа на роскошный персидский ковер, мы еще раз тщательно обыскали его, но ни облачение бродячего певца, в котором Холмс обманул меня, ни принадлежности для грима ничего нам не дали. Все остальное его содержимое составляло некоторое количество банкнот и несколько его любимых трубок. Я хорошо знал и черный «Бриар», и почерневшую пеньковую, и длинный черенок трубки из вишневого дерева и, рассматривая их, убедился, что ни в одной из них не было потайного укрытия. Здесь же был и кальян, которого я никогда раньше у него не видел. Взяв его в руки, я удивился тяжести, он весил больше, чем можно было предполагать по внешнему виду.

— Взгляните-ка, — сказал я, выдергивая пеньковый черенок и переворачивая сосуд кверху дном. Из него выпал небольшой флакон.

— Я начинаю понимать, что вы имели в виду, — признался врач, — но где же он может их прятать? Трубок у него больше нет.

Стоя над опустошенным саквояжем, мы уставились друг на друга, а потом одновременно запустили руки в него. Фрейд опередил меня на долю секунды. Приподняв саквояж, он взвесил его, задумчиво покачивая головой.

— Тяжеловат, — пробормотал он, протягивая его мне. Засунув руку внутрь, я стал простукивать днище и услышал звук, говоривший о наличии еще какой-то полости. — Второе дно! — воскликнул я и тут же принялся за дело. Через несколько секунд я оторвал его, и тут мы и обнаружили маленький черный футляр, на красном бархате которого покоились иглы и запасы кокаина.

Без слов мы вернули все в прежнее состояние, включая флакончики с водой и футляр, после чего сошли вниз. Проследовав за Фрейдом в ванную на первом этаже, мы вылили в умывальник всю найденную нами жидкость. Сунув в карман шприцы, он препроводил меня на кухню, где горничная, которую звали Паула, вернула в мое распоряжение Тоби, и я отправился в отель к Мориарти.

Здесь я хотел бы сделать паузу и представить вашему вниманию описание города, в котором находился, но где хотел бы провести как можно меньше времени.

Вена в 1891 году была столицей империи, которая переживала последнее десятилетие своего расцвета. Она настолько отличалась от Лондона, насколько море не походит на пустыню. Лондон, неизменно пронизанный сыростью, окутанный туманами и зловонием, обитатели которого говорили лишь на одном языке, ничем не напоминал солнечную раскованность столицы империи Габсбургов. Вместо общего языка обитатели ее предпочитали пользоваться самыми разными наречиями, поскольку прибывали сюда со всех уголков Австро-Венгрии. И хотя землячества старались как-то обособиться в отдельных кварталах города, их границы неизменно перемешивались. В любой день можно было встретить и словацкого коробейника, который предлагал свои резные изделия домохозяйкам из богатых кварталов, и взвод боснийских пехотинцев, маршировавших по Пратеру в составе императорской гвардии, и продавца лимонов из Монтенего, и точильщика ножей из Сербии, тирольцев, евреев, венгров, жителей Моравии и мадьяр, занятых своими повседневными делами.

Город представлял собой ряд концентрических окружностей, в центре которых находился собор Святого Стефана. Здесь же располагался один из самых богатых и старых районов города. Оживленные улицы были заполнены магазинчиками и кафе, а к северу от Грабена, на Бергассе, 19, жил доктор Фрейд. Несколько левее располагались дворец Хофбург, музеи и красивые ухоженные парки, Здесь и кончался «внутренний город». Стены, защищавшие когда-то средневековое поселение, давно были снесены — к удовлетворению императора, — и современный город раскинулся далеко за их пределами. Его очертания определялись кольцом широких бульваров, которые, несмотря на разные наименования, объединялись под общим названием Ринг и охватывали старые кварталы, заканчиваясь у канала, тянувшегося к северу и к востоку от собора Святого Стефана.

Город, как я уже отмечал, перерос свои средневековые границы, очерченные Рингом, и в 1891 году дотянулся до Гюртеля — кольца внешних бульваров, которые еще застраивались, когда я был здесь. Гюртель располагался к юго-западу, примерно на полпути между кафедральным собором Святого Стефана и Шенбруннским дворцом Марии-Терезии — габсбургским подобием Версаля.

Прямо к северу от Шенбрунна и несколько восточнее располагался Банхоф, или железнодорожный вокзал, на который мы с Холмсом прибыли в Вену. Через весь город, пересекая канал, тянулись железнодорожные пути, проходя через район, населенный преимущественно евреями и известный как Леопольдштадт. Именно тут, как рассказывал мне доктор Фрейд, он жил ребенком, когда прибыл с родителями в Вену.

Его теперешний дом гораздо больше отвечал его профессиональным потребностям (Холмс ошибся в одном из своих предположений — Фрейд продолжал быть практикующим врачом). Он был неподалеку от Алгемайне Кракен-хаус — большой венской учебной клиники, в которой Фрейд еще недавно работал. Он числился в отделении психиатрии, руководимом доктором Теодором Мейнертом, отзывавшимся о Фрейде с большим восхищением.

Как и Фрейд, Мейнерт был евреем, но данный факт не являлся исключением в медицинских кругах Вены, где немалую часть составляли евреи. Они же доминировали в интеллектуальной и культурной жизни города. Я не так часто встречал евреев и посему почти ничего не знал о них, хотя, могу смело утверждать, был свободен от всякого предубеждения, источником которого, как правило, является невежество. Насколько мне стало ясно, Фрейд был не только блистательным ученым и культурным человеком, но и просто обаятельной личностью, и я убедился (хотя и был несогласен с некоторыми шокирующими аспектами его теории), что именно эти его 4Ьловеческие качества и внушали пациентам веру в него — кстати, даже когда он сам был недостаточно уверен в себе.

Я чувствую, что отклонился От описания города и безжалостно останавливаю себя. Невозможно охватить Вену одним взглядом, да и нет в этом особой необходимости для читателя. Поскольку мне предстоит провести тут некоторое время, ее примечательные места не ускользнут от моего внимания.

Оставив упирающегося Тоби на попечение горничной, я спустился по Грабену до кафе «Гринштейдл». Здесь, пока Холмс продолжал спать, мне предстояла встреча с доктором Фрейдом.

Было бы ошибкой называть «Гринштейдл» кафе, потому что сие заведение не имеет ничего общего с тем, что англичане подразумевают под этим словом. Кафе в Вене, скорее, напоминают лондонские клубы. Они представляют собой центры интеллектуальной и культурной жизни, в которых можно в приятном общении за чашкой кофе провести целый день. «Гринштейдл» предоставлял к услугам посетителей биллиардные столы, шахматы, газеты и книги. Официанты были исполнительны и быстры, и каждый час они меняли воду на вашем столе, независимо от того, заказывали ли вы что-нибудь или нет. Кафе было тем местом, где люди встречались, чтобы обменяться идеями, поговорить, почитать или просто побыть в одиночестве. Кухня могла заставить человека заметно прибавить в весе, ибо меню включало в себя разнообразнейшие булочки и пирожные, и надо было обладать незаурядной силой воли, чтобы не поддаться их искушающим ароматам.

Фрейд уже был в кафе, которое, к слову сказать, считалось одним из самых изысканных заведений такого рода в городе, и официант провел меня к его столику. Я заказал пиво, а он сообщил мне, что, хотя Холмс еще спит, необходимо вернуться на Бергассе, 19 как можно скорее. Оба мы понимали, что сейчас не время искать ответы на многочисленные вопросы и проблемы, решить которые необходимо, если мы хотим добиться излечения, но Фрейд успел мне рассказать кое-что о себе и о сущности своих изысканий. Кокаин, объяснил он, имеет только косвенное отношение к тому, чем он сейчас занимается. Он и два других врача заинтересовались подобными препаратами, когда открыли их неоценимое обезболивающее воздействие во время глазных операций. Фрейд же специализировался, главным образом, как нейропсихолог. Он старался ставить диагноз, пользуясь электропрогностическим методом, что было вне пределов понимания простого практикующего врача, как я.

— Да, я проделал большой путь — и достаточно извилистый, — улыбнулся он, — начиная со скрупулезного изучения нервной системы и до сегодняшнего моего положения.

— Вы психиатр?

Он пожал плечами.

— Трудно определить, кем я сегодня являюсь,—ответил он. — Герр Холмс тоже пришел к такому выводу. Я интересуюсь случаями истерических заболеваний, иногда пациентов доставляют ко мне члены их семей или же я пользую их в частном порядке на дому. Мне трудно сказать, какой будет итог моих изысканий, но я неплохо разбираюсь в истерических состояниях и в том, что называется неврозами.

Я уже был готов спросить его, что он подразумевает под этим термином и прав ли был Холмс, предположив, что некоторые из его теорий были сочтены неприемлемыми в медицинском сообществе, когда он вежливо прервал меня и предложил вернуться к нашему пациенту. Когда мы прокладывали путь среди столиков, заполненных оживленно беседующими посетителями, он, полуобернувшись, из-за плеча бросил мне предложение сопутствовать ему в посещении пациентов. Я с удовольствием согласился и, пройдя по оживленному Грабену, мы воспользовались услугами конки.

— Скажите, — спросил я, когда мы расселись, — знаете ли вы английского врача по фамилии Конан Дойл?

Закусив губу, он старался припомнить.

— Я должен его знать? — наконец спросил он.

— Возможно. Какое-то время он учился в Вене, специализируясь в офтальмологии, как ваши коллеги...

— Кенигштейн и Коллер?

— Да. Может быть, они знали его во время учебы.

— Возможно. — В неопределенности ответа явно не слышалось предложения задать тот же вопрос его сотрудникам. Может быть, они оказались из числа тех, кто предпочел порвать с ним:

— Что вас связывает с этим доктором Дойлом? — спросил Фрейд, словно стараясь скрасить впечатление от краткости своей реплики.

— Менее всего медицинские интересы, заверяю вас. Доктор Дойл пользуется влиянием в некоторых литературных журналах Англии. Сейчас он больше пишет книги, чем занимается медициной, и лишь благодаря ему мне удалось опубликовать мои скромные отчеты о делах мистера Холмса.

— Ах, вот как.

Мы вылезли из конки на углу Вахурингер и Бергассе и пешком направились к дому доктора Фрейда.

Едва только мы переступили порог, как до нас донеслись сверху звуки страшного переполоха. Горничная Паула и женщина, которая была представлена мне как фрау Фрейд, едва заметили нас, когда мы проскочили мимо них наверх. Я почти не обратил внимание на девочку лет пяти, цеплявшуюся за перила. Позже я стал искренним другом Анны Фрейд, но в тот момент нам было не до знакомства. Мы с Фрейдом ворвались в комнату, где Холмс лихорадочно вышвыривал содержимое своего саквояжа, воротничок у него сполз набок, а волосы растрепались, поскольку он уже не владел собой.

Как только мы влетели в комнату, он, повернувшись, уставился на нас дикими глазами.

— Где оно? — вскрикнул он. — Что вы с этим сделали?

Нам потребовалось приложить немало усилий, чтобы справиться с ним, а то, что последовало затем, было хуже и страшнее, чем Рейхенбахский провал, который я еще попробую описать.

Порой влияние гипноза сказывалось, а порой — нет. Порой нам удавалось успокаивать его при помощи седуктивных средств, но Фрейд предпочитал не прибегать к ним, если была возможность обойтись.

— Мы не должны приучать его к успокаивающим средствам, — объяснил он мне, когда мы на скорую руку перекусывали у него в кабинете.

Конечно, было совершенно необходимо, чтобы кто-то из нас постоянно находился с Холмсом, следя за тем, чтобы он не причинил вреда себе или кому-то из окружающих в то время, когда он не мог отвечать за свои поступки. Он дошел до того, что испытывал буквально ненависть при виде кого-либо из нас, включая и Паулу, которая, хотя Холмс наводил на нее страх, добросовестно исполняла свои обязанности. Доктор Фрейд и его домашние понимали, чем вызвано состояние Холмса и не принимали близко к сердцу его вспышки, как бы ни были они оскорбительны, но они ' глубоко ранили меня. Я даже не мог себе представить, что Холмс способен на такие потоки поношений. Когда я оказался у него в комнате, чтобы составить ему компанию, он столь яростно обрушился на меня, что даже сегодня эти воспоминания доставляют мне боль. Он говорил мне, насколько я был глуп, проклинал себя за то, что терпел общество безмозглого инвалида, и более того. Можно представить, сколько мне стоило сил выдержать этот поток оскорблений и поношений, но я не чувствую себя виновным за то, что, когда он Хотел вырваться в коридор, мне пришлось оглушить его ударом, который — могу признать — оказался, может быть, несколько более сильным, чем следовало бы, потому что я не мог справиться с обуревавшими меня чувствами. Я нанес его с такой силой, что Холмс потерял сознание, а я, испугавшись, позвал на помощь, проклиная себя за то, что не мог сдержаться.

— Не переживайте так, доктор, — Фрейд потрепал меня по руке после того, как мы положили Холмса в постель. — Чем больше он пробудет в бессознательном состоянии, тем Наши шансы увеличиваются. Вы избавили меня от необходимости проводить очередной сеанс гипноза, а судя по тому, что вы рассказываете, я не уверен, сработал бы он.

Ночью Холмс проснулся в жару, он бредил. Мы с Фрейдом сидели у его постели, контролируя движения рук, а он что-то бормотал об устрицах, заполонивших мир[9], и прочую чепуху. Фрейд прислушивался к ней с величайшим вниманием.

— Он так любит устрицы? — спросил он у меня во время краткого перерыва, когда Холмс, казалось, успокоился. Я пожал плечами, несколько смутившись из-за того, что не мог дать исчерпывающий ответ.

Наши ночные бдения облегчались присутствием Паулы, а однажды нам пришла на помощь фрау Фрейд. Она была сдержанной обаятельной женщиной, с такими же, как у ее мужа, черными печальными глазами, но четкие очертания ее губ, на которые иногда наплывала улыбка, говорили о больших запасах внутренних сил и твердости характера.

Я принес ей свои извинения, что наше с Холмсом вторжение нарушило покой ее дома.

— Я тоже читала ваши рассказы о мистере Холмсе, — просто ответила она мне. — Хорошо известно, что ваш друг — смелый и достойный человек. И мы оказываем ему помощь как нашему другу. — Я понял, что она имеет в виду их несчастного приятеля, о котором упоминал Фрейд в «Ланцете». — И на этот раз мы не потерпим поражения, — добавила она.

Лихорадка и бред, овладевшие Холмсом, длились трое суток, в течение которых его было практически невозможно покормить. Мы были предельно измотаны, несмотря на периоды отдыха — потому что даже присутствие рядом, когда приходилось наблюдать за его конвульсивными движениями, очень утомляло. К шести часам вечера третьего дня они обрели такой тревожный характер, что я пришел к выводу о неизбежности воспаления мозга. Когда я поделился своими опасениями с Зигмундом Фрейдом, он отрицательно покачал головой.

— Симптомы весьма схожи, — согласился он, — но не думаю, что стоит бояться воспаления мозга. Мы присутствуем при том, как последние остатки яда покидают его организм. Пристрастие к нему терзает его. Если он справится, можно сказать, что он одолел поворотный пункт на пути к полному выздоровлению.

— Если справится?

— Известно, что порой люди не могут вынести такое напряжение, — коротко ответил он.

Мне оставалось только сидеть у постели и в полном бессилии смотреть на ужасные конвульсии и спазмы, прекращающиеся лишь на краткие промежутки времени, назначение которых, казалось, заключалось лишь в том, чтобы дать ему возможность снова собраться с силами. Ближе к полуночи доктор Фрейд настоял, чтобы я немного отдохнул, дав понять, что в противном случае в критическую минуту я не смогу оказать моему другу никакой помощи. Я неохотно отправился к себе в комнату.

Спать я не мог. Хотя до меня и не доносились душераздирающие стоны и вскрики, сама мысль о страданиях Холмса не давала мне погрузиться в сон. Стоила ли игра свеч? Не было ли другого пути его спасения, кроме как поставить его в такое положение, что он может умереть, стараясь выжить? Я не склонен к молитвам, и сам был смущен своим порывом, тем не менее, опустившись на колени, я обратился к Создателю всего сущего — кем бы он ни был, — униженно моля его спасти моего друга. Не могу утверждать, какое воздействие мои молитвы оказали на Холмса, но, во всяком случае, они достаточно успокоили меня, чтобы я смог уснуть.

После четырех дней высокой температуры и бреда Холмс проснулся спокойный и с нормальной температурой.

Когда я, сменив Паулу, вошел в комнату, он бросил на меня вялый взгляд.'

— Ватсон? — спросил он столь слабым голосом, что я с трудом расслышал его. — Это вы?

Заверив Холмса, что это в самом деле я, и придвинув стул к постели, я обследовал его и сообщил, что лихорадка наконец покинула его.

— Да? — равнодушно переспросил он.

— Да. Вы на пути к выздоровлению, мой дорогой друг.

— Вот как?..

Он продолжал смотреть на меня или, точнее, мимо меня с рассеянным выражением, свидетельствующим, что он не знает, где находится, и не имеет даже желания понять, как он тут оказался.

Он не возражал, когда я стал считать его пульс, который был, хотя и слабый, но ровный, не протестовал он и когда фрау Фрейд поставила перед ним поднос с едой. Поел он немного и с видимым усилием. Хотя пришлось напомнить, что перед ним стоит еда, видно было, что есть ему хотелось. Это заторможенное состояние, последовавшее за вспышками бреда и лихорадки, я счел более тревожным, чем все, что предшествовало ему.

Не понравилось оно и Фрейду, когда, вернувшись после посещения своих больных, он обследовал пациента, обосновавшегося у него в доме. Нахмурившись, он отошел к окну, за которым виднелись шпили собора Святого Стефана, — вид, который, кстати, ему решительно не нравился. Успокаивая Холмса, я потрепал его по руке и присоединился к доктору.

— Ну?

— Похоже, что он вырвался, — тихим ровным голосом сказал Фрейд. — Конечно, в любое время привычка может вернуться. В этом и заключается проклятие наркотиков. Интересно было бы узнать, — спросил доктор, — как он пристрастился к кокаину?

— Мне всегда было известно, что он держит его у себя в комнате, — искренне ответил я. — Холмс говорил, что порой принимает его семипроцентный раствор, чтобы избавиться от скуки, когда ему не хватало активных действий.

Повернувшись, Фрейд улыбнулся мне, и в его чертах я опять увидел бесконечную мудрость и сострадание, которые бросились в глаза при первой же встрече.

— Но это не причина, чтобы человек вступил на путь, ведущий к саморазрушению, — мягко возразил он. — Хотя...

— Так что вас волнует? — спросил я, стараясь приглушить голос. — Вы же сказали, что отучили его от этого порока.

— На какое-то время, — повторил Фрейд, снова поворачиваясь к окну, — но мы должны изгнать и самый дух старая пословица, гласящая, что порой лечение бывает более опасным, чем сама болезнь.

— Так что же нам делать? — запротестовал я. — Позволить ему и дальше отравлять себя?

Фрейд повернулся с прижатым к губам пальцем.

— Я все понимаю. — Прикоснувшись к моему плечу, он вернулся к постели пациента.

— Как вы себя чувствуете? — мягко спросил он, даря улыбкой моего друга. Взглянув на него, Холмс снова уставился в пространство ничего не выражающими глазами.

— Не очень хорошо.

— Вы помните профессора Мориарти?

— Моего злого гения? — Слабый след улыбки тронул уголки его губ.

— И что же именно? — настаивал Фрейд.

— Я знаю, что вы хотите услышать от меня, доктор. Хорошо, я пойду вам навстречу. Он стал моим злым гением, когда ему потребовалось три недели, чтобы объяснить мне элементарные правила арифметики.

— Меня не столько интересуют ваши слова, — тихо ответил врач, — сколько ваша убежденность, что это в самом деле правда.

Наступила пауза.

— Понимаю, — наконец прошептал Холмс. Голос его был еле слышен, и он был полон глубокого страдания. Даже Фрейд, который мог быть столь же цепок и неотступен, как Холмс, когда этого требовали обстоятельства, с трудом нарушил долгое молчание, наступившее после убийственного признания.

Довел разговор до конца сам Холмс. Обведя глазами комнату, он наткнулся взглядом на меня, и его лицо оживилось.

— Ватсон? Подойдите ближе, старина. Ведь вы мой старый друг, не так ли? — неуверенно спросил он.

— Вы же знаете, что так оно и есть.

— Ах, да. — Приняв сидячее положение, он откинулся на подушки, утомленный этим усилием, и в его некогда спокойных серых глазах появилось тревожное выражение, с которым он уставился на меня. — Я почти ничего не помню о последних нескольких днях, — начал он, но я прервал его движением руки.

— Все позади. Не думайте о том, что было. Все позади.

— Я же говорю, что почти ничего не помню, — упрямо продолжал настаивать он, — но, кажется, я позволял себе кричать на вас, осыпать вас различными оскорблениями. —

Он смущенно улыбнулся, стыдясь самого себя. — В самом ли деле так было, Ватсон? Или же я просто вообразил?..

— Вы в самом деле просто придумали все, мой дорогой друг. А теперь ложитесь.

— Дело в том, — продолжал он, подчиняясь моему указанию, — я хотел дать вам понять, что на самом деле я ничего такого не имел в виду. Вы слышите меня? Ничего подобного я не думаю. Я четко помню, что обозвал вас Искариотом. Простите ли вы мне столь чудовищное обвинение? Простите ли?

— Холмс, я прошу вас!

— Теперь вам лучше было бы оставить его, — вмешался Фрейд, кладя руку мне на плечо. — Ему надо поспать.

Встав, я поспешно вышел из комнаты, ничего не видя от слез на глазах.

9Относительно игры в теннис и на скрипке

Хотя Холмс и освободился пока от власти кокаина, необходимо было держать его под постоянным наблюдением, столь же неотступным, что и раньше. Я как-то намекнул относительно возвращения в Англию, предполагая, что самое худшее уже позади, но он умолил меня остаться. Состояние духа Холмса еще было на тревожно низком уровне, его все также трудно было заставить есть и практически невозможно было вернуть в некогда принадлежавший ему мир. Близкий человек рядом был ему столь необходим, что я позволил себя уговорить остаться еще на какое-то время.

Состоялся очередной обмен телеграммами между мной и женой. Я описывал ситуацию и просил у нее прощения за задержку, а она со свойственными ей теплом и бодростью сообщила, что Куллингуорт отлично заменяет меня на приемах и что она рассказала Майкрофту Холмсу о достигнутых успехах в лечении брата.

Тем не менее прогресс, которого удалось достичь Холмсу, был минимален. Потеряв интерес к наркотикам, он с тем же безразличием относился и ко всему остальному. Мы побуждали его есть и прогуливаться в парке рядом с Гоф-бургом. В таких случаях он покорно подчинялся нам, хотя во время прогулок смотрел только в землю, ни на что больше не обращая внимания. Я не знал, радоваться ли мне или нет подобному развитию событий. С одной стороны,

такое поведение было свойственно Холмсу, который всегда уделял больше внимания следам на земле, чем окружающей обстановке. Тем не менее, когда я старался привлечь его внимание к предмету исследований и спрашивал, что он увидел в рисунке следов, он с утомленным видом просил не опекать его и снова погружался в молчание.

Теперь он разделял трапезы со всеми обитателями дома, но отвечал молчанием на все наши попытки втянуть его в разговор и ел очень мало. Рассказы доктора Фрейда о других его пациентах, казалось, не вызывали никакого интереса у Холмса, и боюсь, я был настолько занят вялой реакцией Холмса, что и сам ничего не улавливал из рассказов доктора. У меня остались смутные воспоминания, что он упоминал людей со странными именами, что-то вроде «Человека-крысы» или «Человека-волка», а порой некое лицо по имени «Анна О.». Я понимал, что он скрывал подлинные личности этих персонажей из соображений профессиональной этики, но порой мне казалось, что, употребляя такие прозвища, он терял чувство юмора. Часто, засыпая, я вспоминал обрывки разговоров за обеденным столом в доме Фрейда и невольно улыбался, стараясь представить себе человека в виде крысы или того, кто напоминал волка. Что представляла собой Анна О.? Была ли она толстушкой?

Как ни странно, единственной из обитательниц этого дома, на которую благожелательно реагировал Холмс, была младшая дочка Фрейда. Она была очаровательным ребенком, хотя, как правило, я не склонен особенно умиляться детьми[10]. После первых же дней пребывания Холмса и после его выздоровления она перестала испытывать страх, который поначалу он наводил на всех, и стала свободно заходить к нему. Руководимая каким-то внутренним инстинктом, она всегда вела себя с ним тихо и внимательно, что не мешало их общению. Однажды после ужина она предложила ему показать свою коллекцию кукол. С серьезным выражением лица Холмс безукоризненно вежливо принял предложение, и она направилась к буфету, где хранилось ее собрание игрушек. Я уже был готов встать из-за стола и. последовать за ними, но Фрейд сделал мне знак остаться.

— Мы не должны надоедать ему излишним вниманием, — улыбнулся он.

— Как и Анне, — засмеялась фрау Фрейд и позвонила, чтоб принесли еще кофе.

Следующим утром, когда я еще лежал в постели, протирая заспанные глаза, я удивился, услышав голоса из соседней комнаты. Глянув на часы на ночном столике, я увидел, что еще не было восьми. По голосам, доносящимся снизу, было ясно, что Паула на кухне, а остальные члены семьи еще не проснулись. Кто это мог быть?

Тихонько подобравшись к дверям между нашими комнатами, я заглянул в щель. Холмс сидел в постели, тихо разговаривая с Анной, которая примостилась на его кровати. Я не слышал, о чем шла речь, но чувствовалось, что общение доставляет удовольствие им обоим, потому что ребенок задавал вопросы, а Холмс старательно отвечал на них. Услышав его добродушный смешок, я столь же тихо вернулся к себе, стараясь не потревожить случайным звуком их беседу.

После завтрака Холмс вместо того, чтобы пойти с нами в «Момберг», клуб Фрейда, где предполагалось поиграть в теннис, предпочел направиться в кабинет, чтобы почитать Достоевского.

— Доктор Ватсон может подтвердить мое крайнее отвращение к упражнениям такого рода, — улыбаясь, сказал Холмс, когда мы остановились у дверей, все еще надеясь уговорить его присоединиться к нам. — И на самом деле мое желание остаться дома не стоит объяснять мотивами, имеющими отношение к моему заболеванию.

Фрейд решил не настаивать и оставить Холмса на попечение женщин — фрау Фрейд, Паулы и маленькой Анны, — после чего мы отправились в путь.

«Момберг», расположенный к югу от Гофбурга, несколько отличался от тех клубов, с которыми я был знаком в Лондоне. Главным образом тут можно было заниматься физическими упражнениями, ибо возможность интеллектуального и социального общения в избытке представляли кафе города.

Здесь был, конечно, и ресторан с баром, если быть точным, но Фрейду не была свойственна привычка долгой болтовни и светского общения с другими членами клуба. Он сообщил мне, что обожает играть в теннис и пользуется с этой целью кортами клуба. Сам я не играл в теннис, но я хотел познакомиться с клубом и хоть на какое-то время сбежать из дома, где необходимость постоянно присутствовать при борьбе Холмса с самим собой временами действовала подавляюще и погружала меня в депрессию. Без сомнения, доктор Фрейд тоже понимал мое состояние, чем и объяснялось его любезное приглашение.

Теннисные корты размещались в строении, очертания которого напоминали теплицу. Огромные окна в потолке заливали помещение светом, хотя мешали сохранять тепло в холодные месяцы года. Покрытие самих кортов состояло из тщательно отполированного дерева, и когда на всех кортах одновременно шла игра, стук мячей создавал в зале какофонию.

Когда мы направлялись в раздевалку, где доктору предстояло облачиться в теннисный костюм, то миновали группу молодых людей, пивших из высоких бокалов пиво. Они сидели с ногами на скамейках, и на шеях у них висели полотенца. Когда мы проходили мимо, я услышал, как один из них хмыкнул и засмеялся.

— Евреи в «Момберге»! Клянусь, в первый раз, когда я переступил его порог, тут бегали только собаки.

Фрейд, шедший впереди меня, остановился и развернулся лицом к молодому человеку, который сделал вид, что поглощен разговором с приятелями, хотя те не могли удержаться от хихиканья. Когда же он с невинным вопросительным выражением повернулся к нам, я разглядел черты его лица. Его можно было счесть симпатичным, если бы не глубокий шрам от рапиры, прорезавший левую щеку. Шрам придавал его лицу злобное выражение, а ледяные немигающие глаза напоминали взгляд стервятника. Ему не было еще и тридцати, но злоба, читающаяся на его лице, не имела возраста.

— Вы меня имеете в виду? — тихо спросил Фрейд, направляясь к развалившемуся молодому человеку.

— Простите? — Тот был сама невинность, но жесткая складка рта искривилась в усмешке, хотя глаза продолжали оставаться такими же невыразительными.

— Вам, должно быть, интересно узнать, мейн герр, что, когда вы переступили порог этого клуба — что весьма странно, поскольку вы совершенно невежественны, не говоря уж о ваших манерах, — не менее трети его членов составляли евреи. — Он повернулся на пятках и двинулся дальше, оставив за спиной смущенные смешки. Молодой человек со шрамом залился багровой краской и, склонив голову, слушал шепот своего товарища, провожая глазами удаляющуюся фигуру Фрейда.

— Никак это доктор Фрейд? — внезапно крикнул он ему вслед. — Не тот ли это доктор Фрейд, которого попросили из больницы из-за его очаровательных теорий, по которым молодые люди якобы спят со своими матерями? Кстати, доктор, вы спали со своей матерью?

При этих словах доктор замер на месте, после чего со смертельно бледным лицом повернулся к своему мучителю.

— Вот идиот, — коротко бросил он и снова повернулся, добившись желаемого результата. Любитель пива мгновенно вскочил на ноги, в ярости швырнув свой бокал об пол.

— Надеюсь, вы не собираетесь удирать, мейн герр? — крикнул он дрожащим от ярости голосом. — Мой секундант будет к вашим услугам.

Фрейд смерил его взглядом с головы до ног, и уголки его губ тронула усмешка.

— Ну-ну, — с откровенной издевкой сказал он, — вы же знаете, что джентльмены не позволяют себе дуэлей с евреями. Неужели вы не имеете представления об этикете?

— Отказываетесь? Да вы знаете, кто я такой?

— Не знаю и знать не хочу. Но скажу вам, что сделаю, — продолжил Фрейд, прежде чем другой смог возразить. — Я берусь разложить вас на теннисном корте. Это вас устроит?

При таком повороте разговора несколько его приятелей решили было вмешаться, но он яростно отбросил их в сторону, не спуская глаз с Фрейда, который хладнокровно менял обувь и подбирал себе ракетку.

— Очень хорошо, доктор. Встретимся на корте.

— Я не заставлю вас ждать, — ответил Фрейд, даже не глядя на него.

К тому времени, когда мы появились на залитом светом корте, где молодой человек со шрамом и его окружение так тщательно подбирали мячи, словно это были пули, известие о матче разнеслось по всему клубу.

— Не находите ли вы все это абсурдным? — попытался я отговорить Фрейда, когда мы с ним поднимались по лестнице.

— Совершенно абсурдно, — без промедления согласился он, — но не более, чем намерение выпустить кишки друг из друга.

— Вы не опасаетесь проиграть этот матч?

— Мой дорогой доктор, это всего лишь игра.

Если Фрейд относился ко всему происходящему как к игре, то его оппонент был смертельно серьезен, что и продемонстрировал с первых же минут. Он был выше и сильнее, чем врач, и гораздо лучше натренирован, что сразу же бросилось всем в глаза, едва только они показались на корте. Его подачи были сильны и точны, и при всем старании Фрейда он не мог противостоять им, пока подача не переходила к нему. Он проиграл два первых гейма, взяв только один или два очка.

В третьем гейме дела у него пошли лучше, и счет почти выровнялся. Я взял на себя обязанность принести доктору воды, когда стороны п оменялись полями.

— В последнем гейме вы действовали куда лучше, — приободрил я его, протягивая полотенце.

— Надеюсь, что дальше будет еще лучше. — Фрейд разминал ноги с полотенцем на шее. — Его игра носит атакующий характер, и, кроме прочих ошибок, он не владеет ударом слева. Вы заметили?

Я отрицательно покачал головой.

— Но это так и есть. Стоит мне подать ему под левую руку, как он теряет очки. Вот увидите.

Я продолжал наблюдать за игрой вместе с двумя сотнями увлеченных зрителей. Удача медленно и неотвратимо стала склоняться в другую сторону, и Фрейд выигрывал у молодого человека один гейм за другим. Сначала его противник не понимал, что происходит. Проигрыш в трех геймах подряд заставил его сообразить, что доктор уловил его слабое место, и он стал все больше и больше смещаться в левую сторону корта в надежде противостоять тактике Фрейда. Таким образом ему удалось отыграть несколько очков, но Фрейд быстро уловил его намерения и пресек их, посылая мячи в другую сторону площадки, куда его противник еле успевал.

Когда тот дотягивался до очередного мяча, Фрейд сразу же отбивал мяч под левую руку, заставляя пересекать всю площадку корта. Игра носила жесткий характер, и было видно, что молодой человек со шрамом не выдерживает ее напряжения. Играя в обороне, Фрейд заставлял его метаться по всей площадке, в то время как он почти недвижимо стоял на месте. Гнев и раздражение заставляли молодого наглеца делать ошибки, которые он никогда бы не допустил, владея собой, и Фрейд меньше чем за час завершил последний сет, наголову разгромив соперника.

Когда тот не смог взять последний мяч, Фрейд спокойно подошел к сетке.

— Ваша честь удовлетворена? — спокойно спросил он. Тот был готов броситься в драку, если бы друзья силой не оттащили его.

В раздевалке, моясь под душем и переодеваясь, Фрейд не обмолвился ни словом о происшедшем, только ответил благодарностью на мои поздравления. Мы направились обратно на Бергассе, 19.

— Наконец я вволю наигрался в теннис, — сказал он, останавливая кеб. — И даже не пришлось ждать корта.

— Замечания этого типа... относительно ваших теорий, — помедлив, все же спросил я. — Вы же в самом деле не считаете, что мальчики... что они...

Он улыбнулся с тем выражением печали, которое уже было мне так хорошо знакомо.

— Можете успокоиться, доктор. Я конечно же так не считаю.

Испустив облегченный вздох, я откинулся на спинку сиденья, хотя, думаю, Фрейд даже не обратил внимания на мою реакцию.

Когда мы вернулись домой, Фрейд предупредил, чтобы я не обмолвился ни словом с Холмсом о теннисной дуэли. Он не хотел беспокоить моего друга описанием этого инцидента, и я с ним согласился.

Мы обнаружили Холмса на том же месте, где оставили его — в кабинете — погруженного в книгу и не склонного к разговорам. Меня устроил уже тот факт, что он хоть к чему-то проявляет интерес. Уединившись в своей комнате, я снова восстановил в памяти происшествие в «Момберге».

Мы так и не узнали имени этого хама, но его полная злобы физиономия, отмеченная дьявольским шрамом, стояла у меня перед глазами весь остаток дня.

Во время ужина мне показалось, что Холмсом снова овладевает недавнее состояние. Несмотря на все наши старания втянуть его в разговор, ответы Холмса были односложны до оскорбительности, Я с тревогой поглядывал на Фрейда, но он предпочитал не замечать моих взглядов, продолжая болтать, как ни в чем не бывало.

По завершении трапезы он, извинившись, встал и вскоре вернулся с каким-то пакетом в руках.

— Герр Холмс, думаю, что могу вас кое-чем порадовать, — сказал он, протягивая ему продолговатую коробку.

— Да?

Взяв коробку, Холмс поставил ее себе на колени, явно не зная, что с ней делать.

— Я телеграфировал в Англию, чтобы мне ее доставили, — продолжил Фрейд, снова садясь. Холмс по-прежнему ничего не говорил, молча глядя на коробку.

— Давайте я помогу вам открыть ее, — предложила Анна, ухватившись за стягивающий ее шнурок.

Будь любезна, — согласился Холмс, протягивая коробку ребенку.

— Осторожнее, — предупредил отец, когда пальчики девочки стали распутывать узел. — Дай-ка мне. — Карманным ножом отец перерезал шнурок, и Анна, развернув бумагу , раскрыла коробку. Невольно у меня перехватило дыхание, когда я увидел ее содержимое.

— Там другой футляр, — воскликнула Анна.

— Пусть герр Холмс сам откроет его, — посоветовала дочке фрау Фрейд.

— Ну давайте же! — приободрила его Анна.

Не отвечая ей, Холмс вытащил футляр. Медленными, но точными движениями его пальцы открыли замки, и он вынул своего Страдивари, после чего поднял глаза на венского врача.

— Это очень любезно с вашей стороны, — сказал он тихим голосом, интонация которого испугала меня. Анна в восхищении захлопала в ладоши.

— Скрипка! — закричала она. — Настоящая скрипка! А вы умеете играть на ней? О, пожалуйста, сыграйте для меня, ладно? Пожалуйста!

Холмс посмотрел на нее, затем перевел взгляд на инструмент, который держал в руках. Его полированная дека блестела лаком в огне газовых светильников. Он провел пальцами по струнам, слегка вздрогнув при их звуках. Прижав скрипку подбородком, Холмс сделал несколько движений шеей, прилаживая инструмент, и попробовал извлечь первые звуки. Мы смотрели на него, затаив дыхание, словно присутствуя в концертном зале. Опустив смычок, он подрегулировал его натяжение,

— Хмм...

Сначала он медленно и осторожно сыграл какую-то музыкальную фразу, непохожую на его стиль исполнения, когда мелодии и фиоритуры стремительно сменяли друг друга. По лицу его расплылась нерешительная улыбка — в первый раз за долгое время я увидел его поистине счастливое выражение, которое, казалось, никогда больше не появится.

А затем он углубился в игру.

Я не раз высоко оценивал музыкальное дарование своего друга, но никогда еще он не играл с такой отдачей, никогда еще его слушатели не были так зачарованы, как в этот вечер. Перед моими глазами развертывалось настоящее чудо, по мере того как инструмент возвращал к жизни его хозяина, а он — его.

Не замечая своих действий, Холмс отодвинул стул и встал, Продолжая играть, и чувствовалось, что с каждым движением смычка к нему возвращалась радость жизни. Я забыл, какую вещь он играл, — я не особенно сведущ в музыке, о чем должно быть известно моим читателям, — но, мне кажется, это были его собственные композиции.

Следующая вещь оказалась мне знакома. Холмс испытывал тягу к вещам, пронизанным сильными чувствами, и, кроме того, он понимал, где и почему находится.

Он играл вальсы Штрауса. О, как он играл! Богатые, сочные, веселые ритмы заполнили помещение и были настолько зажигательны, что Фрейд, обхватив свою жену за талию, стал вальсировать по столовой, направляясь в гостиную, куда последовали Холмс, Анна, Паула и я. Я был настолько захвачен этим зрелищем, видя улыбку на лице своего друга, что не сразу обратил внимание на маленькую ручонку, дергавшую меня за рукав. Опустив глаза, я увидел Анну, которая протягивала мне руки.

Я никогда не считал себя хорошим танцором, тем более что легкая хромота усугубляла отсутствие способностей в этой области, — но я стал танцевать. Все мы были преисполнены энергии и самыми добрыми чувствами.

«Сказки Венского леса», «Венский вальс», «Голубой Дунай», «Вино, женщины и песни» — Холмс играл эти вещи одну за другой, а мы, смеясь и веселясь, кружились по комнате! Затем мы с Фрейдом поменялись партнершами, и я стал вальсировать с его женой, пока доктор который, насколько я заметил, танцевал не лучше меня, — кружил свою дочку. Охваченный безудержной радостью, я даже попробовал покружить Паулу, несмотря на ее смущение и слабые протесты.

Когда наконец музыка смолкла, мы все, задыхаясь, повалились в кресла. На лицах наших по-прежнему Сияли улыбки, хотя вызвавшая их музыка смолкла. Холмс опустил скрипку и долго смотрел на нес. Затем он перевел взгляд на Фрейда.

— Я не перестаю изумляться вашим талантам, — сказал ему Фрейд.

— А я начинаю восхищаться вашими, — возразил Холмс, глядя ему прямо в глаза, и во взгляде Холмса, с удовольствием должен отметить, мелькнула знакомая искорка.

Эта ночь была заполнена очарованием музыки. Кажется, где-то у Юлия Цезаря есть описание, как власть музыки смиряет ярость диких животных и успокаивает страсти, но мне никогда ранее не доводилось быть свидетелем такого чуда.

И после того как весь дом отошел ко сну, сквозь тонкую стенку, отделявшую комнату Холмса от моей, я слышал, как он едва ли не до рассвета тихонько водил смычком по струнам. Предоставленный сам себе в выборе репертуара, он обратился к тихой мечтательной мелодии собственного сочинения. Они были пронизаны печалью, и под их звуки я мягко погрузился в глубокий сон. Засыпая, я пытался угадать, возгорится ли искра, вспыхнувшая было в окоченевшей душе моего друга, или же погаснет в свете наступающего дня. Эпизод со скрипкой свидетельствовал, что душа его еще не выжжена дотла, но я не мог отделаться от интуитивных сомнений, хватит ли одной музыки, чтобы вернуть его к жизни. Сквозь сонное забытье передо мной опять всплыла дьявольская физиономия с уродливым белым шрамом на щеке.

 10Изучение истерии

На следующее утро за завтраком Шерлок Холмс был тих и спокоен. По его поведению нельзя было понять, помогла ли музыка ему окончательно встать на путь выздоровления. Столкнувшись с бесстрастным поведением своего пациента, доктор Фрейд был столь же невозмутим. Он, как обычно, всего лишь осведомился, как Холмс спал и не хочет ли он еще кофе.

Последовавшие события навсегда лишили меня возможности с уверенностью утверждать, что только скрипка вернула моего друга в его прежнее состояние. Не зазвени колокольчик у дверей, то сумасшедшее приключение, участниками которого нам довелось стать, не имело бы места. И тем не менее я могу только порадоваться, что явился посыльный с запиской для доктора Фрейда.

Это был курьер из «Алгемайнес Кранкенхаус», той самой учебной клиники, где в свое время работал доктор Фрейд. Посыльный доставил записку от одного из врачей больницы с просьбой к доктору Фрейду зайти осмотреть пациентку, которую доставили прошлой ночью. В тексте записки, прочитанной Фрейдом вслух, мелькнули какие-то знакомые интонации.

«Я был бы весьма обрадован, если вы найдете время проконсультировать меня в связи с достаточно любопытным случаем. Пациентка не хочет или не может вымолвить ни слова, и хотя она очень худа, прочее ее здоровье, кажется, в отменном состоянии. Не найдете ли несколько минут хотя бы осмотреть ее? Ваши методы считаются сомнительными, но я лично всегда относился к ним с уважением».

Записка была подписана фамилией «Шульц».

— Вы видите, каким я считаюсь парией, — складывая записку, улыбнулся Фрейд. — Не согласитесь ли сопутствовать мне, джентльмены, и познакомиться с женщиной, упорствующей в молчании?

— Мне это было бы очень интересно, — с живостью ответил Холмс, складывая салфетку. Собираясь в дорогу, я не без юмора заметил, что вряд ли пациенты нашего доктора представят для него особый интерес.

— О, к пациентам у меня в самом деле не было интереса, — засмеялся Холмс, — но не кажется ли вам, что этот доктор Шульц напоминает нашего старого друга Лестрейда?[11] Поэтому я и решил пойти, чтобы выразить свое уважение и симпатию доктору Фрейду.

До больницы было недалеко, и по прибытии нам сообщили, что доктор Шульц со своей пациенткой находится в отделении психиатрии. Мы нашли его во внутреннем дворике, отделенном ОТ прочего пространства воротами, за которыми пациентам, находящимся под присмотром, разрешалось сидеть или гулять на солнце. В их распоряжении были также различные игры, и около полудюжины из них играли в крокет, хотя игра сопровождалась постоянными криками и обидами, требовавшими вмешательства санитаров.

Доктор Шульц оказался грузным самодовольным человеком лет пятидесяти, с тонкими усиками и внушительными бакенбардами.

Небрежно поздоровавшись с нами, он встретил доктора Фрейда с настороженной вежливостью. Поскольку больница была в равной степени предназначена как для лечения больных, так и для обучения медиков, он не возразил, когда Фрейд осведомился, можем ли мы сопровождать его.

— В сущности, это не мое дело, — объяснял Шульц, пока мы пересекали лужайку, — но, понимаете ли, мы должны с ней что-то делать. Ее доставили к нам после того, как она попыталась броситься в канал с моста Оугартен.

Прохожие остановили ее, но ей удалось вырваться, и она снова сделала попытку броситься, в воду. Явно чувствуется, что она недоедала, подумав, добавил он, — но, оказавшись в полиции, она почти ни к чему не притронулась. И вопрос состоит в том, что с ней делать дальше? Если вам удастся выяснить, кто она такая или что-то в этом роде, я буду у вас в вечном долгу.

Похоже, его не привлекала перспектива быть в вечном долгу у Фрейда, поэтому вместо ответа доктор только улыбнулся мне. Я был поражен, как и Холмс, услышав текст записки Шульца, сходством тона достаточно известного врача и рядового инспектора Скотланд-Ярда, когда им приходилось обращаться за помощью к еретикам и низвергателям устоев...

Она находится вон там... и в вашем полном распоряжении. Я должен отлучиться в хирургическое отделение. Если вы будете настолько любезны, оставьте мне записку в кабинете. Завтра я буду снова осматривать больную.

Он направился в операционную, оставив нас лицом к лицу с молодой женщиной, которая, сидя в плетеном кресле, немигающими глазами смотрела на простирающийся перед ней газон, даже не жмурясь от ярких лучей солнца. Она в самом деле была заметно истощена, кожа имела легкий голубоватый оттенок. Застывшее положение ее фигуры подчеркивало, что она находится в предельном напряжении.

Оставив нас с Холмсом в некотором отдалении наблюдать за ней, Фрейд неторопливо подошел к женщине и провел рукой перед ее лицом. Не последовало никакой реакции. Она не сопротивлялась, когда он мягко взял ее за кисть, чтобы проверить пульс, а когда он закончил, ее рука безвольно упала на колени. У нес было тонкое лицо, гораздо более тонкое, чем можно было судить по очертаниям проступающих лицевых костей. Мы не могли оценить, сколько она весит, потому что на ней был бесформенный , больничный халат. Холмс, явно заинтересованный, внимательно наблюдал за Фрейдом, пока тот обследовал ее.

Вы теперь понимаете, почему они вызвали меня, — тихо сказал Фрейд. — Они просто не знают, что еще с ней можно сделать. В сегодняшнем положении ее нельзя перевести ни в одно из отделений.

— Что вызвало у нее истерическое состояние? — спросил я.

— Пока об этом можно только догадываться. Бедность, отчаяние, одиночество. Дойдя до предела своих сил, она решила покончить счеты с жизнью, но поскольку ей помешали, она впала в то состояние, в котором мы ее сейчас и видим.':.

Открыв свой черный саквояж и порывшись в нем, Фрейд извлек шприц и флакончик.

— Что вы собираетесь делать? — Холмс присел рядом с ним на корточки, не отрывая глаз от несчастного создания.

— То, что могу, — ответил Фрейд, закатывая рукав ее белого халата и стерилизуя локтевой сгиб ваткой, смоченной в спирту.— Посмотрим, удастся ли мне загипнотизировать ее;. Для этой цели я должен ввести ей препарат, вызывающий расслабление, который поможет мне овладеть ее вниманием.

Кивнув, Холмс поднялся, наблюдая, как Фрейд извлекает иглу.

Как ж уже неоднократно наблюдал, он начал раскачивать перед глазами молодой женщины часы на цепочке, что-то внушая ей спокойным, но уверенным голосом. Я бросил быстрый взгляд на Холмса, пытаясь уловить, какие ассоциации вызовет у него эта процедура, но он был всецело поглощен реакцией женщины на поблескивание часовой цепочки :и голос Фрейда.

Движением руки доктор дал нам понять, что мы должны отступить в сторону, чтобы взгляд больной не падал на нас. Он продолжал тихо внушать ей, что она должна расслабиться! и слушать только его, что она среди друзей, и так далее.

Сначала мое внимание было привлечено игрой в крокет и связанными с ней криками и шумом, которые раздавались где-то слева от меня, но когда Фрейд принялся за дело, звуки растаяли в отдалении. Убедительный речитатив доктора «оказывал на нас такое влияние, что на мгновение мне покаталось, будто мы сидим в полумраке его кабинета на Бергассе, 19.

Непроизвольно пациентка стала моргать и щуриться, затем ее глаза стали следить за движением блестящего циферблата часов. Заметив изменение ее состояния, Фрейд дал ей расслабиться и тем же самым мягким голосом приказал ей погрузиться в сон.

Помедлив и моргнув еще несколько раз, девушка подчинилась приказу и закрыла глаза.

— Слышите вы меня или нет? —спросил Фрейд. — Кивните, если слышите.

Она (безвольно кивнула головой, и плечи ее обмякли.

 —- Теперь вы сможете говорить, — сказал 'Фрейд, — и ответите на несколько очень простых вопросов. Вы готовы Кивните, пожалуйста, еще раз.

Она послушалась.

— Как вас зовут?

Наступила долгая пауза. Ее рот слегка приоткрылся, hi из губ не вырвалось ни звука.

— Прошу вас, говорите отчетливее. Я снова спрошу вас, а вы ответите мне ясно и четко. Как вас зовут?

— Меня зовут Нэнси.

Она говорила по-английски!

Фрейд удивленно сдвинул брови и, невольно бросив нг меня короткий взгляд, снова обратил свое внимание на девушку. Слегка откашлявшись, он обратился к ней по-английски.

— Итак, Нэнси. Каково ваше полное имя?

— У меня два имени.

— Ясно. И каковы же они?

— Слейтер. Нэнси Слейтер. Нэнси Осборн Слейтер. Фон Лейнсдорф, — сдавленным голосом добавила она. И произнеся эти слова, ее губы продолжали шевелиться.

— Очень хорошо, Нэнси. Расслабьтесь. Расслабьтесь. С вами все в порядке. Теперь скажите, откуда вы явились?

— Из провидения.

Не скрывая изумления, Фрейд взглянул на часы, и, должен признаться, меня посетила мысль, что мы стали жертвами невероятного розыгрыша — или же ее фантазия в самом деле заставила ее углубиться в дебри метафизики?

Дилемму решил Холмс. Стоя за спиной девушки, он заговорил так тихо, что мы еле слышали его слова.

— Может быть, она имеет в виду Провиденс, столицу Род-Айленда. Это, сколько мне помнится, самый маленький штат Америки.

Не успел Холмс закончить фразу, Фрейд энергично кивнул и снова, опустившись на колени рядом с девушкой повторил свой вопрос.

— Да. Провиденс. Род-Айленд.

— Что вы здесь делаете?

— Я проводила медовый месяц в мансарде.

Ее губы опять конвульсивно дернулись. Спазмы горла настолько искажали ее ответы, что трудно было разобрать слова. Пораженный ее состоянием и невнятной речью, я тем не менее проникся сочувствием к этому бедному изможденному созданию.

— Хорошо, отлично. Расслабьтесь. Расслабьтесь.

Поднявшись, Фрейд повернулся лицом к нам.

— Все это совершенно бессмысленно.

— Задайте ей еще несколько вопросов, — тихо посоветовал Холмс. Его глаза были как у кобры прикрыты тяжелыми веками, но я-то видел, что он как всегда собран и напряжен. Он стремительно перерабатывал имеющиеся у него факты. — Задайте ей еще несколько вопросов, — повторил Холмс. — Спросите, где она вышла замуж?

Фрейд повторил вопрос.

— В таверне. — Невнятица произношения затрудняла понимание слов.

— В таверне?

Она кивнула. Фрейд из-за плеча глянул на нас и еще раз пожал плечами. Холмс дал ему знак продолжать.

— Вы говорите, что ваша фамилия фон Лейнсдорф. Кто такой фон Лейнсдорф? Ваш муж?

— Да.

— Барон Карл фон Лейнсдорф? — Фрейд не мог скрыть ноток сомнения в голосе.

— Да.

— Барон скончался... — начал он, и тут женщина, называвшая себя Нэнси, яростным рывком внезапно поднялась на ноги, глаза ее оставались закрыты, но она силилась открыть их,

—Нет!

—Садитесь, Нэнси. Садитесь. Вот так, хорошо. Очень хорошо. А теперь снова расслабьтесь. Расслабьтесь.

Фрейд, встав, повернулся к нам.

 — Весьма странно. Как правило, при гипнозе галлюцинации исчезают, но не в данном случае, сообщил он, сопровождая свои слова многозначительным взглядом.

 — Галлюцинации? — поднял веки Холмс. Что заставляет вас считать, будто она во власти галлюцинации?

 — Ее слова не имеют смысла.

 — Это не одно и то же. Кто такой барон фон Лейнсдорф?

 — Представитель одного из древнейших родов империи. Кажется, кузен императора. Он скончался несколько недель назад.

 — Он был женат?

 — Понятия не имею. Должен признаться, я просто в растерянности. Мне удалось заставить ее заговорить, но ее слова не дают никакого представления, что же с ней делать дальше.

Кулаком он ударил по ладони другой руки и растерянно отвернулся, а мы продолжали смотреть на странную больную, губы которой снова зашевелились, словно она хотела что-то сказать?

— Могу ли я задать ей вопрос-другой? — спросил Холмс, кивая в ее сторону.

— Вы? — Фрейд не мог скрыть удивления в голосе, услышав такую просьбу.

— Если вы не против. Может быть, мне удастся еще что-нибудь узнать.

Чувствовалось, что Фрейд обдумывает ситуацию, внимательно глядя на Холмса, который с подчеркнутым равнодушием ждал его ответа. Тем не менее масса примет, знакомых только мне, говорили, с каким нетерпением он ожидает разрешения врача.

— Во всяком случае, это не принесет ей вреда, — вмешался я, — если вы признаёте, что не можете разобраться в ситуации, небольшая помощь будет явно нелишней. Могу заверить вас, что мой друг добивался успеха в гораздо более сложных делах, — добавил я.

Фрейд продолжал медлить. Я понимал, что ему не хотелось признавать свое поражение, но содействие ему в самом деле было необходимо, и, кроме того, я подумал, что он понимает, какое это имеет значение для Холмса.

— Хорошо. Но только побыстрее. Препарат уже перестает действовать.

У Холмса восторженно блеснули глаза, но он тут же взял себя в руки, Фрейд склонился к плетеному креслу.

— Тут есть и другой человек, который хотел бы поговорить с вами, Нэнси. Вы можете говорить с ним так же спокойно, как со мной. Вы готовы? — Фрейд еще ниже склонился к ней. — Вы готовы?

— Д-да.

Фрейд кивнул Холмсу, который уже сидел на траве перед креслом и снизу вверх смотрел на девушку. Руки он держал на коленях, сцепив кончики пальцев, как делал каждый раз, выслушивая клиентов...

— Нэнси, расскажите мне, кто связывал вас по рукам и ногам, — сказал он. По мягкости и убедительности голоса он не уступал Фрейду. В мгновенном озарении я увидел, что он говорит тем же тоном, которым успокаивал взволнованных посетителей в нашей гостиной на Бейкер-стрит.

— Не знаю.

Только тут мы с доктором Фрейдом обратили внимание на красные полосы, опоясывающие кисти и лодыжки девушки.

— Они использовали кожаные ремни, не так ли?

— Да.

— И держали вас на чердаке?

--Что?

— В мансарде?

— Да.

— Сколько времени вы там провели?

—Я... Я...

Фрейд предостерегающе вскинул руку, и Холмс нетерпеливо кивнул.

— Хорошо, Нэнси. Забудьте этот вопрос. Скажите мне, как вам удалось бежать? Каким образом вы покинули мансарду?

— Я выбила окно.

— Ногой?

— Да.

Теперь я заметил и царапины на тыльной стороне ее ноги, прикрытые полой халата.

— А затем вы пустили в ход-осколки стекол, чтобы перерезать путы?

— Да.

— И спустились по водосточной трубе?

Очень осторожно он стал рассматривать ее руки. Теперь, когда Холмс обратил на них свое внимание, мы увидели обломанные ногти и следы ссадин на ладонях. С другой стороны, руки ее были исключительно красивой формы, с длинными изящными пальцами совершенной лепки.

— И вы упали, не так ли?

— Да.,. — В голосе ее появились сдерживаемые эмоции, и по подбородку потекли струйки крови из прикушенной губы.

— Взгляните, джентльмены, — встав, Холмс мягким движением отвел у нее со лба пышный рыжеватый локон. Волосы девушки были забраны назад, но один локон выбился, прикрывая багровый синяк на лбу.

Сделав шаг вперед, Фрейд дал понять Холмсу, что пора прекращать вопросы, что он и сделал, отступив и принявшись выколачивать свою трубку.

— А теперь спите, Нэнси. Засыпайте, —приказал Фрейд.

Она послушно закрыла глаза. 

11 Мы посещаем оперу

— Что все это означает? — спросил Фрейд. Мы сидели в маленьком кафе в Сенсен Гассе, расположенном к северу от больницы, и попивали венский кофе, обсуждая положение женщины, называвшей себя Нэнси Слейтер фон Лейнсдорф.

— Это означает насилие, — тихо ответил Холмс. — Мы пока не знаем, насколько правдива ее история, но не подлежит сомнению, что эта женщина была связана по рукам и ногам и голодала, заключенная в комнате, окна которой выходили на другое здание на узкой улице, и что она сбежала из нее таким образом, как описывает его. Очень жаль, что в больнице ее помыли и сожгли одежду. Успей мы увидеть ее в подлинном виде, многое стало бы ясно.

Украдкой я бросил взгляд на Фрейда, надеясь, что он не воспримет реплику Холмса на свой счет. С одной стороны, детектив понимал, что женщина нуждалась в помощи, что она вымокла до нитки и о ней надо было позаботиться, но, с другой стороны, он автоматически рассматривал людей как комплекс проблем, и в такие минуты отношение к ним — особенно для тех, кто был незнаком с его методами, — как правило, удивляло.

Тем не менее доктор Фрейд продолжал придерживаться своей линии размышления.

— Подумать только, — пробормотал он, — что я был готов счесть ее психически больной... что не увидел...

— Вы видели, — прервал его Холмс, — но не обратили внимания. Главное — это умение видеть, и порой оно обретает решающее значение.

— Но кто же она? В самом ли деле она явилась из штата Род-Айленд, или же это часть ее фантазии?

— Теоретизировать при отсутствии фактов — кардинальная ошибка, — провозгласил Холмс. — Она неизбежно приводит к неправильному решению.

Пока Фрейд сидел, уставившись в свою чашку, Холмс стал раскуривать трубку. За последние два часа их позиции разительно изменились. До настоящего времени доктор был ментором и проводником, а теперь эту обязанность взял на себя Холмс — и она была куда более знакома ему, чем роль беспомощного пациента. Хотя выражение его лица продолжало оставаться невозмутимым, я догадывался, с каким удовольствием он вернулся к самому себе, а Фрейд, надо отдать ему должное, не отказывался играть роль его ученика.

— Так что же теперь делать? — спросил он. — Должны ли мы оповестить полицию?

— Она уже была в руках полиции, когда ее нашли, — чуть торопливее, чем обычно, ответил Холмс. — И если тогда они для нее ничего не сделали, почему они будут заниматься ею сейчас? И что мы им скажем? Пока нам известно о ней очень мало, явно недостаточно, чтобы начинать расследование. Во всяком случае, так обстояли бы дела в Лондоне, — сухо добавил он. — Кроме того, если тут в самом деле замешан кто-то из аристократических кругов, вряд ли они захотят влезать слишком глубоко.

— Так что вы предлагаете?

Холмс откинулся на спинку кресла и рассеянно уставился в потолок.

— Не возьметесь ли вы сами разобраться в загадке?

— Я? — Холмс очень искусно изобразил удивление, но предложенная ему задача была так близка к его образу жизни, что я слегка испугался, не переигрывает ли он. — Но ведь мое состояние...

— Ваше состояние отнюдь не лишило вас мозгов, — нетерпеливо прервал его Фрейд. — Кроме того, вы нуждаетесь в каких-то занятиях.

— Очень хорошо. — Резким движением Холмс принял прежнее положение, и было видно, что он прекратил игры. — Первым делом мы должны выяснить все, что удастся, о бароне фон Лейнсдорфе, кто он такой, когда и из-за чего умер и так далее. И, конечно же, была или нет у него жена, и если да, то какой национальности. Поскольку наша клиентка не в состоянии ответить на некоторые вопросы, мы должны подойти к делу с другого конца.

— Почему вы считаете, что чердак, на котором находилась женщина, выходил на другое здание на узкой улице? — спросил я.

— Это элементарно, мой дорогой друг. Кожные покровы нашей клиентки цветом напоминают бледное рыбье брюшко, но из ее собственных слов нам известно, что в ее тюрьме было окно, и потом достаточно большое, чтобы позволить ей сбежать. Вывод: хотя в комнате был оконный проем, какое-то препятствие не позволяло попадать в нее достаточному количеству солнечных лучей, в противном случае она, конечно же, не была бы столь бледна. И что, как не другое здание, могло быть таким препятствием? Рискну предположить, что оно было построено позже, чем то, в котором была заключена эта женщина, ибо архитекторы, как правило, не прорезают окна, выходящие на кирпичную стенку.

— Восхитительно! — воскликнул Фрейд, в которого, как я видел, слова Холмса и его спокойное убедительное поведение вселило надежды.

 —Вопрос состоит в том, чтобы из всех возможных вероятностей выбрать самое правдоподобное. Например, в «Буре» потерпевший кораблекрушение герцог с товарищами сообщает о странном шторме, который, выбросив их на берег острова Просперо, даже не замочил их Одежды. Годами ученые спорили между собой, что мог представлять собой этот шторм. Некоторые считали, что речь идет о некоей метафизической буре, другие же утверждали, что в такой же мере речь может идти о метафизическом урагане. Но помочь выяснить причину, по которой одежда моряков осталась сухой, может только знание того факта, что в елизаветинском театре гардероб был самой дорогой частью постановки и нельзя было идти на риск порчи одежды, каждый раз поливая ее водой, не говоря уж о том, что актеры могли подхватить воспаление легких. Легко представить себе, как Ричард Бэрбидж[12], разучивая роль, отчаянно требовал от автора избавить его от необходимости каждый раз обливаться водой. Может быть, мы не потеряем сегодняшний день, если вам удастся навести какие-то справки о бароне фон Лейнсдорфе.

 — Я хотел бы использовать вас в качестве внимательного слушателя, Ватсон, — сказал Холмс после того, как Зигмунд Фрейд отправился наводить справки о скончавшемся бароне. — Я должен тщательно продумать ход своих действий — не потому что мы столкнулись с неразрешимой тайной, но я чувствую себя, словно моряк, который слишком много времени провел на берегу и должен заново привыкать ходить по палубе. Надеюсь, прогулка поможет мне, если уж говорить о ногах.

 Расплатившись, мы направились к Варингерштрассе, по которой повернули направо. Холмс снова набил трубку и остановился закурить, прикрывая огонек от слабого ветра.

 — Перед нами две возможности, Ватсон, — сказал он. — Одна заключается в том, что женщина в самом деле может быть той, кем она себя называет, но она может и обманывать нас или, точнее, стараться обмануть; Не удивляйтесь, мой дорогой друг, на данной стадии мы не можем отбрасывать эту идею. И пока у нас нет никаких других данных, нам придется принимать ее такой, как она есть. Но в ходе рассуждений мы должны учитывать и другие элементы ситуации. Почему эту женщину держали где-то на чердаке, связанную по рукам и ногам? Те, кто похитили се, то ли хотели чего-то от нее добиться или же они хотели предотвратить какие-то ее действия.

— И если она была связана по рукам и ногам, — перехватил я нить его размышлений, — скорее всего, последнее.

Глянув на меня, Холмс улыбнулся.

— Возможно, Ватсон. Возможно. Но приняв за рабочую гипотезу, что она бедная, нищенка, которая, правда, говорит по-английски с американским акцентом, что она могла такого сделать, почему и кому она внушала такой страх? И если похитители так боялись ее и старались предотвратить какие-то ее действия, почему вообще ее оставили в живых? Почему ее просто не... — голос его дрогнул.

— Холмс, предположим, что эти люди — кем бы они ни были — в самом деле хотели избавиться от нее. Почему бы не предположить, что они сознательно довели ее до такого состояния, и она решила покончить с собой, утопившись в канале?

— Вы хотите сказать, что ей позволили сбежать? Думаю, что вы ошибаетесь, Ватсон. Ее побег был спонтанен и бесхитростен, и он представлял слишком большой риск для похитителей, чтобы они позволили ей пойти на такой шаг. Вспомните, что ей пришлось спускаться по водосточной трубе и она ушибла себе голову.

Какое-то время мы шли в молчании. Я заметил, что мы миновали дом доктора Фрейда на Бергассе и направляемся в сторону канала.

— Вы хотите взглянуть на мост Оугартен? — осведомился я.

— Зачем он нам нужен? — нетерпеливо бросил Холмс. — Мы знаем, что констебли обнаружили ее именно там и предотвратили еще одну попытку броситься в воду. Нет, лучше я попытаюсь найти здание, в котором она была заточена. Чертовски неудобно иметь дело с клиентом, который не может разговаривать.

— Почему вы считаете, что вам удастся найти здание? — удивленно выдохнул я. — Оно может располагаться в любом месте Вены!

— Нет, нет, мой дорогой доктор, отнюдь не в любом. Учтите, что в том состоянии, в котором находилась наша молодая леди, она не могла уйти слишком далеко. Ее нашли на мосту, и, следовательно, она попала на него сразу же после бегства. Кроме того, мы выяснили, что дом был обращен к улице, а не выходил на набережную, не так ли? Может быть, он представлял собой какой-то склад, а неподалеку размещалась таверна? Во всяком случае, я не предполагаю, что нам удастся сразу же найти этот дом. Просто я хотел бы познакомиться с окрестностями, где разворачивались эти события.

Он замолчал, оставив меня погруженным в собственные мысли. Я не хотел мешать его размышлениям, но 'чем больше я думал о складывающейся ситуации, тем больше она смущала меня.

— Холмс, почему женщина, приложив столько усилий для бегства, потом при первой же возможности кидается в реку?

— Хороший вопрос, Ватсон. Он касается основной проблемы нашей истории, ее критического пункта. И хотя в нашем распоряжении масса объяснений, все зависит от того, насколько успешно нам удастся идентифицировать эту женщину.

— Может быть, мы питаем излишние надежды, — осмелился возразить я, хотя никоим образом не хотел мешать мощному лечебному воздействию, которое следствие оказывало на Холмса. — Может быть, она просто несчастная жертва личных взаимоотношений, скажем, разгневанного любовника или же...

— Нет, нет, Ватсон, — рассмеялся он. — Во-первых, женщина — иностранка. Под гипнозом она отвечала на английском, в котором ясно слышался американский акцент. К тому же мы услышали о бароне Лейнсдорфе — это отнюдь не мелкая рыбешка. И наконец, — сказал он, поворачиваясь ко мне, — что с того, если дело само по себе незначительно? Оно носит трагичный характер, и я не вижу причин, по которым эта несчастная женщина должна быть обделена правосудием, поскольку не входит в число более обеспеченных или влиятельных представительниц своего пола.

На этот раз я ничего не сказал, продолжая молча сопутствовать ему, пока мы не оказались в той части города, которая производила куда более неприглядное впечатление, чем остальные по соседству районы.

Почти все дома тут были двухэтажные, и главным образом деревянные, а не каменные. Они были грязные и обветшавшие, многие нуждались в ремонте. Все беспорядочно сгрудились у края канала, на каменистых откосах которого, словно небольшие киты, валялись щелястые лодки. Невысокие телеграфные столбы с обвисшими проводами дополняли картину, последним штрихом которой служили мутные воды канала. Заполненный мусором, который колыхался у бортов непривлекательных барж — большую часть припасов Вена получала по воде, — канал скорее напоминал рукав Темзы, чем ответвление прекрасного голубого Дуная, который, пролегая через город, уходил на много миль к востоку.

Тут и там среди складов и небольших пристаней тянулись кварталы многоквартирных домов, а доносившиеся время от времени взрывы смеха и трели аккордеонов говорили о наличии поблизости увеселительных заведений, которые лишь отдаленно напоминали кафе «Гринштейдл». Примерно в четверти мили справа от нас находился тот самый мост, на котором и началось это приключение.

— Довольно неприглядный вид, — прокомментировал зрелище Холмс, обозревая окрестности, — и любое из этих зданий соответствует нашему предположению, как могло бы выглядеть узилище Нэнси Слейтер.

— Нэнси Слейтер?

— Пока за неимением другого имени будем пользоваться этим, — спокойно объяснил он. — Я не медик и не могу относиться к ней только как к пациенту. В данных обстоятельствах считаться клиентом она тоже пока не может. Ведь мы не можем считать, что работаем по ее просьбе. Не вернуться ли нам? Мне помнится, что доктор Фрейд любезно предложил посетить вечером оперу. Я просто умираю от желания послушать Вителли, хотя некоторые утверждают, что времена его расцвета миновали. Во всяком случае, я хочу убедиться, что вечерний костюм, который вы приобрели для меня, окажется мне впору.

Развернувшись, мы по своим же следам покинули это унылое место. По пути домой Холмс почти не разговаривал, хотя, остановившись у почтового отделения, послал телеграмму. Зная его достаточно хорошо, я не прилагал никаких усилий, чтобы нарушить молчание, а безуспешно пытался самостоятельно собрать воедино разрозненные факты, пока не бросил это безнадежное занятие. Мышление мое было не столь логично и дисциплинированно, как у моего спутника, оно носило, скорее, романтический характер, подсказывавший какие-то невероятные решения, которые я не рисковал даже высказывать.

Тем не менее я добился успеха лишь в одном — зная размеры Холмса, я в силу истощенности его состояния приобрел одежду несколько меньших размеров, и костюм, который я заказал для него у Хорна, в небольшом ателье близ Стефенплац, сидел превосходно.

Когда мы вернулись, доктор Фрейд был уже дома и ждал нас с информацией, которую Холмс сам раздобыл бы, будь он знаком с городом и знай язык. Поиски ее заняли у доктора не так много времени, и он еще успел днем посетить своих пациентов — «Человека-волка» и «Человека-крысу», как он обычно называл их.

Как нам поведал Фрейд, барон Карл Хельмут Вольфганг фон Лейнсдорф был кузеном императора Франца-Иосифа со стороны матери. Сам он был уроженцем не Австрии, а Баварии, и его недвижимое имущество, состоявшее из заводов по производству вооружения и боеприпасов, располагалось в долине Рура в Германии.

Барон, несмотря на уединение, в котором он предпочитал жить, был одним из столпов венского общества и считался страстным поклонником театра. Женат он был дважды — в первый раз на какой-то незначительной принцессе из дома Габсбургов, которая умерла лет двадцать назад, оставив ему в качестве наследника единственного сына.

Молодой Манфред Готфрид Карл Вольфганг фон Лейнсдорф пользовался плохой репутацией. Он был мотом и гулякой. Его карточные долги, как говорили, были просто невообразимы. В делах, связанных с женщинами, он пользовался еще более неприглядной репутацией. Три года он учился в Гейдельберге, но оставил университет, чтобы вести светскую жизнь. Политические взгляды его отличались ярым консерватизмом.

— А вторая женитьба? — вежливо прервал повествование Холмс.

Фрейд вздохнул.

— Имела место за два месяца до его кончины. Во время путешествия в Америку он познакомился в Провиденсе с наследницей текстильной империи Нэнси Осборн Слейтер. Они почти сразу же решили пожениться.

— К чему была такая спешка? — не мог скрыть удивления Холмс. — Обычно люди, обладающие таким состоянием и положением в обществе, скрупулезно соблюдают ритуал знакомства и подготовки к браку, вслед за которым и следуют празднества.

— Барону было уже под семьдесят, — пожал плечами Фрейд. — Может быть, чувствуя приближение смерти, которая в самом деле последовала вскоре после свадьбы, он решил...

— Вполне возможно, вполне возможно. Все любопытнее и любопытнее, — добавил мой компаньон. Он сидел в вечернем костюме, вытянув длинные ноги к пламени камина, и поблескивал глазами из-за полуприкрытых ресниц. Концы пальцев сомкнуты, как всегда, когда он пытался сосредоточиться.

— Они вернулись в Европу на тендере «Алиса» где-то в середине марта, — продолжал Фрейд, — и направились прямо на виллу барона в Баварии — как мне говорили, совершенно уединенное убежище, — где барон и умер через три недели.

— В общей сложности прошло немногим более трех месяцев, — уточнил Холмс. Затем, приоткрыв глаза, он спросил. — Можете ли вы назвать причину его смерти?

Фрейд покачал головой.

— Как я уже говорил, он был далеко не молод.

— Но на здоровье он не жаловался?

— Насколько мне известно, нет.

— Это интересно.

— Но вряд ли из этого можно сделать какие-то выводы, — вмешался я. — Кроме того, когда достаточно пожилой человек — пусть даже в хорошем состоянии здоровья — женится на женщине вдвое младше себя...

— Это-то я как раз и учитываю, — холодно заметил Холмс и снова повернулся в Фрейду. — А что стало с его вдовой?

Фрейд помедлил.

— Мне не удалось узнать. Хотя она расположилась на жительство здесь, в Вене, и ведет еще более уединенный образ жизни, чем ее покойный муж.

— А это значит, что ее вообще может и не быть здесь, — предположил я.

Наступило молчание, пока Холмс обдумывал полученную информацию.

— Возможно, — признал он наконец, — и такой вывод вполне правдоподобен. Она в трауре, почти никого не знает в стране, хотя и бывала тут. Плохо или вообще не говорит по-немецки. Вполне можно предположить, что она решила проводить время не в Вене.

Поднявшись, он бросил взгляд на часы.

— Доктор, готова ли ваша жена разделить наше общество? Мне кажется, вы сказали, что занавес поднимается в половине восьмого?

О Венской опере было написано слишком много — и гораздо более красноречивыми перьями, чем мое, — чтобы я решился давать оценку этому волшебному зданию. К тому же я посетил ее в зените расцвета, и никогда прежде мне не доводилось наблюдать такого величия, как в тот вечер.

Сверканье многочисленных канделябров равнялось лишь блеску бесчисленных драгоценностей, которыми были усыпаны присутствующие в зале женщины. Как бы мне хотелось, чтобы Мэри это увидела! Сияющие в ожерельях алмазы, усыпанные ими бархатные и шелковые наряды соперничали с пышностью самой постановки.

Опера, которую давали в тот вечер, относилась к одному из сочинений Вагнера, но ни за какие блага мира я не могу припомнить ее название. Холмс обожал Вагнера, он говорил, что его музыка помогает заниматься самоанализом, хотя я не мог представить себе, как такое возможно. Я принимал ее звуки. Это было все, что я мог делать, дабы держать глаза открытыми, а уши закупоренными, что и помогало мне вынести этот нескончаемый вечер. Холмс, сидящий справа от меня, с первых же тактов всецело погрузился в музыку. Он заговорил, лишь когда на сцене показался великий Вителли, невысокий тип с толстыми икрами, в ужасном белобрысом парике, который играл главную роль. Я смело могу утверждать, что ноги у него были толстыми, потому что медвежья шкура, в которой он появился, полностью открывала их для обозрения. Да, он в самом деле миновал пору своего расцвета.

— Во всяком случае, ему не стоило браться за Вагнера, — пробормотал Холмс. — Тут не его форте.

Как бы там ни было, с форте или без него, но Холмс на два полных часа погрузился в другой мир. Большую часть времени глаза его были закрыты, а руки спокойно лежали на коленях, пока я осматривал театр, стараясь как-то отвлечься от утомлявшей меня музыки.

И если кто-то еще в зале воспринимал музыку так же, как и я, то это был, конечно, Фрейд. Глаза его были закрыты, но не для лучшего восприятия исполнения — он откровенно спал, в чем я ему искренне завидовал. То и дело он начинал всхрапывать, но фрау Фрейд толкала его в бок, и, смущенно озираясь, он просыпался с удивленным выражением на лице. Вальсы и небольшие пьески вполне удовлетворяли его потребность в музыке. Лишь зная о пристрастии Холмса к опере, он пригласил его. Без сомнения, он хотел быть свидетелем, как у его пациента проявятся первые признаки интереса к окружающему миру. Но, очутившись здесь, Фрейд был не в состоянии заметить и оценить голоса певцов и сценические эффекты, некоторые из которых были весьма занимательны. Он лишь мрачно смотрел на огромного дракона в одной из мизансцен, детище искусной машинерии[13], и периодически погружался в сон. Должно быть, такое же воздействие пение оказало и на меня. Очнулся я, лишь когда газовые светильники начали гаснуть, а люди поднимались со своих мест.

Во время первого антракта я предложил руку фрау Фрейд, и мы отправились в фойе в поисках шампанского. Проходя мимо лож первого яруса, Холмс остановился и взглянул на них.

— Если барон фон Лейнсдорф питал пристрастие к театру,— проталкиваясь в толпе, тихо сказал он, — то, возможно, у него была и ложа в опере. — Легким движением ресниц он указал в их сторону, но даже не повернул головы.

— Вероятно, — подавляя зевоту, ответил Фрейд, — но у меня нет никакой информации по этому поводу.

— Что ж, давайте постараемся выяснить, — предложил Холмс, направляясь в фойе.

Аристократы или представители богатых семейств, имевшие возможность абонировать ложи, не испытывали необходимости толкаться среди зрителей, чтобы получить прохладительный напиток, — официанты в ливреях доставляли им заказанное прямо на места. Что же касается всех нас, то требовалось сочетание ловкости и отваги (как в старом баре «Критерион»), чтобы проложить себе путь сквозь толпу женщин и сопутствующих им мужчин, которые толпились вокруг стойки бара в фойе.

Оставив Фрейда болтать со своей женой, мы с Холмсом решили пробиться к ней и скоро вернулись с победой, хотя должен признаться, что я пролил большую часть содержимого моего бокала, когда не успел увернуться от энергичного молодого человека, спешившего мне навстречу.

Мы нашли Фрейда за беседой с высоким джентльменом изысканной внешности, который с первого взгляда казался моложе, чем на самом деле. Изящно одетый, он смотрел на мир сквозь толстые стекла пенсне, с которым, казалось, родился. У него были правильные черты лица, преисполненного серьезности, хотя он позволил себе слегка улыбнуться, когда Фрейд знакомил нас.

— Хотел бы представить вам Гуго фон Гофмансталя[14]. Мою жену, думаю, вы знаете, а эти джентльмены — мои гости: герр Холмс и доктор Ватсон.

Фон Гофмансталь был неподдельно изумлен.

— Неужели в самом деле герр Шерлок Холмс и доктор Джон Ватсон? — воскликнул он. — Какая честь для меня!

— Как и для меня, — вежливо ответил Холмс, склоняя голову, — если мы имеем дело со столь именитым автором.

Поклонившись, денди в смущении залился краской до корней волос, чего я никак не ожидал от него. Я не знал, какие его произведения Холмс имел в виду, и предпочел тактично промолчать.

Мы стояли тесной кучкой, попивая шампанское, пока Холмс вел оживленную дискуссию с фон Гофмансталем об операх, подшучивая над его коллегой по имени Рихард Штраус, который, насколько я мог судить, не имел отношения к авторам венских вальсов. Наш новый знакомый усиленно старался пользоваться английским, хотя это у него получалось с запинками, и, избежав ответа на сложный вопрос Холмса, какими стихотворными размерами он предпочитает пользоваться, в свою очередь осведомился, что привело нас в Вену.

— В связи с каким-нибудь делом? — спросил он, и глаза у него засияли, как у школьника, соприкоснувшегося с тайной.

— И да и нет, — ответил Холмс. — Скажите, — тут же перехватил он нить разговора, — новый барон фон Лейнсдорф проявляет такой же интерес к опере, как и его отец?

Вопрос был столь неожидан, что фон Гофмансталь растерялся и удивленно уставился на моего спутника. Тем не менее я уловил логику вопроса: если Гофмансталь вращается в светских кругах Вены, бывает за кулисами оперы, он должен близко знать ее ценителей.

— Странно, что вы спрашиваете меня, — растерянно ответил поэт, крутя в руках бокал с шампанским.

— Почему странно? — спросил Фрейд, который с живейшим интересом следил за развитием разговора.

— Потому что до сегодняшнего вечера я бы ответил, что нет, —: Гофмансталь перешел на быстрый, но понятный немецкий язык. — Я никогда не представлял, что он питает интерес к опере вообще, и, если говорить откровенно, когда умер старый барон, я мог только сожалеть, что музыка в Вене потеряла такого влиятельного покровителя.

— А теперь? — спросил Холмс.

— А теперь, — ответил поэт по-английски, — он присутствует в опере.

— Сегодня вечером?

Заинтригованный фон Гофмансталь, считай, что вопросы Холмса связаны с успехом деда, которое тот расследует, возбужденно закивал:

— Идемте. Я покажу его вам.

Зрители занимали места в зале, третий звонок возвестил, что представление вот-вот возобновится. Фон Гофмансталь, который сидел не в партере, сопровождая нас, направился к нашим местам. Затем, повернувшись и сделав вид, что высматривает в ложах кого-то из своих знакомых, осторожно толкнул Холмса локтем.

— Вон там. Третья слева от центра.

Мы посмотрели в указанном направлении на ложу, в которой сидели два человека. При первом же взгляде бросилась в глаза величественная женщина, высокую прическу которой украшали драгоценности. Она недвижимо сидела рядом с Симпатичным молодым человеком, не отрывавшим от глаз бинокля, рассматривая публику в партере. Его лицо украшала ухоженная бородка, окаймляющая выступающий подбородок, над которым были видны тонкие чувственные губы. Этот подбородок показался мне знакомым, и на мгновение я вообразил, что его обладатель смотрит прямо на нас, потому что фон Гофмансталь настойчиво давал понять, что хочет укрыться от его взгляда. Будучи драматургом, он, конечно, был убежден, что помогает Холмсу в расследовании преступления, что, в сущности, и было. И все же, как мне кажется, он хотел уклониться от присутствия при мелодраматическом развитии событий, без сомнения, желая нам успеха.

Внезапно джентльмен в ложе опустил свой бинокль, и мы с Фрейдом изумленно выдохнули. Это был тот самый молодой грубиян со шрамом, над которым Фрейд одержал победу на теннисных кортах «Момберга».

— Что это за женщина? — спросил он у меня из-за спины.

— Ах, не сомневаюсь, что это его мачеха, — сказал фон Гофмансталь. — Она родом из Америки. Нэнси Осборн Слейтер фон Лейнсдорф.

Я продолжал смотреть на эту неподвижную красавицу и, когда свет стал меркнуть, почувствовал, как Холмс потянул меня за рукав, приглашая занять свое место. Я подчинился, но неохотно, не в силах оторвать взгляда от этой странной пары — привлекательного юного барона и его неподвижной спутницы с точеными чертами лица, чьи драгоценности продолжали поблескивать в темноте ложи. 

12Открытие

Не могу утверждать, что меня захватила вторая половина оперы, ибо был всецело погружен в обдумывание слов фон Гофмансталя, который опознал в женщине из ложи вдову барона фон Лейнсдорфа! Мой взбудораженный ум лихорадочно обдумывал полученную информацию в надежде извлечь из нее какой-то смысл. Холмс не мог оказать мне никакого содействия; я было попытался шепотом заговорить с ним во время прелюдии, но он остановил меня, молча приложив палец к губам, и упоенно погрузился в музыку.

Перед нами открылись новые варианты оценки положения дел. То ли эта женщина в самом деле была вдовой короля оружия, то ли она была обманщицей. Если женщина в ложе воистину была баронессой — а она, должен признаться, производила такое впечатление, — кем же, ради всех святых, была пациентка больницы, обладавшая такой j точнойинформацией, и почему (в этом не было сомнений) ее похитили?

Я украдкой бросил взгляд на Фрейда и убедился, что и он обдумывает эту же проблему. Казалось, он всецело погружен в созерцание человека в медвежьей шкуре, но легкое подергивание ресниц выдавало его подлинные мысли.

В ландо по пути домой Холмс отказался беседовать на эту тему, всю дорогу он оживленно обсуждал спектакль.

Когда мы, наконец, в целости и сохранности добрались до кабинета на Бергассе, 19, Фрейд, пожелав своей жене спокойной ночи, предложил нам бренди и сигары. Я уделил внимание и тому и другому, а Холмс удовлетворился кусочком сахара из белой сахарницы китайского фарфора на кухне. Мы уже расположились в креслах, приготовясь обсуждать наши дальнейшие действия, как Холмс пробормотал извинения и поднялся, сказав, что через минуту вернется. Когда Холмс покидал комнату, Фрейд нахмурился, глядя ему вслед, облизал губы и печально посмотрел мне в глаза.

 — Думаете ли вы, доктор, содействовать мне и дальше?

Мучаясь догадками, я последовал за ним, когда он быстро вышел из кабинета и взбежал по лестнице. Не постучавшись, он рывком распахнул дверь в комнату Холмса. Мы обнаружили его сидящим за бюро, на крышке которого лежал шприц и флакончик, где, как я знал, хранился раствор кокаина. Он не удивился, увидев нас, но я был столь поражен, что, застыв на месте, просто уставился на открывшуюся картину. Какое-то время Фрейд тоже не двигался с места. Казалось, что они с Холмсом вступили в молчаливое общение. Наконец, коротко и грустно усмехнувшись, детектив нарушил молчание.

— Я так и предполагал, — медленно, с ноткой мрачности выдавил он.

— Я догадался по- взятому кусочку сахара, — сказал ему Фрейд. — Некоторые из ваших методов могут пригодиться при обследовании больного. Но, во всяком случае, вы должны четко понимать, что не сможете помочь ни нам, ни той женщине в больнице, в судьбе которой еще сегодня утром приняли такое участие, если вернетесь к своим привычкам.

— Понимаю.

Подперев подбородок руками, он снова уставился на флакончик. Шприц и кокаин напоминали подношение, возложенное на столь странный алтарь. Я содрогнулся при мысли, какое количество людей, изуродованных духом и телом, воспринимают наркотики как свое божество, поклоняясь им, “но, прежде чем Холмс встал и отвернулся от них, я понял, что он уже не входит в их число.

Собрав шприц и сосуд, он осторожно протянул их Фрейду (мне так и не удалось выяснить, как он обзавелся ими) и, взяв свой черный бриар, проследовал за нами из комнаты, осторожно прикрыв за собой дверь.

Когда мы вернулись в кабинет, Фрейд ни словом не обмолвился об инциденте. Вместо этого он предпочел рассказать о нашей встрече с молодым бароном в «Момберге», и Холмс выслушал повествование без замечаний, лишь время от времени бросая реплики: «Не было удара слева? Интересно. А как у него с подачей?»

Я прервал эту линию допроса, осведомившись у Холмса, может ли он сделать какие-то выводы в связи с этим делом.

— Я знаю только то, что лежит на поверхности, — ответил он, — но и оно нуждается в уточнениях и, соответственно, в доказательствах.

— Как их удастся получить? — осведомился Фрейд.

— Мы можем делать какие угодно выводы, но, пока у нас нет доказательств, мы не сдвинемся с места. — Хмыкнув, он позволил себе глоток бренди, которое предварительно налил в бокал. — Они, должно быть, очень умны, чертовски умны. Сообразительность не изменила им, даже когда в наших руках оказался свидетель, но его показания в суде окажутся не только обрывочными, но и, без сомнения вызовут подозрения, если вообще не будут отброшены как несущественные.

Попыхивая трубкой, он погрузился в молчание, пока мы лишь смотрели на него, не осмеливаясь нарушить ход его размышлений.

— Боюсь, что я недостаточно осведомлен о европейской политике, — наконец вздохнул он;-— Доктор Фрейд, сможете ли вы помочь мне?

— Каким образом?

О, предоставив немного хат» бы общей информации. Принц Отто фон Бисмарк еще жив, не так ли?

— Думаю, что да.

— Но он больше не является канцлером Германии?

Фрейд изумленно уставился на него.

— Конечно, нет — вот уже около года.

— Ага. — Он снова погрузился в многозначительное молчание, пока мы с Фрейдом обменялись растерянными взглядами.

— Но, простите, герр Холмс, какое отношение фон Бисмарк имеет к...

— Неужели вы этого не видите? — вскочив, Холмс стал мерить шагами комнату. — Нет, нет, не может быть. — Затем, вернувшись в свое кресло, он сказал: — В Европе назревает война, и это совершенно очевидно.

Как пораженные громом, мы уставились на него.

— Война в Европе? — только и смог выдохнуть я.

Кивнув, он потянулся за очередной спичкой.

— И неслыханного размаха, если я правильно оцениваю ее приметы.

Но каким образом вы пришли к такому выводу, исходя из того, что видели сегодня вечером? — интонация голоса Фрейда свидетельствовала, что у него появляются сомнения относительно умственного состояния детектива.

— Исходя из взаимоотношений между баронессой фон Лейнсдорф и ее пасынком.

Но я не заметил, чтобы они как-то общались между собой, — вмешался я, и в моем тоне слышались те же сомнения, что и у Фрейда.

— Потому что общения между ними не происходило.

Поставив свой бокал, он проницательно посмотрел на нас.

— Доктор Фрейд, имеется ли в Вене нотариальная контора, в которой можно ознакомиться с завещаниями?

— Завещаниями? Да, конечно.

— В таком случае я был бы весьма обязан вам, если бы вы были любезны уделить мне утром немного времени и выяснить, кто контролирует недвижимость барона фон Лейнсдорфа.

— В десять у меня пациент,— машинально возразил доктор, но Холмс только мрачновато улыбнулся и поднял руку.

— Поверите ли вы мне, если я сообщу вам, что на кону стоит далеко не один миллион жизней?

— Ну, хорошо. Я сделаю, что вы просите. Но что вам даст завещание?

— С помощью доктора Ватсона я попытаюсь найти щель в броне наших противников, — ответил Холмс, выбивая пепел из трубки. — Как вы думаете, сможет ли ваша пациентка завтра совершить небольшое путешествие?

— Путешествие? Далеко ли?

— О, всего лишь в пределах города. Я хотел бы, чтобы она кое с кем встретилась,

Фрейд задумался.

— Не вижу, почему бы и нет, — нерешительно ответил он. — Здоровье у нее, в общем-то, в порядке, если не считать ее состояния и слабости, вызванной недостаточным питанием, но, думаю, с этим больница уже справилась.

— Прекрасно! — Встав, Холмс зевнул, деликатно прикрыв рот тыльной стороной ладони. — У нас был долгий день, — заметил он, —и так как продолжение его обещает быть еще более долгим, я думаю, самое время отдохнуть.

С этими словами он поклонился и покинул кабинет.

— Что он во всем этом нашел? — вслух удивился я.

— Представления не имею, — вздохнул Фрейд. — Во всяком случае, время идти спать. Не припоминаю, чтобы я так уставал.

Я тоже был измотан, но даже когда тело обрело покой, мозг продолжал лихорадочно работать, пытаясь сложить воедино куски головоломки, с которой мы столкнулись в ходе нашего визита в этот прекрасный и зловещий город. Европейская война! Миллионы жизней! Часто я поражался удивительным способностям моего друга, но никогда еще он не делал столь многозначительных выводов, имея на руках так мало доказательств. Но, Боже небесный, а что, если он окажется прав? Не знаю, как провел ночь Фрейд, но мне всю ночь снились кошмары. Веселый живописный город Иоганна Штрауса больше не вызывал воспоминаний о ритмах вальса, а был переполнен отражениями ночных видений.

На следующее утро, прежде чем каждый из нас отправился по своим делам, мы торопливо позавтракали втроем. Холмс ел с аппетитом, что свидетельствовало о его выздоровлении. На лице Фрейда было решительное выражение, но его односложные ответы говорили, что и ему выпала беспокойная ночь.

Мы уже были у дверей, когда в них появился посыльный с телеграммой для Шерлока Холмса. Раскрыв ее, он жадно пробежал текст, после чего сунул в карман плаща и сказал посыльному, что ответа не будет.

— Наши планы не изменились, — сказал он и отдал поклон Фрейду, не обращая внимания на нашу откровенную заинтересованность. Рассерженно хмыкнув, доктор расстался с нами, а Холмс повернулся ко мне. — А теперь, мой дорогой Ватсон, в путь.

В фиакре мы проследовали до больницы, где записка Фрейда позволила нам извлечь пациентку из ее заключения. Чувствовалось, что физически она несколько оправилась, хотя бледность еще осталась и она по-прежнему хранила молчание. Послушно последовав за нами, она без возражений заняла место в фиакре, поджидавшем у ворот больницы. Холмс глянул на манжет рубашки, на котором он записал место нашего назначения, и мы двинулись через весь город. В присутствии безмолвной пассажирки он отказался изложить таинственную цель нашей поездки, на что и намекнул, когда я задал ему вопрос.

— Все в свое время, Ватсон. Все в свое время.

— Что, по вашему мнению, доктор Фрейд найдет в нотариате? — спросил я, испытывая желание хоть частично познакомиться с его планами.

Повернувшись, он ободряюще улыбнулся нашей спутнице, но она продолжала смотреть прямо перед собой, не обратив внимание на его жест. Ее серо-голубые глаза были совершенно невыразительны.

Фиакр пересек канал и углубился в ту часть города, что была отдана величественным зданиям. Некоторые из них напоминали даже дворцы. Они отстояли на определенном расстоянии от улицы, и высокие живые изгороди скрывали от взгляда их стены, выходящие на ухоженные газоны.

С Валленштейнштрассе мы свернули на широкую подъездную дорожку, которая вела к дому неприятного вида, расположенному на небольшом возвышении; все пространство перед ним было отдано цветнику.

У портика здания стояла закрытая карета, и когда мы помогли сойти нашей спутнице, дверь дома открылась и оттуда вышел джентльмен среднего роста с самой прямой спиной, которую мне доводилось видеть в жизни. Хотя он был в цивильной одежде, его походка безошибочно выдавала в нем не только военного, но и человека, прошедшего прусскую муштру. Однако черты его лица не соответствовали прусскому типу. При первом взгляде оно показалось мне смутно знакомым, напоминая физиономию английского клерка. У него были аккуратно причесанные бакенбарды, на переносице пенсне. Выражение лица несколько рассеянное, словно он не мог точно припомнить, где находится.

Он поклонился нам, точнее женщине, которую я поддерживал под руку, и изящным движением приподнял свой котелок, прежде чем исчезнуть в карете, которая тут же тронулась с места, хотя, насколько я успел заметить, он не дал никаких указаний.

Нахмурившись, Холмс несколько мгновений смотрел вслед удалявшемуся экипажу.

— Вам не кажется, что мы недавно видели этого джентльмена, Ватсон?

— Да, но никак не могу припомнить, где именно. Холмс, что это за дом?

Улыбнувшись, он нажал на кнопку звонка.

— Мы в венской резиденции барона фон Лейнсдорфа, — ответил он.

— Холмс, но это же ужасно!

— Почему же? — Легким движением он перехватил импульсивное движение моей руки. — В данный момент барона тут нет.

— Но что, если он вернется? Вы не имеете представления, как эта встреча скажется на... — Я коротко показал на нашу молчаливую спутницу. — Без сомнения, вы должны были бы обсудить свои намерения с доктором...

— Мой дорогой Ватсон, — серьезно прервал он меня, — ваши чувства делают вам честь. Тем не менее время играет очень важную роль, и мы должны ускорить ход событий. Во всяком случае, она никак не отреагировала на здание. Кто знает? Может быть, если ей доведется испытать потрясение, именно оно и поставит ее на ноги!

Последнюю фразу он произносил, когда перед нами уже открывались массивные двери. Дворецкий в ливрее с бесстрастным выражением лица осведомился о цели нашего визита. Холмс протянул ему свою визитную карточку и на достаточно уверенном немецком объяснил, что во время пребывания в Вене он хотел бы нанести визит хозяйке дома.

Не дрогнув ни единой черточкой лица, дворецкий взял визитную карточку и удалился, оставив нас троих дожидаться в прихожей с высоким сводчатым потолком. Отсюда был виден огромный холл, столь же несообразный, как й весь внешний вид дома. Он был отделан дубовыми панелями и гобеленами. На стенах висело средневековое оружие, портреты в тяжелых рамах, сквозь непропорционально маленькие окна в холл проникал слабый Свет.

— Видели ли вы когда-нибудь более мрачное место? — пробормотал Холмс, стоя рядом. — Вы только посмотрите на этот потолок!

— Холмс, я в самом деле должен возразить против этой затеи. Скажите мне, в конце концов, что вы собираетесь делать? Что за странная война и кто в ней будет участвовать?

— Боюсь, что не имею ни малейшего представления, — небрежно ответил он, продолжая неодобрительно разглядывать деревянную резьбу в стиле рококо у нас над головами.

— Тогда, ради Бога, неужели вы думаете...

— Конечно, — вспыхнул он. — Мы присутствуем при споре за право обладания недвижимым имуществом — оно состоит из военных заводов, выдающих огромное количество опасной продукции. И нетрудно предположить... — Он прервал мысль, заметив приближающегося дворецкого.

— Если вы проследуете за мной, — сказал тот, сопроводив свои слова жестом, — я представлю вас баронессе.

Как выяснилось, гид нам и в самом деле был необходим, поскольку обширное помещение представляло собой такой лабиринт, что без его помощи мы никогда не обнаружили бы гостиную баронессы.

Комната была обставлена гораздо более современно, чем остальные комнаты, но обстановка отличалась тем же самым отсутствием вкуса. На диване в центре комнаты, Напоминая птицу на насесте, неподвижно сидела та же самая привлекательная женщина, которую мы мельком виден ли предыдущим вечером. При нашем появлении она поднялась и обратилась к нам на английском языке с явным американским акцентом.

— Предполагаю, мистер Шерлок Холмс? Чем обязана... — Внезапно повернувшись, она вскрикнула, узнав нашу спутницу, и невольно вскинула руки, глаза ее расширились от изумления.

— Боже милостивый! — воскликнула она. — Это Нора?

Бросившись к ней, она, не обращая внимания на присутствие нас с Холмсом, нежно схватила ее за руки и повлекла к свету, где уставилась ей в лицо. Последняя же не сопротивлялась, но осталась столь же бесстрастной,, как и прежде, отнесясь к действиям баронессы, я бы сказал, с полным равнодушием.

— Что случилось? — вскричала хозяйка дома, растерянно переводя взгляд на нас. — Она так изменилась!

— Вы знаете эту леди? — тихо спросил Холмс, внимательно наблюдавший за происходящим.

— Знаю ли я ее? Еще бы мне ее не знать! Это же моя горничная Нора Симмонс. Несколько недель назад она бесследно исчезла. Боже небесный, Нора, что случилось и каким образом вы оказались в Вене?

Продолжая разглядывать черты лица женщины, сохранявшей мертвое бесстрастие, она окончательно растерялась.

— Боюсь, что она не может ответить на ваши вопросы, — сказал Холмс, мягко отстраняя леди и помогая Норе Симмонс (если она в самом деле была ею) сесть. Затем он коротко рассказал баронессе, как мы столкнулись с ее горничной. .

— Но это чудовищно! — воскликнула та, когда Холмс закончил. — Вы говорите, что она была похищена?

— Похоже на то, — не выдавая своих чувств, ответил детектив. — Правильно ли я понял ваше утверждение, что она сопровождала вас в Баварию?

— Она не отходила от меня с момента, как мы вступили на борт судна, если не считать ее выходных дней. — Баронесса возмущенно выпрямилась во весь свой величественный рост. — И она исчезла примерно три недели назад.

— В день смерти барона?

Леди густо запунцовела и стиснула руки.

— В общем-то, да. Норы не было на вилле, когда случилось несчастье. Она спустилась в городок под нами — кажется, он назывался Эрголдбах. В наступившей суматохе никто, конечно, не обратил внимания на ее исчезновение. Как я говорила, это был ее выходной день. Когда она не вернулась на следующее утро, я решила, что, может быть, узнав о трагедии, по каким-то причинам она впала в панику. Мне в свое время представилась возможность узнать, что она нервная и возбудимая натура. — Она помолчала.— Видите ли, мы были очень близки — на самом деле куда больше, чем хозяйка и горничная, — и когда она не вернулась, я начала опасаться, не случилось ли с ней какое-нибудь несчастье, и обратилась в полицию. Может быть, я бы сделала это и скорее, если бы не неожиданная кончина моего мужа.

— Вы употребили слова «какое-то несчастье». Вы не подозревали ее в нечестных поступках?

— Я не знала, что и думать. Она исчезла... — сделав какой-то птичий жест, баронесса замолчала, не в силах найти слова. Нетрудно было увидеть, что она подавлена доставшимися на ее долю переживаниями и ей трудно даже вспоминать о них. Тем не менее Холмс продолжал настаивать.

И полиция оказалась не в силах найти вашу горничную?

Она покачала головой, а потом импульсивно схватила безжизненно висящие руки другой женщины и в порыве страсти сжала их.

— Дорогая девочка, как хорошо, что я нашла тебя!

— Могу ли я осведомиться, что послужило причиной смерти вашего мужа? — спросил Холмс, внимательно наблюдая за ней.

Баронесса снова густо залилась краской и в полном смущении уставилась на нас.

У него сдало сердце, — еле слышно сказала она. Я кашлянул, чтобы скрыть свою растерянность, а Холмс поднялся на ноги.

— Примите мои соболезнования. Ну что ж, похоже, что наши дела тут окончены, Ватсон, — небрежно сказал он и, как мне показалось, даже с облегчением. — Вот мы и разрешили эту маленькую загадку. — Он сделал жест в сторону Норы Симмонс. — Мадам, нам очень жаль, что мы нарушили ваше уединение в печали и злоупотребили вашим драгоценным временем.

— Но. вы же, конечно, не заберете ее у меня! — вскрикнула баронесса, тоже поднимаясь. — Я только что обрела ее, и, заверяю вас, мистер Холмс, без нее я буду несчастлива.

— Она вряд ли сможет принести вам пользу в ее нынешнем состоянии, — сухо заметил Холмс, — так как сама нуждается в заботе и попечении. — Он снова протянул руку.

— О, но я могу сама ухаживать за ней, — энергично запротестовала баронесса. — Разве я не говорила, что она скорее моя компаньонка, чем горничная. — У нее был такой страдающий голос, что я уже был готов пойти ей навстречу и как врач-профессионал убедить Холмса, что любовь и забота порой могут принести результаты там, где медицина бессильна. Но он резко прервал хозяйку дома.

— Боюсь, что в настоящее время такое решение невозможно, ибо ваша горничная находится на попечении доктора Зигмунда Фрейда из больницы «Алгемайнес Кранкен-хаус». Мы взяли на себя большую смелость, без его разрешения доставив ее сюда. И я бы не пошел на это, не будь уверен, что тут ее удастся опознать.

— Но...

— С другой стороны, думаю, что мне удастся убедить доктора со временем передать эту женщину на ваше попечение. Не сомневаюсь, что в Провиденсе вы уделяли внимание делам церкви, заботясь о сирых и убогих, не так ли?

— Я была очень активна в благотворительных мероприятиях такого рода, — торопливо ответила баронесса.

— Не сомневаюсь. Вы можете быть совершенно уверены, что я сообщу этот факт доктору Фрейду, и, конечно же, он примет удовлетворяющее вас решение, когда зайдет речь о дальнейшей судьбе его пациентки.

Она собралась что-то ответить, но Холмс мягко дал ей понять, что спешит, и мы покинули этот дом вместе с несчастной Норой.

Фиакр ждал нас там, где мы его оставили, и, оказавшись в нем, Холмс, наконец, позволил себе облегченно засмеяться.

— Весьма интересное представление, Ватсон. Полное нервного напряжения и выдумки, которой может позавидовать сама Эллен Терри. Конечно, они подготовились к такого рода событию. Женщину, чувствуется, хорошо натаскали.

— То есть она обманывает нас? — Казалось почти невероятным поверить, что эта величественная женщина — мошенница, но Холмс лишь устало склонил голову, просыпав несколько крошек табака из трубки, когда кивнул в сторону нашей пассажирки.

— Вот эта женщина и есть баронесса фон Лейнсдорф, и ей завещано все имущество, — серьезно добавил он. — Теперь, прежде чем завершить это дело, нам придется восстановить сначала ее права, если не здоровье.

— Откуда вы знаете, что та, другая, лжет?

— Вспомните, как она себя вела — в дополнение к этой невероятной истории о горничной, бесследно исчезнувшей из дома, когда у хозяина случился сердечный приступ.

Кивнув, я согласился, что и мне эта история показалась достаточно неправдоподобной.

— Может быть, есть какая-то связь между событиями, которыми мы занимаемся, и она поможет нам понять ее поведение, — предположил я, пытаясь сформулировать появившуюся гипотезу.— Может быть...

— Может быть, — улыбнувшись, согласился он.— И уже есть некоторые факты, убедительно подтверждающие вывод, к которому я пришел.

— И что же это за факты? — не без скепсиса спросил я.

— Интересно узнать, — ответил он, протягивая мне телеграмму и пропустив мимо ушей недоверчивые нотки в моем голосе, — что Слейтеры из Род-Айленда вот уже в течение двухсот лет принадлежат к религиозной секте квакеров. Квакеры проводят свои собрания, не посещают церковь и не занимаются благотворительностью. И это совершенно точно, — добавил он, поворачиваясь, чтобы взглянуть в окно.

На этот раз мне не удалось скрыть удивления, но, прежде чем я нашелся с ответом, он снова заговорил:

— И кстати, я только что вспомнил, где нам доводилось раньше видеть графа фон Шлиффена.

— Какого графа?

— Фон Шлиффена, джентльмена, миновавшего нас, когда мы входили в дом. Его изображение появилось в «Таймсе» несколько месяцев назад. Разве вы не видели его? Если мне не изменяет память, он был назван главой германского генерального штаба.

13Шерлок Холмс теоретизирует

С бокалом красного бургундского Шерлок Холмс стоял в кабинете на Бергассе, 19, у камина, опершись локтем на его верхнюю мраморную доску.

— По завещанию все переходит к новой баронессе, — сказал он.

Оторвавшись от своих записок, доктор Фрейд со страдальческим выражением лица взглянул на него.

— Если вы заранее знали содержание завещания, могли бы сказать мне об этом, — вежливо заметил он. — А так мне пришлось отменить прием пациента. Но вы убедили меня, что поход в нотариальную контору имеет огромное значение.

Холмс только рассмеялся на вежливый упрек в его адрес и поднял руку.

— Я не сомневаюсь, что вы простите меня, доктор. Мною руководило не столько знание, сколько убеждение.

И вы отнюдь не потратили впустую свое утро — доставленные вами данные подтвердили все мои подозрения. Я должен принести вам свою благодарность. Если бы я бегло говорил на немецком, то никогда не позволил бы себе оторвать вас от пациентов. Доктор Ватсон может подтвердить, что я никогда не мешаю его занятиям без убедительных причин. Так вы прощаете меня? Отлично!

После этих слов Холмс рассказал Фрейду о нашей экскурсии. Доктор неодобрительно нахмурился, узнав, что мы взяли с собой пациентку, но успокоился, когда я заверил его в отсутствии с ее стороны какой-либо реакции на дом и его обитателей.

— И теперь пришло время, — продолжил Холмс, доставая свою излюбленную выщербленную глиняную трубку, — собрать воедино все имеющиеся у нас факты и посмотреть, укладываются ли они в рамки созданной нами теории.' — Он Сделал паузу, чтобы щипцами извлечь из камина уголек и разжечь трубку. — Но прежде чем приступить к этому, я хотел бы задать вам один, последний вопрос. Что представляет собой как человек новый немецкий кайзер?

— Он занимает этот пост с 1888 года, — вставил я.

Холмс кивнул, но продолжал смотреть на Фрейда, который задумался, собираясь с мыслями.

— Если бы я должен был охарактеризовать одним словом, я бы назвал его ограниченным, — наконец сказал он.

— А что вы можете сказать о его политике?

— Она посвящена главным образом законодательству по социальным вопросам. Он смертельно боится социализмма, и его внешняя политика пронизана — насколько я могу судить по газетам— агрессивностью, особенно по отношению к России и, в частности, к ее правам на Балканах.

— Что он представляет собой как, личность?

—Это несколько труднее. Он достаточно образован, но возбудим и неуравновешен. Не сомневаюсь, что результатом одного из таких конфликтов и явилась отставка принца фон Бисмарка. Кайзер обожает все, что связано с армией, — мундиры, парады, демонстрации силы. Он... — Фрейд издал короткий смешок.

— Да?

— Честно говоря, в свое время у меня была теория относительно кайзера.

— Мне было бы очень интересно ознакомиться С ней, — тут же вежливо заметил Холмс.

— Вряд ли она представит для вас интерес. — Фрейд резко поднялся, словно досадуя на самого себя.

Разрешите мне самому судить, насколько она окажется мне полезной, — продолжал настаивать Холмс, сводя кончики пальцев и прислонившись к камину, в зубах он стиснул трубку, и дымок ровной спиралью поднимался к потолку.

Фрейд пожал плечами.

— Вы, должно быть, знаете — то ли по его изображениям, то ли из литературы, — что одна рука у кайзера поражена параличом.

— Параличом?

Результат какого-то детского заболевания — может быть, полиомиелита. Я не уверен. Во всяком случае, у него есть определенная физическая неполноценность. — Помолчав, Фрейд искоса посмотрел на меня. — Вы первый, кто услышал от меня об этой его особенности.

Холмс кивнул, выпустив очередной клуб дыма.

— Продолжайте.

— Я буду краток. Мне пришло в голову, что, может быть, настойчивое стремление кайзера к демонстрации силы, его любовь к ярким мундирам — особенно с плащами и накидками, скрывающим деформированную руку, к парадам и медалям, которыми он обожает украшать себя,— мне пришло в голову, что эта любовь к воинственным проявлениям определенным образом служит компенсацией его физической неполноценности. Она должна была возместить для него невозможность пользоваться рукой. Будь кайзер обыкновенным инвалидом, он не был бы столь чувствителен, но ведь он глава империи и наследник длинного ряда благородных воинственных предков.

Я был настолько увлечен рассуждениями доктора, что почти забыл о присутствии Холмса. Когда Фрейд закончил, я отвел от него взгляд и увидел, что Холмс смотрит на него с неотрывным вниманием. Меня поразило выражение его лица.

— Весьма любопытно, — наконец сказал он. — Вы понимаете, что вами сделано? Вы успешно использовали мои методы наблюдение и оценку, — чтобы проникнуть в череп другого человека.

— В определенной мере, — коротко улыбнулся Фрейд.— .Во всяком случае, ваши методы — как вы предпочитаете их называть, — надеюсь, не защищены патентом? — Говорил он мягко и спокойно, но чувствовалось, что он доволен. Как и Холмсу, ему не было чуждо тщеславие. — И тем не менее все мои предположения могут оказаться полностью ошибочными. Вы сами упоминали, как опасно делать исчерпывающие выводы, не имея для этого в своем распоряжении соответствующих фактов.

.— Замечательно, — откликнулся Холмс. — Ваши слова не только очерчивают круг, заключающий в себе истину или ее возможность, если вам угодно, — но они также подтверждают некоторые факты и предположения, которые сейчас я вам изложу. — Он снова поднялся на ноги, но несколько помедлил, прежде чем продолжить. — Замечательно. Знаете, доктор, я отнюдь не был удивлен, если бы использование моих методов дало вам возможность извлечь из них гораздо более глубокие мысли, чем мне, который использует их чисто механически. Но всегда обращайте внимание на физические детали. В какие бы глубины мышления вы ни погружались, они всегда имеют очень важное значение.

Кивнув, Фрейд отдал легкий поклон, слегка смутившись, как мне показалось, услышав это короткое, четкое требование детектива.

— А теперь, — продолжил Холмс, собравшись с мыслями, — разрешите мне изложить вам одну историю. Пока доктор рассаживался поудобнее, сыщик раскуривал трубку. Как и детектив, Зигмунд Фрейд был великолепным слушателем, хотя их внимание к повествованию клиента выражалось совершенно различным образом. Фрейд не закрывал глаза и не сплетал воедино кончики пальцев. Напротив, он подпирал бородатый подбородок открытыми ладонями' рук, закидывал ногу на ногу и слушал,» не спуская с собеседника широко раскрытых, внимательных глаз. В такие минуты он производил впечатление человека, читающего в душе другого, чего порой не удавалось даже Холмсу при всей его наблюдательности и чувствительности.

— Богатый вдовец с единственным сыном, которому он уделял не так много внимания, — впрочем, наследник платил ему тем же, — отправляется путешествовать по Соединенным Штатам. Здесь он Встречает женщину едва ли не вдвое моложе его, но, несмотря на все разделяющие их препоны (а может быть, благодаря им) они влюбляются друг в друга. Понимая, что годы его сочтены, они решают пожениться без промедления. Женщина родом из добропорядочной квакерской семьи, и они заключают свой союз в квакерской церкви, известной как «дом для встреч». Эти слова, невнятно произнесенные нашей клиенткой, мы поняли как «таверна», учитывая сходное звучание этих слов в английском языке. Заблуждение заставило нас искать гипотетический склад, рядом с которым расположена таверна, что и сбило со следа.

Пара вернулась в уединенный дом мужа в Баварии, где первым делом барон изменил завещание в пользу своей половины. Ее религиозные воззрения, так же как и сформировавшиеся убеждения, делали невозможным для него продолжать контролировать промышленную империю, занятую производством вооружения. Не имея ни сил, ни желания посвятить последние годы жизни распродаже своего состояния, он просто передал его целиком в руки супруги, дав ей право в случае его смерти делать с ним все, что она сочтет нужным.

Но почтенный джентльмен, скорее всего, не учел — или недооценил — ярость, в которую пришел его расточительный сын. Поняв, что его надеждам пришел конец, что несчетные миллионы уплывают у него из рук, это юное исчадие ада решило предпринять определенные шаги. Сторонник сугубо консервативных взглядов и Новой Германии, он обладал кое-какими связями, которые и пустил в ход. Он обратился к некоторым людям, также никоим образом не желавшим, чтобы иностранный поданный — и тем более женщина! свел на нет действия военной машины кайзера. Молодой человек не только дал карт-бланш на все их Действия, но и оказал помощь. Нам еще предстоит выяснить, как все происходило, но, думаю, он как-то способствовал смерти своего отца...

— Холмс!

Затем ему удалось переправить свою мачеху из Германии и заточить ее в каком-то помещении здесь, в Вене, недалеко от канала. Завещание отца имело силу в двух странах, где были расположены его владения, и молодую вдову теперь побуждали подписать распоряжение в интересах сына. Она отважно отказалась пойти на это. Любовь и религиозные убеждения придавали ей силы, которые помогли справиться и с голодом, и со всеми последовавшими угрозами. Но в одиночном заключении ее рассудок начал сдавать. Тем не менее у нее еще оставались силы задумать и осуществить побег. Но, оказавшись на свободе, она с предельной остротой ощутила безнадежность своего положения. Она не говорила по-немецки, никого тут не знала и была слишком обессилена, чтобы предпринимать какие-то действия. Прыжок с моста показался ей самым простым и легким решением, по проходивший констебль помешал, после чего она и впала в столь беспомощное состояние, которое, доктор, вы так хорошо описали.

Помолчав, он несколько раз затянулся, тактично дав нам время оценить его рассказ.

— А что вы можете сказать о той леди, которую мы видели в опере? — спросил Фрейд, откинувшись на спинку кресла и задумчиво раскуривая свою сигарету.

— Молодой человек, против которого мы ведем игру, нагл и хитер. Узнав, что его мачехе удалось бежать из тюрьмы, он мгновенно принял решение. Понимая не хуже женщины, в каком она окажется беспомощном состоянии, он решил просто списать ее со счетов. Пусть вдова расскажет свою историю, если кто-то окажется в состоянии понять ее. Поэтому он решил не навлекать на себя подозрений, разыскивая ее или нанимая кого-нибудь для поисков. Я не знаю, где он нашел столь умную ученицу. Может быть, она и есть та самая горничная, которую якобы опознала, или же, скажем, какая-нибудь американская актриса в поисках удачи уехавшая подальше от дома. Но кто бы она ни была, подготовили её отменно и, не сомневаюсь, хорошо заплатили.

Учитывая даже ту слабую вероятность, что его мачеха все же появится на свет, он подготовил убедительную историю. Конечно, ему было известно, что перед бегством его мачеха потеряла рассудок. Он не сомневался, что ее умственные способности далеко не скоро придут в норму, чтобы серьезно привлечь чье-то внимание. Вспомните, Ватсон, что женщина, с которой мы сегодня говорили, назвала свою горничную Норой Симмонс. Это был тоже весьма изобретательный ход со стороны юного барона, хотя именно он и вызвал мои подозрения. То, что у горничной и у хозяйки могут быть одни и те же инициалы, можно принять как случайное совпадение, объясняющее, почему на белье сохранились инициалы Нэнси Слейтер. Хотя она могла бы сказать, что горничная удалилась из дому, прихватив с собой некоторые детали туалета хозяйки, — задумчиво добавил он, обдумывая в ходе разговора различные варианты. — Но нет. Скорее всего, он не решился изложить баварской полиции такой вариант истории.

 —То есть об исчезновении горничной стало известно в ту ночь, когда умер барон? — спросил я.

 — Или на следующее утро, Я не удивлюсь, узнав что так и было, — сказал мой друг. — Тот молодой человек с которым нам приходится иметь дело, научился играть в карты у американцев.

 — Что вы имеете в виду?

То, что у него всегда есть козырной туз в рукаве.

 И вопрос состоит в том... — Его прервал стук в дверь кабинета Паула приоткрыла ее, чтобы сообщить — прибыл санитар из больницы с сообщением для доктора Фрейда

Как только она произнесла эти слова, Шерлок Холмс со сдавленным вскриком наклонился вперед, хлопнув себя ладонью по лбу.

— Они захватили ее! — вскричал он. — Какой я был дурак, решив, что они будут медлить, пока я тут болтаю. — Он вылетел из комнаты, без церемонии миновав удивленную горничную, и, налетев в вестибюле на ничего не подозревавшего санитара, схватил его за лацканы.

— Она исчезла, не так ли? Пациентка доктора Фрейда исчезла?

Ошеломленный санитар лишь кивнул, не в силах от изумления вымолвить ни слова.

— Были ли вы на месте, когда ее увозили? — потребовал Холмс ответа от санитара, торопливо натягивая пальто и берясь за шляпу. Посланник лишь покачал головой и сказал, что нет, не был.

— В таком случае вы сведете нас с тем, кто был на дежурстве, коротко приказал ему детектив, водружая на голову дорожную шапку с наушниками. — Поторопитесь, джентльмены, — бросил он из-за плеча. — Мы не можем терять ни минуты. Ибо, хотя мы всего лишь идем по следам несчастной женщины, на другом конце Европы может заполыхать большой пожар!

14Мы присутствуем на похоронах

На пути в больницу нашему экипажу пришлось пробираться среди оживленного послеполуденного движения. Никто не разговаривал, если не считать, что Холмс все время поторапливал кучера ехать быстрее. Все мы были погружены в свои мысли. Санитар переводил взгляд с одного на другого и испуганно моргал, когда наш экипаж обгоняли другие кебы, заставляя прохожих отскакивать с дороги. Густые брови Фрейда были нахмурены, а Холмс сидел, склонившись вперед, в мрачном и подавленном настроении, каждые полминуты приподнимаясь, чтобы поторопить кучера.

На одном из перекрестков нам пришлось остановиться. Улицу заполонил отряд венгерской гвардии, отправлявшийся нести караул у Гофбурга. Холмс мрачно воззрился на препятствие и с тяжелым вздохом откинулся на сиденье.

— Нет смысла, — резко бросил он. — Она потеряна, и мы потерпели поражение. — В отчаянии он скрипнул зубами.

— Почему же? — спросил Фрейд.

— Потому что, как только ему представится такая возможность, он ее прикончит. — Холмс вытащил часы и мрачно посмотрел на них. — И эта возможность им уже представилась. Ватсон, — повернулся он ко мне, вы поступили бы куда лучше, оставив меня наедине с кокаином.

 Я пережил пик своей славы и ни на что уже не гожусь.

— Разрешите мне не согласиться с вами в обоих случаях, — возразил Фрейд, прежде чем я успел ответить. — Я не думаю, что жизнь дамы подвергается опасности. Вперед, кучер! — крикнул он, как только дворцовая стража освободила нам дорогу. Холмс коротко взглянул на него, но ничего не сказал. Наш кеб, снявшись с места, стал набирать скорость.

 Надеюсь, что вы позволите мне высказать собственное мнение, — решившись, продолжил Фрейд. Пустив в ход тот же метод, который я использовал при оценке личности кайзера, я пришел к выводу, что, если даже баронесса в самом деле подвергается большой опасности, я не могу поверить в то, что пасынок решится убить ее.

— А почему бы и нет? — искренне заинтересовался его точкой зрения Холмс. — С его стороны это был бы весьма практичный ход.

— Куда практичнее было бы иметь ее в руках, пока еще не решен вопрос с делами после смерти отца, не так ли?

Это привлекло внимание Холмса, и он повернулся лицом к доктору, который тем временем продолжал свою мысль.

Конечно, он мог пойти и на самое простое решение.

Организовать дело таким образом, чтобы они, скажем, оба погибли в дорожной катастрофе, после чего он автоматически унаследовал бы все состояние. Так гласит завещание, и он должен был знать об этом.

Холмс нахмурился.

— Так почему же он этого не сделал? — вслух удивился он.

— Будет ли вам угодно выслушать мою теорию?

Холмс кивнул, и его глаза зажглись живым интересом, поскольку перед ним мелькнула слабая надежда, что доктор может быть прав.

— Не буду вдаваться в подробности моих размышлении, поскольку это потребовало бы слишком много времени, начал Фрейд. Вопрос в том, что молодой человек страстно ненавидит свою мачеху. И эти эмоции не могут быть объяснены лишь тем, что в ней он видит препятствие на пути воплощения своих планов политического и финансового характера.

— Но почему? — невольно прервал я его. — Он едва знал ее, а в таком случае каким образом у него могла развиться подобная ненависть?

Фрейд повернулся ко мне.

— Но вы признаете, что его поведение по отношению к своей мачехе было пронизано ненавистью?

— О, вполне.

— Такой ненавистью... — Резкий поворот кеба заставил Фрейда замолчать и ухватиться за петлю. — Такой ненавистью, что, хотя ему было бы куда проще избавиться от нее, он все же предпочел сохранить ей жизнь, наполненную страданиями и мучениями, хотя намерение заключить ее в тюрьму и терзать не может быть объяснено никакими соображениями здравого смысла.

Холмс кивнул, продолжая оценивать вырисовывающуюся ситуацию.

— Таким образом, — продолжал Фрейд, — используя вашу собственную методику, мы должны принять во внимание какой-то другой мотив. Что вы скажете, если я сообщу вам, что эта фанатичная ненависть существовала еще до того, как он встретил женщину, на которой женился его отец, и была бы обращена на любую из женщин, ставших его женой?

— Что?

Видите ли, из ряда вон выходящее отношение молодого человека к своей мачехе, которую он даже толком не знал, может быть объяснено только одним. Дело в том, что он был настолько предан памяти своей матери, что действия отца и поведение этой женщины вызвали к жизни взрыв ярости, который таился в глубинах его души. За предательство памяти матери отца настигла немедленная смерть. А вторая жена была обречена на мучительное существование — пусть даже с другой точки зрения это было и непрактично. Такова единственная теория, в которую укладываются все факты, и, как вы сами нередко утверждали, герр Холмс, когда все варианты объяснений отброшены, единственный оставшийся и является истинным. Надеюсь, я правильно использовал вашу методику, не так ли? В таком случае мы можем исходить из того, что женщина по-прежнему жива, хотя ей угрожает опасность. Вот к чему мы пришли.

Долю секунды Холмс смотрел на него, прежде чем вскочить и рвануться к воротам больницы, волоча за собой санитара. Доктор Фрейд и я, сказав кучеру, чтобы он обождал, последовали за ним.

Нас без промедления провели к швейцару, который сегодня днем выпустил пациентку доктора Фрейда. Раздраженный привратник изложил ход событий, отпустив несколько высокомерных замечаний по поводу беспорядочного поведения пациентов.

— Опишите тех, кто увез ее, — кратко и бесцеремонно вмешался Холмс. Швейцар, медленно повернувшись, осмотрел его с головы до ног. По манере разговора Холмса и беспорядку в одежде, не говоря уж о том, что она была иностранной, — мне стало ясно, что швейцар счел его потенциальным обитателем психиатрического отделения.

— И поскорее, пожалуйста, — поторопил я его, видя что он не изъявляет желания заговорить. — Это исключительно важно.

— Описать их? — неторопливо повторила эта глупая личность. — Да провалиться мне, если я смогу их описать. Вы же знали, кто они такие? — повернулся он к доктору Фрейду.

— Я? — удивленно переспросил Фрейд. — Если бы я их знал, зачем мне было бы нужно от вас их описание?

— Но они сказали, — вскипел этот тип, — что явились от вас! — И посмотрел на Фрейда с таким видом, словно прикидывал и его на роль возможного пациента.

Несколько мгновений они ошеломленно глядели друг на друга. Сухо хмыкнув, Холмс напомнил о себе.

— Хитры и невозмутимы! — воскликнул он, покачивая головой. — Мой утренний разговор с леди на Валленштейн-штрассе ясно подсказал им, где можно найти беглянку. А теперь, мой милый, опиши-ка нам их.

— Ну... — швейцар дал весьма смутное описание двух человек, один их которых был невысок, взволнован и с хитрыми глазками, а второй, высокий, наоборот, держался бесстрастно, с подчеркнутым достоинством.

— Это, должно быть, был дворецкий, — заметил Холмс. — Доктор, — повернулся он к Фрейду, — оставьте тут указание вызвать полицию. Скажите им, что из больницы была похищена женщина, и дайте адрес на Валленштейнштрассе. А мы отправимся туда.

Фрейд кивнул и уже был готов отдать соответствующее распоряжение, как нам улыбнулась судьба в виде доктора Шульца, спешащего навстречу.

— Ах, доктор Фрейд! — воскликнул он. — Я надеялся, что вы свяжетесь со мной...

— И вот я здесь, — прервал его Фрейд и рассказал, что случилось, упомянув, по совету Холмса, несколько выразительных деталей. В облике «горничной» он опознал баронессу и сказал, что она похищена.

— Как можно скорее пошлите за полицией, — приободрил он пораженного хирурга, набрасывая адрес фон Лейнсдорфа на клочке бумаги, взятом у швейцара.

Не дожидаясь его реакции, мы втроем направились к кебу.

— Валленштейнштрассе, семьдесят шесть! — крикнул Холмс. — И гоните, если вы дорожите жизнью!

Кучер пробормотал, что, дорожа жизнью, он как раз предпочел бы двигаться с нормальной скоростью, но дернул вожжами, и мы рванули с места. Чувствовалось, что Холмс готов выскочить и обогнать кеб, но пока ему не оставалось ничего другого, как грызть костяшки пальцев.

— Револьвер у вас с собой, Ватсон? — спросил он меня.

Я заверил его, что успел сунуть его в кобуру, когда мы покидали дом. Он одобрительно кивнул.

— Барон, конечно, считает себя в полной безопасности. По его мнению, мы убеждены, что он убил женщину при первой же возможности и избавился от тела. Он даже не подозревает, что мы идем по следу... — Но в голосе детектива не было особой уверенности, и он постепенно замолк, снова вцепившись зубами в костяшки пальцев.

— Неужели он будет таким идиотом? — удивился я, перенимая нить разговора. — Я уверен, что на вилле мы ее не обнаружим.

— Боюсь, что нет, — неохотно согласился он, — но куда же, куда он ее спрячет? — На мгновение Холмс замолчал. — Он понимает, что так или иначе, но поднимется тревога, независимо от того, преследуем мы его или нет, — в этом нет сомнений. Ему придется отвечать на вопрос, если он... — Он снова замолчал, и по прошлому опыту я понимал, что сейчас он пытается поставить себя на м:есто молодого барона и, имея представление о его личности, столь живо набросанной Фрейдом, старается понять, какой ход он предпринял бы, если бы судьба отвела ему роль этого аристократа-маньяка.

Наконец взмыленные лошади доставили нас к дому на Валленштейнштрассе, 76, где мы нашли бесцельно прогуливающихся венских полицейских. Звонок доктора Шульца встревожил их, и они прибыли на моторе. Командовал ими высокий стройный блондин с сержантскими нашивками. В его голубых глазах читалось беспокойство. Он подбежал, едва мы только вылезли из кеба, и четко отдал моему другу честь.

— Герр Холмс? Мы только что прибыли, но дом закрыт и никто не откликается. — Его английский был достаточно примитивен, но понять было можно.

— Как я и предполагал, — вздохнув, ответил детектив.— Мы опоздали. — Он, не скрывая огорчения, огляделся.

— Надеюсь, что нашей вины в этом нет, — забеспокоился сержант. — Как только нам сообщили, мы сразу же прибыли.

— Нет, нет, вы ни в чем не виноваты, хотя ваши люди и затоптали все следы, словно тут гарцевал эскадрон уланов. Попробуем все же присмотреться. — С этими словами он стал подниматься по пологому склону к дому, сопровождаемый посерьезневшим сержантом.

— Герр Холмс, нам хорошо известна ваша репутация, — сказал он, — и префект приказал предоставить моих людей в полное ваше распоряжение.

— В самом деле? — удивленно остановился Холмс. — Какая жалость, что точка зрения вашего префекта не пользуется популярностью в Скотланд-Ярде, — добавил он и снова двинулся в путь, не отрывая глаз от истоптанной перед собой почвы.

Фрейд было двинулся за ним, но я придержал его за руку и шепотом объяснил, что в такие минуты мы можем только помешать Холмсу. Кивнув, он остался на месте.

Осмотр дома Холмс завершил тщательным исследованием состояния земли у портика, которую он исходил вдоль и поперек, издавая невнятные звуки, свидетельствующие, что следы на земле вызывают у него любопытство или неудовольствие. В такие моменты особенно бросалось в глаза его сходство с ищейкой: острые черты лица с выдающимся орлиным носом, устремленное вперед положение тела, осторожная походка — все напоминало собаку, напавшую на след, который она долго искала. А когда он, вынув увеличительное стекло, припал к земле, он еще больше стал напоминать Тоби, уловившего долгожданный запах.

Доктор Фрейд, сержант и остальные полицейские недоверчиво наблюдали за этим зрелищем. Фрейд был поглощен созерцанием Холмса в новой роли, сержант проявлял профессиональный интерес к действиям мастера, его подчиненные не скрывали скептических усмешек. Если они и знали о Холмсе, то только по слухам, и его действия ничего не значили для них. Они подозревали, что он просто разыгрывает их. Я мог бы сообщить им, что Холмс умел при необходимости в самом деле великолепно разыгрывать, но только не в данном случае.

Внезапно он остановился, привлеченный какой-то деталью. Опустившись, он приник лицом к земле и оставался в таком положении несколько минут; после чего встал во весь рост и быстро поднялся по склону.

— Здесь есть убедительные доказательства, что они засунули женщину в большой сундук и таким образом попытаются вывезти ее из страны.

Сержанта настолько поразило открытие Холмса, что он был не в силах выдавить из себя ни слова, но я, зная стремление Холмса к точности, не стал подвергать сомнению его выводы.

— Но, Холмс, куда же он направился с ней?

— Куда? — задумавшись на мгновение, он щелкнул пальцами. — Конечно же в Баварию! Как только он пересечет границу, то будет в такой же безопасности, как император в Шенбруннс. Проклятье!— Это восклицание вырвалось у него при виде загнанных лошадей нашего кеба,

— Идемте, Ватсон! — бросил он, направляясь вниз по дорожке. — Мы должны найти другой транспорт и добраться до ближайшего вокзала!

Фрейд, сержант и я, — сопровождаемые по пятам смущенными констеблями, вслед за Холмсом миновали главные ворота и оказались на пустынной улице,

Завернув за угол, мы едва не налетели на Холмса, потому что он резко остановился, придерживая развевающиеся полы плаща. В дальнем конце улицы показалась неторопливая похоронная процессия — катафалк, лошади, кареты с сопровождающими в черных одеяниях. Процессия, провожающая в последний путь какого-то торгового деятеля, была преисполнена торжественности, но глаза Холмса блеснули при этом мрачном зрелище и он устремился вперед,

— Холмс!

Он не обратил на нас внимания. С констеблями, доктором Фрейдом и мною, следовавшими за ним по пятам, он оказался рядом с огромной черной каретой, следовавшей сразу же за катафалком. Вне всякого сомнения, в ней размещались близкие покойного. Холмс не медлил ни секунды. Вспрыгнув на облучок, он перенял вожжи у изумленного кучера, развернул карету с ее места в процессии и щелкнул бичом.

— Ватсон!

Карета прогромыхала мимо нас, и Холмс махнул мне, чтобы я занял в ней место. Фрейд, исполнительный сержант и я едва успели вскочить на подножки и устоять на ногах.

Невозможно было описать выражение удивления и тревоги, появившееся на лицах обитателей экипажа. В нем было четверо, все в элегантных траурных нарядах: корпулентный мужчина с красноватым лицом и седыми бакенбардами, который, несмотря на свой внушительный вид, мог лишь беспомощно заикаться; молодая девушка лет шестнадцати или около того, чье лицо было наполовину скрыто вуалью, смотрела на нас широко открытыми удивленными глазами; пожилая дама была настолько погружена в печаль, что, как мне показалось, даже не заметила нашего появления, поскольку не переставая плакала, утирая слезы маленьким черным платочком. Рядом, утешая ее, сидел молодой человек.

Я счел его за племянника или сына покойного. Поскольку он разрывался между необходимостью выполнять родственные обязанности и растерянностью, я понял, что он не может быть ни противником, ни союзником.

Всю представшую передо мной картину я увидел и оценил в долю секунды. Я был занят тем, чтобы не вылететь из кареты и в то же время, распахнув дверцу, протянуть Холмсу мой служебный револьвер, с помощью которого он мог бы предотвратить всякие попытки кучера помешать ему.

Сержант успел вскочить с другой стороны и держал наготове свое оружие, хотя никто из пассажиров не пытался нам противостоять. Они никак не отреагировали, когда сержант попытался официальным тоном заверить их, что нас вынудила на эти действия крайняя необходимость и у них нет оснований для беспокойства.

Поскольку внутри кареты больше не было мест, доктору Фрейду пришлось остаться на подножке, он придерживался за раму окна и его волосы развевались на ветру.

Остальные полицейские и участники похоронной процессии, пораженные, остались сзади.

— Как проехать к ближайшему вокзалу? — обернувшись, крикнул Холмс.

— Поезд на Мюнхен отходит только с...

— Черт с ним, с мюнхенским поездом! Где ближайший вокзал?

Сержант ткнул рукой в направлении, которое должно было привести нас на вокзал Хейлигенштадт, и я услышал, как над головой снова свистнул бич, которым Холмс подгонял лошадей.

Кроме храпа лошадей, скрипа упряжи и всхлипываний пожилой дамы, в карете больше не было слышно никаких звуков. Сержант, внимательно осмотрев ее пассажиров, коснулся меня локтем и сделал движение головой. Я взглянул. На внутренней стенке дверцы красовался изысканный герб.

— Надеюсь, герр Холмс знает, что делает, — выдохнул он.

— Как и я, — это было все, что сказал Фрейд. В проеме окна виднелась его голова, и герб на дверце тоже привлек его внимание.

— Не стоит беспокоиться, — ответил я, но в этих обстоятельствах мои слова прозвучали как нельзя более глупо и я сразу же пожалел, что произнес их.

После того как мы снова пересекли канал, карета со скрипом сделала резкий поворот, и мне показалось, что два ее боковых колеса чуть ли не оторвались от земли. Когда она восстановила равновесие, слева я увидел массивное здание вокзала.

Через минуту карета резко остановилась и, прежде чем мы успели покинуть ее, Холмс уже соскочил с облучка и торопливо направился к зданию. Мы бросились за ним, сержант еще раз извинился перед изумленным обществом в карете за наше фантастическое вторжение в столь грустный для них день и даже отдал честь, на которую никто не обратил внимания.

Мы настигли Холмса, когда тот в ходе оживленного разговора с начальником вокзала получил подтверждение, что барон фон Лейнсдорф три часа тому назад отбыл на заказанном им специальном поезде.

— Мы тоже закажем, специальный поезд, — сообщил ему Холмс, но начальник вокзала объяснил, что это надо делать заблаговременно, за несколько часов, чтобы подготовить паровоз и, связавшись по телеграфу? очистить путь впереди. Стало ясно, что едва мы покинули резиденцию барона в середине дня, как тот занялся приготовлениями.

Холмс слушал вполуха подробные объяснения исправного служаки, не отрывая взгляда от платформы. Наконец глаза его вспыхнули: он увидел паровоз под парами с прицепленным сзади тендером и вагоном.

— Так что, как видите, мейн герр...

— Боюсь, что у меня нет времени спорить с вами, — прервал его Холмс, демонстрируя начальнику вокзала мой револьвер. — Мы воспользуемся вот тем транспортом, если вы, конечно, ничего не имеете против.— И от ткнул оружием в направлении паровоза.

Железнодорожник от изумления растерялся, но пришедший, наконец, в себя сержант решил, что дело заходит слишком далеко.

— Послушайте... — начал было он, но мой друг был не в том настроении, чтобы пускаться в разговоры.

— Протелеграфируйте по линии, — приказал он. — Прикажите им остановить тот поезд любой ценой. Пусть они используют любой предлог и тщательно обыщут багаж. Багаж! И быстрее, у нас на счету каждая минута. От быстроты ваших действий может зависеть жизнь женщины и ход истории!

Вымуштрованный сержант был не силах сопротивляться столь решительно отданному приказу и беспрекословно бросился его исполнять.

— А вы будьте любезны сопровождать нас, — предложил Холмс начальнику вокзала, на что несчастный только пожал плечами и подчинился. При нашем появлении машинист проверял клапаны, но через несколько секунд ситуация стала ему ясна. Он только поднял брови, когда начальник вокзала сообщил, что его маленький состав обретает статус специального, после чего должен вернуться обратно.

— Куда мы направляемся? — осведомился он, видя, что начальник вокзала не собирается расставаться с ним.

— В Мюнхен, — ответил Холмс, демонстрируя машинисту револьвер. — Доктор, — повернулся он к Фрейду, прежде чем машинист успел ответить, — у вас нет необходимости сопровождать нас. Может, вам лучше расстаться с нами?

Грустно усмехнувшись, Фрейд покачал головой.

— Я принимал такое участие в этом деле, что не могу не присутствовать при его завершении, — ответил он, демонстрируя ту стойкость, которая была ему свойственна,— да у меня и свои счеты с бароном. Кроме того, эта женщина — моя пациентка.

— Великолепно. Итак...

— Но у нас не хватит топлива до Мюнхена! — запротестовал машинист, придя в себя от изумления после того, как он увидел револьвер и услышал цель нашего назначения, — да и стрелки... все стрелки не в порядке.

— Столкнувшись с препятствием, мы его преодолеем,— ответил я. — Что же касается стрелок, то мы будем переставлять их по мере необходимости.

-— Никогда не знал пределов ваших способностей, — улыбнулся Холмс. -— Итак, в путь — и на полной скорости!

Машинист и начальник вокзала беспомощно посмотрели друг на друга. Начальник кивнул. Машинист, испустив пессимистический вздох, повернул рычаг, и мы двинулись в путь.

15Погоня

Мы не могли двинуться с места в карьер— во всяком случае, пока не выбрались за пределы Вены. По пути мы пересекали бесчисленное количество стрелок, да и путь, который по предместьям города шел к северо-востоку, не был предназначен для безостановочной езды. Первые полчаса едва не свели нас с ума, поскольку нам с Фрейдом приходилось постоянно вылезать из кабины паровоза и, повинуясь указаниям машиниста, переставлять стрелки, в то время как Холмс, не выпуская из рук моего револьвера, следил, чтобы машинист и начальник вокзала не помешали нашим планам.,

Стремительно спустившаяся ночная мгла осложняла нашу задачу. Стало трудно различать стрелки, и, более того, нам приходилось возвращать их в прежнее положение,-чтобы не стать виновниками будущих крушений.

Осталось добавить, что переводить стрелки было нелегко и порой требовались усилия нас обоих, чтобы поставить их в правильное положение. Я испытывал благодарность к Фрейду, вызвавшемуся сопровождать нас. Без него наше положение значительно бы осложнилось.

Мы миновали Хермлеер-парк, едва различимый в сгустившейся тьме, и направились к югу, где наша ветка влилась в основную линию, тянувшуюся с того большого вокзала, на который мы с Холмсом впервые прибыли в этот город, — казалось, это было век тому назад. То и дело попадались стрелки, которые приходилось переводить туда и обратно, и, справившись с последней, мы с Фрейдом буквально взмокли, но наконец-то наш поезд без остановок двинулся в ночь.

К тому времени Холмс успел рассказать машинисту и начальнику станции причину нашего появления, и, внимательно выслушав его, они разительно изменились. Вместо работы под угрозой револьвера, который Холмс тем не менее держал под рукой, они предложили нам содействие и в самом деле стали трудиться на пределе сил.

Ночной воздух был прохладен, но, работая не покладая рук, мы согревались. Тот, кому не доводилось кидать уголь в топку паровоза, не может представить себе, насколько это изматывающее занятие. Но чтобы мчаться со скоростью, которая позволила бы нагнать поезд барона, мы должны были постоянно загружать уголь в топку.

И какой в ней пылал огонь! Мимо нас пролетали городки и поля, а мы с Фрейдом кидали лопату за лопатой, словно от этого зависела наша жизнь. Я сдался первым. Старый шрам на ноге стал мучительно болеть, потому что я растревожил его, постоянно спрыгивая и залезая на паровоз, когда приходилось переводить стрелки, Возбуждение не давало мне заметить боль, но теперь приступы ее стали повторяться с тревожащей регулярностью.

Я держался, пока мы миновали Нойлегенбах, когда окончательно сдался и меня подменил Холмс. Он вручил мне оружие, и я опустился на пол кабины, облокотившись спиной о ее железную стенку и держа револьвер в руках. Теперь я чувствовал холодные порывы ночного ветра и пробирающую дрожь, но, стиснув зубы, решил молчать. Мой друг работал не покладая рук, и ему было не до меня.

Тем не менее, поворачиваясь, чтобы набрать угля на лопату, Холмс заметил мое состояние. Бросив инструмент, он без звука снял плащ и накрыл им меня. Мы не обмолвились ни словом. Увидев благодарность в моих глазах, он только коротко кивнул и ободряюще потрепал меня по плечу, возвращаясь к работе.

Это было зрелище, которое я не скоро забуду: величайший детектив и создатель новой отрасли медицины, известной ныне под именем психоанализа, бок о бок, оба с закатанными рукавами рубашек, споро кидали уголь в топку, словно они были рождены для этой работы.

Стало заметно, что Фрейд стремительно терял силы. Как и я, он отдал все, но, хотя у него и не было тревожившей раны, было видно, что он не был подготовлен к таким усилиям,

Уловив его немую мольбу, Холмс приказал ему остановиться и обратился с просьбой к начальнику вокзала, сказав, что мы будем весьма обязаны, если он займет место доктора. Тот сказал, что с удовольствием поработает, и взялся за лопату. (Будь места у топки побольше, он бы, без сомнения, раньше пришел нам на помощь, но у нее могли разместиться только два кочегара.)

Фрейд отказывался отдавать лопату, утверждая, что он еще в форме, но Холмс настоял, указав, что если он сейчас не отдохнет, то не сможет потом подменить кого-то другого. Спор еще продолжался, когда мы пролетали мимо Бохеймкирхена, чьи очертания мелькнули у меня перед глазами, но наконец доктор сдался и вручил лопату начальнику станции, который охотно взялся за дело.

Фрейд, переводя дыхание, накинул на плечи пиджак и сел напротив меня на пол кабины.

— Не хотите ли сигару? — перекрывая шум, крикнул он.

Он протянул одну мне, и я с благодарностью принял. Фрейд предпочитал прекрасные сигары и курил их почти непрерывно, куда чаще, чем Холмс трубку, хотя, как я заметил, Холмс пользовался слабыми табаками, чтобы не портить обоняние.

Мы с Фрейдом курили в молчании. Холмс с начальником станции продолжали подкидывать уголь в топку, но по выражению лица машиниста, наблюдавшего за показателем давления, регуляторами и клапанами, а так же путем впереди, стало видно, что он обеспокоен состоянием локомотива, который вынужден работать в таком режиме. Обернувшись, он бегло осмотрел показатели давления в котле и крикнул кочегарам, чтобы они сбросили темп.

— Иначе мы взорвемся! — крикнул он, перекрывая шум.

— Ни в коем случае! — гневно возразил начальник станции. — Не обращайте на него внимания, герр Холмс: Я имел дело с этими машинами, еще когда он под стол пешком ходил. Вот проклятье! — выругался он, забрасывая очередную лопату угля в топку. — Этот котел склепан фон Лейнсдорфом, а кто слышал, чтобы изделие фон Лейнсдор-фа выходило из строя? Ха! Не обращайте на него внимания, герр Холмс. Он представляет собой молодое поколение: ни смелости, ни риска и ни капли уважения к старшим!— заключил он, тыкая рукой в сторону смущенного машиниста.

— Минутку, — прервал его Холмс. — Вы хотите сказать, что этот двигатель выпущен компанией фон Лейнсдорфа?

— Да, сэр. Конечно! Видите эту пластинку? — Швырнув очередную лопату в приоткрывшуюся дверцу топки, он в свете языков пламени протер заскорузлым рукавом закопченную пластинку у меня над головой. — Видите? — крикнул он.

Холмс с любопытством воззрился на пластинку и, улыбнувшись, повернулся.

— В чем дело, герр Холмс?

— В иронии судьбы, мой друг. В иронии судьбы. За работу!

Мы с ревом и грохотом летели сквозь ночь. Начальник вокзала сообщил нам, что поезд барона состоит из трех вагонов в отличие от нашего и что его локомотив, вышедший за несколько часов до нас, менее мощный. Это заставило нас приободриться, когда мы миновали небольшой городок Сант-Потен, где пришлось переводить всего одну стрелку, а затем и Мелк. Мы продолжали мчаться со скоростью, которую я с трудом мог себе ранее представить.

— Мы должны принять решение, — крикнул начальник вокзала, перекрывая грохот двигателя, когда мы оставили Мелк за спиной. — Вы хотите проезжать через Линц, не так ли?

— Какие еще есть варианты? — крикнул Холмс в подставленное ухо собеседника.

— Ну, если двинемся на Линц, то оттуда лежит самый короткий путь на Зальцбург, — ответил он, прикладывая рупором ладони ко рту, чтобы его было слышно, — но в Линце нам придется сбросить скорость. Там по пути много стрелок, с которыми придется иметь дело. Если же, с другой стороны, мы пойдем через Амштеттен и Штайр, с меньшим количеством стрелок, то на глаза попадется не так много железнодорожников, которые смогут увидеть, что вы делаете... Но вы должны принять решение до того, как мы достигнем Пюхларна. И кроме того, к югу путь не так хорош, — подумав, добавил он.

— Но он годится для движения?

Начальник вокзала повернулся к машинисту, который пожал плечами и кивнул. Холмс с вопросительным выражением лица посмотрел на меня и доктора Фрейда.

— Откуда нам известно, что барон двинулся через Зальцбург? — спросил Фрейд. — Может быть, он избрал путь через Браунау.

— Нет, вот это я вам гарантирую, — ответил наш спутник. — Для специального поезда готовился путь, о котором было сообщено по телеграфу. Я сам занимался этим и знаю.

— Нам повезло, — вмешался Холмс. — Так что вы посоветуете?

Начальник вокзала задумался на несколько секунд, вытирая усы от угольной пыли.

— На юг.

— Очень хорошо.

Проезжая маленький городок Пюхларн, мы сбросили скорость, и Холмс сам, спрыгивая с поезда, переводил стрелки.

Мы с доктором Фрейдом, передохнув, были готовы подменить его, что и сделали, когда стали набирать скорость на пути к Амштеттену. В это время я заметил, что у нас истощаются запасы угля, о чем сообщил Холмсу, вернувшись в кабину и оставив Фрейда в тендере, откуда он подгребал остатки топлива. Кивнув, он ничего не сказал, потому что в это время раскуривал трубку, прикрывая ее полой плаща от ветра.

— Сколько нам еще осталось? — справившись со своей задачей, спросил он у начальника вокзала. Заглянув вместе со мной в тендер, специалист посмотрел на показатели давления, клапаны которых были над головой машиниста,

— Если доберемся до Штайра, считайте, что повезло.

Кивнув еще раз, Холмс поднялся, ухватившись за железные перила, идущие вдоль тендера, вылез наружу и по узкому металлическому карнизу двинулся к тому вагону, что мы тащили за собой.

Я перестал орудовать лопатой и невольно затаил дыхание, моля Бога, чтобы он не сорвался. Его расстегнутый плащ вздымался как парус, а порывы ветра едва не Сорвали у него с головы головной убор с клапанами, прикрывающими уши.

На какое-то время он исчез из виду, а мы вместе с Фрейдом вернулись к нашим обязанностям и подбрасывали в топку остатки топлива, но продолжающееся отсутствие Холмса серьезно беспокоило меня. Я уже был готов поделиться опасениями с доктором, когда Холмс влез в тендер с задней стороны, таща с собой кучу занавесок и другого горючего материала, который раздобыл в вагоне.

— Пускайте его в дело, — приказал он. — Сейчас я притащу еще. — С этими словами он снова исчез из тендера.

Было бы весьма полезно — и даже забавно — описать, как мы разламывали на части этот несчастный вагон, сжигая его кусок за куском, стул за стулом, раму за рамой, дверь за дверью.

Достаточно сказать, что мы все принялись за дело, кроме машиниста, который отказался помогать нам и пугливо напомнил, что мы уничтожаем имущество железной дороги. Начальник вокзала что-то гаркнул ему по-немецки, чего я толком не понял, уловив лишь, что он помянул почему-то мать машиниста. Это оказало на него весьма ободряющее действие, после чего начальник, схватив лом из зажима рядом с табличкой, сам принялся крушить вагон, подавая пример машинисту.

Мы мчались сквозь ночь с сумасшедшей скоростью, и нам удавалось поддерживать ее неизменной по мере того, как исчезал разбираемый нами вагон. Мы притормозили, только чтобы перевести стрелку и выбраться на окружную дорогу, и еще раз около пяти утра по настоянию машиниста остановились в Эбензее набрать воды. Операция длилась всего несколько минут; в течение которых мы потеряли часть запасов пара, но машинист не особенно огорчился— и в самом деле мы быстро вновь набрали скорость, подбадриваемые заверениями начальника вокзала, что барону пришлось столкнуться с серьезными препятствиями на большом вокзале Линца.

Когда мы миновали последнюю серию стрелок у Бад Ишля, утренняя заря уже стала окрашивать небо красновато-оранжевыми полосами. Железнодорожники удивленно смотрели на нас, провожая возгласами, когда мы с грохотом пролетали через все станции,

— Они протелеграфируют по пути следования, — предположил я. Машинист коротко кивнул и беспомощно раскинул руки,

— Мы должны пойти на этот риск, — решил Холмс, — Ничего больше не остается делать. На полной скорости, машинист!

Мы мчались вперед под лучами раннего солнца, которое вставало за нашими спинами, освещая гладь очаровательного озера, тянувшегося справа от нас. И хотя у нас практически не было времени для восхищения пейзажами, краем глаза я успел заметить, что они напоминали величественные картины, что открывались перед нами на пути к Вене.

Но теперь, вместо того чтобы сидеть, развалившись в удобном купе, глядя на снежные пики, и предаваться философским раздумьям, я разламывал на куски раму окна, которую Холмс, вооружившись инструментами из кабины машиниста, кинул мне с крыши вагона — он методично отламывал от него кусок за куском и бросал нам. Доктор Фрейд подхватывал их, и мы вместе с ним запихивали дерево в топку, где оно под присмотром начальника вокзала превращалось в ревущее пламя.

Уже был виден Зальцбург, и я подтаскивал очередную кучу обломков, когда одновременный возглас начальника вокзала и машиниста заставил нас высунуться из кабины.

О, чудо из чудес! Не далее чем в трех милях от нас, насколько я прикинул, спешил к юго-западу поезд с тендером и тремя вагонами сзади.

— Вот они! — радостно крикнул Холмс, и его глаза засияли.— Бергер, вы гений! — Он с энтузиазмом хлопнул удивленного начальника по плечу, а затем внимательно присмотрелся к поезду, который, теряя последние силы, тянулся к Зальцбургу. Если даже барон и его компания увидели наш поезд, они не подали виду. Еще миля, и нам пришлось остановиться перевести последнюю стрелку, после чего мчаться прямо по следам специального поезда барона.

16Что произошло потом

— Теперь мы должны пустить в дело все до последнего запасы пара, — приказным тоном крикнул Шерлок Холмс, прикладывая ладони ко рту, чтобы его было слыщно, — и не беспокойтесь относительно стрелок. Они все переведены, чтобы пропустить поезд барона, а мы настигнем его раньше, чем он втянется в пределы Зальцбурга.

Только что мы были на пределе усталости, готовые свалиться без сил, но теперь, воспламененные погоней и подчиняясь указаниям Холмса, отчаянно принялись за дело, кидая в ревущее белое пламя топки то, что еще недавно было аккуратным вагоном. Подъезжая к Зальцбургу, мы втянулись в такой сложный лабиринт путей, что он напоминал систему кровообращения человека. Если бы хоть одна стрелка оказалась переключенной, с нами было бы покончено, и машинист был на грани нервного срыва. Его заменил у рычагов управления энергичный начальник вокзала Бергер, пока перепуганный машинист углубился в собирание разбросанных щепок, боясь даже кинуть взгляд в сторону.

Мы приблизились к поезду барона, и Холмс разрядил пистолет в воздух, чтобы привлечь их внимание. Поступок его, впрочем, не имел смысла, ибо они и так нас видели. Я увидел, как из окна кабины высунулись две головы, и через мгновение транспорт барона прибавил скорость.

Зальцбург промелькнул мимо нас с головокружительной быстротой. Как и несчастный машинист, я понял, что лучше не смотреть по сторонам. Тем не менее оказалось невозможным не обратить внимание на станцию, которая с грохотом пронеслась мимо нас. Мало того что поезд барона пронесся через станцию с гораздо большей скоростью, чем разрешалось, но то, что за ним мчался еще и другой состав, — это было не поразительно, а опасно! Я еле уловил пронзительные свистки (один из них был наш, о нем позаботился Бергер) и крики людей.

Миновав станцию, поезд барона должен был вот-вот пересечь реку Зальцах и оказаться в Баварии, которая простиралась за ней. Не подлежало сомнению, что остатки уничтоженного вагона исчезнут скорее, чем мы предполагали.

— Они опустили шлагбаум! — крикнул Фрейд, указывая на линию границы, которую только что миновал специальный поезд барона.

— Тараньте его! — приказал Холмс, что мы и сделали: деревянный брус превратился в щепки, разлетевшиеся во все стороны.

Оказавшись в Баварии, наш локомотив повел себя как нельзя лучше, и мы начали с каждой минутой настигать беглецов. Разгибаясь от топки, чтобы перевести дыхание, я увидел, как кто-то грозит нам кулаком, а через мгновение услышали выстрелы.

— Лечь! — скомандовал Холмс, и мы приникли к полу кабины — все, кроме растерявшегося машиниста, который именно в эту секунду решил высунуться и получил пулю в плечо. Он отлетел назад, как марионетка, которую дернули за ниточку, и сполз по стенке тендера. Холмс махнул мне рукой, давая понять, чтобы я занялся им, в то время как он с Фрейдом продолжал подбрасывать топливо. Я подполз к несчастному и убедился, что рана не столько серьезна, сколько болезненна. Наложив жгут, я перевязал его, но извлечь пулю в данный момент было невозможно. Наш локомотив дергался на каждом стыке рельсов, и скальпель так и плясал у меня в руках, когда я разрезал машинисту одежду.

Фрейд и Холмс явились из тендера с последними охапками импровизированного топлива, которое тут же отправилось в огонь. Пламя больше поддерживать нечем. Теперь или никогда. Если температура пара начнет падать, как, впрочем, и должно было быть, игра проиграна.

— Надо отцепить остов, который остался от вагона, — предложил начальник вокзала. — Мы сможем немного выиграть в скорости.

Холмс кивнул, и мы с ним, оставив машиниста на попечение Фрейда, принялись за дело. Миновав опустевший тендер, мы оказались на площадке, под которой была сцепка, и земля неслась под нами с устрашающей скоростью.

Холмс свесился вниз, чтобы отцепить огромный железный крюк, а я лег на живот, удерживая его за талию. Справив-1 ’ шись с крюком, он принялся отвинчивать массивный болт, который надежно скреплял тендер с вагоном. Из-за большой скорости и оглушающего грохота работа была не из легких, насколько я мог видеть в своем положении. Лежа на узенькой площадке, я не мог следить за его действиями, и скоро у меня стали болеть руки.

Держась из последних сил, я подтянул его. Казалось, операция длилась вечность, и я был счастлив, когда она завершилась. Очутившись в безопасности, Холмс лишь с трудом кивнул головой и присел, чтобы перевести дыхание.

— Не позволяйте никому утверждать, что вы всего лишь мой Босуэлл[15], Ватсон. Пусть никто и не заикается об этом.

Улыбнувшись, я последовал за ним. Когда мы в последний раз миновали тендер, нам пришлось пригибаться, перебираясь через него, потому что кто-то продолжал стрелять в нашу сторону, хотя на большой скорости и с такого расстояния машинист мог лишь случайно попасть под пулю.„

Оказавшись в кабине, мы стали вглядываться в лежащий перед нами путь. Сомневаться не приходилось: мы стремительно настигали поезд барона. Я предложил отцепить и тендер, ибо он нам был больше не нужен, но Бергер предупредил нас, что его вес служит балластом, потому что скорость, с которой мы мчались, уже подошла к опасному пределу.

К тому времени мы уже сожгли все, что могло гореть и было в нашем распоряжении, доведя нагрузку на оси до минимума. Больше ничего не оставалось делать. Если сейчас мы не настигнем поезд барона, все наши усилия окажутся тщетны. Я содрогнулся при мысли о возможных международных осложнениях, вызванных тем, что мы проломили пограничный шлагбаум, не говоря уж о том, что* нарушили все мыслимые правила передвижения по железным дорогам. Одно только уничтожение железнодорожного имущества чего стоит!

Я увидел, что стрелка на манометре, дрогнув, поползла с крайнего правого положения и вышла из опасной зоны.

Холмс издал тяжелый вздох, который был слышен даже сквозь лязг колес и рев пламени в топке.

— Мы проиграли, — сказал он.

Так оно и случилось бы, но барон, полный страстного желания оторваться от нас, сделал серьезную ошибку. Я уже был готов отпустить реплику, полную ложной бодрости, как мое внимание привлек задний вагон состава барона, который угрожающе быстро стал приближаться к нам.

— Холмс! — показал я. — Он отцепил один из своих вагонов!

Бергер увидел его одновременно со мной и мгновенно со всей силой нажал на рычаг. Я почувствовал, как наши колеса замерли на месте и увидел снопы искр, летевшие из-под них во все стороны, когда мы отчаянно старались избежать столкновения. Те двадцать мучительных секунд, пока мы сближались с вагоном, наша скорость не снижалась. Все от ужаса замерли на месте. Фрейд продолжал поддерживать машиниста, но в последний момент мы поняли, что авария нам не угрожает. Барон отцепил вагон, когда его поезд шел под уклон,, и, подчиняясь законам движения, вагон продолжал следовать за ним, хотя мы не избежали бы столкновения без решительных действий Бергера.

Холмс, оценив ситуацию, скинул плащ и бросился в переднюю часть кабины.

— Вперед! — крикнул он. — Мы можем подцепиться к нему!

Бергер было помедлил, оценивая его план, затем кивнул и открыл дроссель на полную мощность. Перила, которые шли вдоль котла, были слишком горячи, чтобы держаться за них, и Холмсу пришлось сбросить куртку и прикрыть ею руки, когда он продвигался вперед, к носу локомотива.

Фрейд, Бергер и машинист (который уже встал на ноги), затаив дыхание, следили, как Холмс дюйм за дюймом пробирался вдоль котла, в то время как поезд барона начал удаляться от нас.

Поскольку Бергер точно оценил скорость сближения, мы мягко притерлись к вагону. Почувствовали короткий удар, но ни локомотив, ни вагон не сошли с рельсов, и так как спуск сменился подъемом, вагон уверенно двигался вместе с нами.

Утвердившись в передней части локомотива, Холмс попробовал перебраться на него. После этого он махнул одному из нас, приглашая последовать его примеру. Я было двинулся, но Фрейд ухватил меня за руку.

— Вас может подвести нога, — крикнул он мне в ухо и, стянув, по примеру Холмса, свою куртку, двинулся по следам детектива.

Он вернулся спустя несколько секунд, таща с собой кучу занавесок, которые мы тут же сунули в огонь, и с предложением Холмса, что, поскольку мы обзавелись большим количеством горючего материала, может быть, имеет смысл отцепить тендер. Бергер согласился, что сделать это теперь можно (хотя и не очень разумно), и, принявшись за дело, мы быстро справились с ним. Холмс вернулся с очередным запасом топлива, и стрелка манометра опять поползла к красной зоне. Благодаря оказавшемуся у нас топливу и тому, что мы освободились от тендера, мы снова стали нагонять поезд барона. Холмс перебрался поближе к Бергеру и что-то прокричал ему в ухо. Повернувшись назад, тот уставился на него, а потом пожал плечами и хлопнул Холмса по спине. Вернувшись ко мне, Холмс попросил передать ему револьвер.

— Что вы собираетесь делать? — спросил я, протягивая ему оружие.

— То, что могу, — ответил он, повторяя слова Фрейда, сказанные им в ответ на тот же самый вопрос. — Ватсон, старина, если нам больше не доведется увидеться, надеюсь, вы тепло будете вспоминать обо мне?

— Но, Холмс...

Пожатие его руки заставило все слова замереть у меня на губах, а он повернулся к Фрейду.

— Так ли это необходимо? — спросил тот. Как и я, он не имел представления о намерениях Холмса, но его слова произвели на Фрейда зловещее впечатление.

— Боюсь, что да, — ответил Холмс. — Во всяком случае, ничего иного больше придумать не могу. Прощайте, Зигмунд Фрейд, и пусть Бог благословит вас за ваши труды и за ту службу, что вы окажете человечеству, — хотя бы за то, что вернули меня к жизни.

— Я не для того спасал вас, чтобы потом помогать расстаться с ней, — запротестовал Фрейд, и мне показалось, что его глаза увлажнились, хотя это могло быть результатом воздействия жара, ветра и пота, заливавшего ему лицо.

Как бы там ни было, Холмс не услышал его, потому что он еще раз двинулся к вагону, что мы толкали перед собой, а поезд барона становился все ближе и ближе. Мы были настолько поглощены наблюдением за его движениями, что не обратили внимания на другой поезд, который появился рядом с нами на параллельном пути. Холмс, внимательно смотревший себе под ноги, не видел его и не слышал наших отчаянных предостерегающих криков. Обрушившийся на него грохот так поразил его, что у него соскользнула рука и он едва не обрушился в пустоту. Но, справившись с мгновенным замешательством, он ободряюще кивнул нам, давая понять, что у него все в порядке. В следующее мгновение он исчез из виду, перебравшись в пустой вагон.

Трудно точно описать то, что произошло далее. Я нередко видел эту сцену во сне и сравнивал свои воспоминания с воспоминаниями Фрейда, но все произошло столь стремительно, в такой суматохе, что и у меня и у него воспоминания проступали лишь обрывочными кусками.

Бергер был поглощен оценкой скорости движения поезда барона и продолжал притираться к его поезду; интуитивно чувствуя, как его машинист открывает и закрывает дроссель, он повторял его действия.

Такой сцепкой мы и втянулись в туннель и в сгустившейся тьме услышали выстрелы, грохот которых перекрывал даже гул летящего поезда. В следующее мгновение мы снова выскочили на свет. Я больше не мог выдерживать это напряжение и, не обращая внимания на разболевшуюся рану, решил последовать за своим другом. Фрейд понял, что на этот раз разубеждать меня бесполезно, и мы оба уже было двинулись вперед, когда вдруг машинист издал крик и ткнул пальцем.

Кто-то карабкался на ближайший к нам вагон! Человек был одет в черное, на нем были блестящие туфли, в одной руке он держал пистолет, а в другой — клинок.

— Это барон! — воскликнул Фрейд.

Был бы у меня револьвер! Просто оружие — любое! Если он прикончит Холмса, а потом решит открыть огонь по нам, мы обречены. Поскольку мы избавились от тендера, у нас не осталось укрытия, и, пристроившись на крыше вагона, он мог всех нас перестрелять. В эти мгновения я думал не о неизбежности смерти, а о том, что не могу погибнуть, не отомстив за Холмса.

Но он отнюдь не погиб! Пока мы смотрели на развертывающееся зрелище, на крыше вагона с другой стороны показалась еще одна фигура. Это был Шерлок Холмс, и, как и барон, в одной руке он держал револьвер, а в другой — холодное оружие, хотя, каким образом оно оказалось на поезде, я не могу себе представить.

Мимо нас летели прекрасные пейзажи Баварии, а два человека лицом, друг к другу застыли на обоих концах крыши вагона. Оба они стояли на месте, стараясь лишь сохранить равновесие на дергающейся под ногами крыше вагона. При этих усилиях Холмс на мгновение потерял равновесие, а барон вскинул револьвер и выстрелил. Тем не менее он не учел тот толчок поезда, который заставил Холмса изменить положение тела. Барон промахнулся, и выстрел ушел впустую. Когда Холмс приподнялся на ноги, барон снова нажал курок, но револьвер молчал. То ли в нем больше не осталось зарядов, то ли его заело. Он яростно отбросил его в сторону. Холмс вскинул свой револьвер и прицелился.

Но не выстрелил.

— Холмс! Стреляйте! Стреляйте же!.— кричали мы ему. Если даже он и слышал нас, то не подал и виду. Как и не обратил внимания на наши предостерегающие крики о туннеле, что надвигался из-за спины. Видя, как смерть в виде каменной арки стремительно приближается к детективу, барон рухнул ничком.

По иронии судьбы именно он и спас Холмса. Когда, потеряв самообладание, барон распростерся на крыше вагона, в одно мгновение Холмс понял, чем это вызвано, и поступил подобно ему, но выпустил револьвер, скатившийся вниз.

Секунды, в течение которых поезд мчался сквозь туннель, показались нам вечностью, Что происходит на крыше вагона? В эти мгновения я едва не сошел с ума.

Когда мы снова оказались на свету, то увидели, что противники приблизились друг к другу. Осторожно балансируя, они держали в руках холодное оружие,

Еще мгновение, и они сошлись, клинки скрестились, блеснув на солнце. Они наступали и отступали, стараясь при каждом движении удержаться на ногах. В искусстве владения шпагой оба были отнюдь не любителями. Молодой барон практиковался в Гейдельберге — о чем выразительно свидетельствовал шрам на его щеке, — а Холмс был опытным фехтовальщиком, с которым не могли справиться и чемпионы. Я никогда раньше не видел, как он работает шпагой, тем более когда под ногами была такая предательская поверхность.

Должен признать, барон все-таки превосходил Холмса, Он медленно, но верно оттеснял его к краю крыши, и его дьяволг,ская физиономия исказилась в ухмылке.

— Держись поближе, подгони! — крикнул я Бергеру, и он, не медля нм секунды, открыл дроссель. У Холмса за спиной ©сталась лишь пара шагов, когда мы снова врезались в поезд барона. Не поторопись мы, с Холмсом было бы покончено.

Барон преследовал соперника с ловкостью дикого животного. Холмс снова споткнулся, и его противник бросился к нему. Детективу удалось увернуться от смертельного удара, но клинок все же коснулся своей цели, и я увидел кровь, хлынувшую из пропоротой руки.

И вдруг все было кончено. Как это случилось, что на самом деле произошло, я так и не понял. Холмс и сам потом говорил, что он ничего не помнит, но выглядело это так, что, стараясь нанести врагу второй удар, барон отвел назад свой клинок, потерял равновесие и, падая, напоролся на острие шпаги Холмса, который в это время выпрямлялся, уходя от нападения.

Барон стремительно отпрянул назад, и эфес вырвался из руки моего друга, но негодяй так основательно напоролся на клинок, что был не в силах выдернуть его из своего тела. Несколько мгновений он стоял, покачиваясь, на крыше вагона с искаженным злобой лицом, а потом со сдавленным криком порой я слышу его во сне — рухнул вниз. Холмс остался стоять на коленях, не в силах подняться. Затем он перевел глаза на нас.

Мы с Фрейдом торопливо перебрались с локомотива на крышу вагона и бросились к нему. Придерживая его с обеих сторон, мы помогли ему спуститься по лесенке с другой стороны. Фрейд хотел тут же осмотреть его рану, но Холмс упрямо покачал головой, сказав, что это всего лишь царапина, и мы проследовали за ним через два вагона, которые все еще составляли поезд барона. В первом из них мы обнаружили распростертое тело дворецкого, пораженного в голову пулей Холмса, когда он открыл огонь по поезду наших противников. Скорчившись в углу, билась в истерике женщина, еще недавно столь убедительно игравшая роль баронессы фон Лейнсдорф. Ее правильные черты лица были искажены ужасом. Она не прореагировала, когда мы проследовали мимо нее, и продолжала рыдать, в отчаянии раскачиваясь вперед и назад. Интерьер вагона был обставлен с крикливой роскошью, которая отличала и венскую резиденцию барона. На стенах между портьерами покачивалось старинное оружие, украшенное гербами, и теперь мне стало понятно, откуда оно попало в руки барона и Холмса. Мы, было, остановились при этом великолепии, но Холмс настойчиво повлек нас дальше.

— Скорее! -— взмолился он слабым голосом. — Скорее!

Мы оказались в первом вагоне, большая часть которого была заполнена багажом. В отчаянной спешке вместе с детективом мы пустились на поиски среди бесчисленных сундуков, чемоданов и саквояжей.

— Гляньте на эти отверстия для воздуха, — указал Холмс. Он стоял, опираясь на клинок и ухватившись, чтобы не упасть, за раму окна.

— Здесь! — выкрикнул Фрейд. Взяв у Холмса оружие, он просунул лезвие под дужку огромного замка. С усилием вырвав замок из гнезда, он с моей помощью приподнял крышку на массивных петлях.

В сундуке точно в таком же состоянии, как мы оставили ее, располагалась живая Нэнси Осборн Слейтер фон Лейнсдорф — ее серо-голубые глаза невидяще смотрели на нас.

Несколько мгновений, покачиваясь, Шерлок Холмс смотрел на нее.

— Удара слева у него не было, — пробормотал он и, сделав паузу, добавил: — Давайте притормозим поезда... — После чего рухнул мне на руки.

17Последняя проблема

— В сущности, войну мы так и не предотвратили, — заметил Шерлок Холмс, отставляя в сторону свой бокал с бренди. — Но, по крайней мере, можем сказать, что оттянули ее.

— Но...

— Нет секретов в том, что в Скапа Флоу стоит флот, — возразил он с нетерпеливым жестом, в котором, тем не менее, не было раздражения. — Если кайзер решит через Балканы двинуться войной на Россию, он найдет для этого предлог. Поскольку барон мертв и баронесса признана недееспособной, меня не удивит, если немецкое правительство аннулирует завещание и возьмет на себя управление имуществом барона. И тогда, — стараясь не сместить перевязь, поддерживающую его левую руку, повернулся он к Фрейду, — мы с вами, доктор, можем оказаться в противоположных лагерях.

Мы снова сидели в уютном кабинете на Бергассе, 19. Это было последнее посещение приятного помещения, задымленная атмосфера которого так живо напоминала мне нашу берлогу на Бейкер-стрит.

Когда Холмс кончил говорить, Фрейд, соглашаясь, меланхолично покачал головой и потянулся за другой сигарой.

— В какой-то мере я помогал вам предотвратить такое развитие событий, но не могу сомневаться в истинности вашего пророчества. — Он вздохнул. — Может быть, все наши старания ни к чему не привели.

— Я бы не заходил столь далеко, — улыбнулся Холмс, снова меняя положение тела. Рана на руке заживала без осложнений, но острие клинка барона задело нерв, и каждое движение было довольно болезненным. Левой рукой с усилием держа трубку, он поднес ее к губам и прикурил. — Прежде всего нам удалось оттянуть время, и одно это оправдывает все наши усилия. — Он повернулся ко мне. — А время — это то, в чем мир нуждается больше всего. Может быть, со временем человечество сможет справиться с той своей ужасной половиной, что вечно тяготеет к бесплодному разрушению и уничтожению. И если наши труды помогут человечеству обрести хоть лишний час, чтобы понять свое предназначение, то они были не напрасны.

— В наших действиях есть и другой прок, который виден уже сейчас, — заверил я обоих слушателей. — С одной стороны, мы спасли эту несчастную женщину от ждавшей ее судьбы, а с другой... — я смущенно замялся.

Холмс добродушно рассмеялся и продолжил мою мысль.

— А с другой — доктор Фрейд спас мне жизнь. Не окажись я в Вене и не будь ваше лечение столь успешным, сэр, я, без сомнения, не справился бы и с этой, и с другими проблемами, которые еще могут встретиться мне на пути. И, — добавил он, снова поднимая бокал, — если бы вы, Ватсон, не побудили меня действовать вопреки моим желаниям, доктору Фрейду так и не представилась бы возможность спасти гибнущего наркомана. В сущности, вам обоим я обязан жизнью. Что касается Ватсона, у меня впереди целая вечность, чтобы отдать ему долг, но, признаться, не знаю, как рассчитаться с вами, доктор. Если предчувствия меня не обманывают, может быть, я вижу вас в последний раз в жизни. Как я смогу выразить вам свою признательность?

Зигмунд Фрейд ответил не сразу. Пока Холмс говорил, на лице его появилась та самая неподражаемая улыбка. Затем он сбросил пепел с сигары и внимательно уставился на моего друга.

— Дайте мне минутку подумать, — попросил он.

Багаж наш был сложен, все дела завершены. Барон мертв, скоро я буду в Лондоне рядом с моей женой. Личность мнимой баронессы фон Лейнсдорф была установлена: как Холмс и предполагал, она оказалась американской актрисой, оставшейся после гастрольной поездки на континенте. Ее подлинное имя было Диана Марлоу. Во время пребывания труппы в Берлине она встретила молодого барона, который и соблазнил ее. Она подписала заявление, равносильное признанию, а также поставила подпись под документом, в котором обязывалась никогда не упоминать ни о событиях, в которых ей довелось принимать участие, ни об именах их участников, включая и Шерлока Холмса. В дополнение к вышесказанному ее обязали никогда больше не появляться в Германии и Австрии.

Полицейские власти обеих стран были заинтересованы положить конец разгорающемуся большому скандалу, который мог вылиться едва ли не в международный Инцидент. Все факты быстро стали известны, но Бергер и раненый машинист, после того как дали показания под присягой, получили, как и мы, совет хранить молчание. Энергичный сержант из венской полиции и его люди тоже были вынуждены дать такое же клятвенное обещание, хотя всем имевшим отношение к этому делу было совершенно ясно, что нет никаких причин, по которым все будут держать язык за зубами. Те, кто распутывали эту сложную схему, довели дело до конца, и пусть даже баронесса когда-нибудь заговорит (в чем я весьма сомневаюсь), императорское правительство и кайзер предусмотрительно решили не выносить на свет Божий свои политические махинации, которые выявились при столь печальных обстоятельствах. Позже я узнал, что в центре событий был не старый император, а его племянник-интриган, эрцгерцог Франц Фердинанд, затеявший эту политическую интригу вместе с графом фон Шлиффеном, бароном фон Лейнсдорфом и канцелярией в Берлине. Как ни странно, старания эрцгерцога были вознаграждены, когда много лет спустя он сам стал жертвой покушения в Сараево, и разразилась война, стоившая кайзеру его трона. И в течение этих мрачных лет, которыми началось столетие, я часто вспоминал краткую, но точную оценку, данную Зигмундом Фрейдом человеку с искалеченной рукой, хотя не могу с уверенностью сказать, был ли он прав в своих выводах. Как я намекал в этом повествовании, я не всегда с ним соглашался.

Складывая вещи, мы с Холмсом непринужденно обсуждали идею о возможности нарушить соглашение, вырванное у нас властями, и поведать миру о скандальных событиях. Ведь в Англии нам ничего не угрожает: ни угнанный поезд, ни дворецкий, павший от пули Холмса, ни нарушение границы — ничто не могло быть пущено против нас в ход как основа для обвинения. Может быть, миру и стоило знать, что замышлялось против него.

И все же мы решили хранить молчание. Мы не были уверены, к какому результату могут привести наши откровения: никто из нас не обладал должной проницательностью, чтобы оценить их последствия. И главное, мы не могли себе позволить изложить правду, не думая о докторе Фрейде. А поскольку он продолжал оставаться в Вене, это соображение и явилось решающим доводом.

— Я скажу вам, чего бы мне хотелось, — наконец сказал Фрейд, кладя сигару и в упор глядя на Холмса. — Мне бы хотелось еще раз подвергнуть вас гипнозу.

Я не имел представления, какие вопросы он хотел бы задать детективу, и его слова явились для меня неожиданностью. Как и для Холмса, который лишь удивленно моргнул и откашлялся, прежде чем ответить.

— Вы хотите загипнотизировать меня? С какой целью?

Фрейд пожал плечами, сохраняя на лице спокойную улыбку.

— Очень хорошо. Я к вашим услугам.

— Мне выйти? — спросил я, приподнимаясь, если Фрейд посчитает, что мое присутствие может помешать процедуре.

— Я бы предпочел, чтобы вы остались, — ответил он, задергивая занавеси и снова извлекая свои часы.

Теперь загипнотизировать Холмса оказалось куда легче, чем в недавнем прошлом, когда он был столь взвинчен. Сейчас уже ничто не мешало им свободно общаться, и времени было с избытком. Через три минуты глаза Холмса закрылись, и он застыл в неподвижности.

— Я бы хотел кое о чем спросить вас, — тихо и спокойно начал Фрейд, — и вы мне ответите. Когда все будет кончено, я щелкну пальцами и вы проснетесь. И не будете помнить ничего из того, что происходит. Вы понимаете?

— Полностью.

— Очень хорошо. — Он перевел дыхание. — Когда вы впервые стали употреблять кокаин?

— В двадцать лет.

— Где?

— В университете.

— Почему?

Ответа не последовало.

— Почему?

— Потому что я был несчастлив.

— Каким образом вы стали детективом? Почему?

— Чтобы карать порок и добиваться торжества справедливости.

— Доводилось ли вам встречаться с несправедливостью?

Пауза.

— Доводилось ли?.— повторил Фрейд, бросив на меня беглый взгляд.

—Да.

Сев, я с предельным вниманием и удивлением прислушивался к этому диалогу, руками я сжимал колени, непроизвольно наклоняясь вперед,' когда старался уловить тихие реплики.

— Доводилось ли вам лично встречаться со злом?

— Да.

— Что представляло собой это зло?

Холмс снова молчал, и снова его побудили дать ответ.

— Что представляло собой это зло?

— Моя мать обманывала отца.

— У нее был любовник?

— Да.

— И что произошло?

— Отец убил ее.

Отпрянув, Фрейд растерянно огляделся, выпустив меня из виду, а я, вскочив, замер на месте, хотя продолжал все слышать и видеть. Фрейд тем не менее оправился от потрясения быстрее, чем я, и снова склонился к пациенту.

— Отец убил вашу мать?

— Да. — Голос его прервался спазмом рыдания, от которого сжалось мое сердце.

— И ее любовника? — продолжал настаивать Фрейд, хотя его ресницы предательски задрожали.

— Да.

Фрейд помолчал, собираясь с мыслями, прежде чем продолжить.

— И кто был...

— Доктор! — прервал я его, и он глянул на меня.

— В чем дело?

— Не надо... не надо заставлять его вспоминать имя этого человека, прошу вас. Теперь оно уже ни для кого не имеет значения.

Помедлив несколько секунд, Фрейд кивнул.

— Благодарю вас.

Снова кивнув, он обратил свое внимание к Холмсу, который сидел неподвижно, смежив ресницы, отрешенный от мира. И только капли пота на лбу свидетельствовали о терзающих его муках.

— Скажите мне, — попросил Фрейд, — как вам стало известно о поступке вашего отца?

— Мне сказал мой преподаватель.

— Профессор Мориарти?

— Да.

— То есть он принес вам это известие?

— Да.

— Понимаю. — Вынув карманные часы, доктор Фрейд взглянул на их циферблат и снова спрятал в карманчик жилета. — Хорошо. Теперь спите, герр Холмс. Спать, спать. Я скоро разбужу вас, и вы ничего не будете помнить об этом разговоре, ничего. Вы понимаете?

— Так я и сделаю.

— Отлично. А теперь спите.

Понаблюдав за ним и убедившись, что Холмс спит, Фрейд поднялся и подтащил с другого конца комнаты кресло поближе ко мне. Глаза его были гораздо печальнее, чем обычно. Обрезая и закуривая очередную сигару, он не обмолвился ни словом. Я сидел, откинувшись на спинку кресла: голова у меня кружилась, а в ушах стоял гул от испытанного потрясения.

— Человек не обращается к наркотикам только потому, что это можно или они ему нравятся, — наконец сказал Фрейд, прищурившись на меня сквозь дымок сигары. — Помните, как-то я спросил вас, каким образом Холмс пристрастился к наркотикам, но вы не ответили, потому что не уловили всей важности моего вопроса. И все же я с самого начала чувствовал — было нечто, толкнувшее его к этому пагубному пристрастию.

— Но... — Я бросил взгляд в сторону Холмса. — Вы в самом деле догадывались?..

— Нет, не догадывался. Я и представить себе не мог ничего подобного тому, что нам довелось услышать. Но смотрите, как многое объясняется этими фактами. Теперь мы не только поняли источник его тяги к наркотикам, но и почему он выбрал эту профессию. Теперь нам стало ясно, отчего он сторонится женщин и с трудом имеет с ними дело. Далее — получила объяснение его антипатия к Мориарти. Тот страдает из-за роли, которую ему довелось однажды сыграть в этой истории. В возбужденном мозгу вашего друга, находящегося под влиянием очищенного кокаина, Мориарти представлялся частью той преступной связи, за которую он несет свою долю вины. Якобы он не просто виновен, — наклонившись вперед, он взмахнул рукой, подчеркивая свои слова, — а исключительно виновен! Не имея под руками подлинного козла отпущения, на которого можно было бы излить свою боль, герр Холмс обратил свою ярость, на человека, от которого он узнал, что произошло. Конечно, все это он хранит глубоко в душе — в области, которую я предпочел бы назвать подсознанием, — никогда не признаваясь даже самому себе в обуревающих его эмоциях, но тем не менее проявления их ясно сказываются ив выборе профессии, и в его равнодушии к женщинам, и, наконец, в его пристрастии к препарату, вызывающему наружу его подлинные, глубоко скрытые чувства.

За время меньшее, чем потребовалось для этого рассказа, я уловил ужасающую правду в предположениях доктора Фрейда. Она также объяснила эксцентрическое поведение Майкрофта Холмса, скрывающегося от всего мира в том месте, где была запрещена даже человеческая речь, и стойкую приверженность обоих братьев к холостяцкому образу жизни.

— Вы величайший детектив, — не нашелся я сказать ничего иного.

Я отнюдь не детектив, — с грустной улыбкой Фрейд покачал головой. — Я врач, который изучает пораженное мышление. — Мне пришло в голову, что разница не так уж и велика.

— Так что же мы можем сделать для моего друга?

Вздохнув, он снова покачал головой:

— Ничего.

— Ничего?

Я был поражен. Неужели он провел меня по этому пути лишь для того, чтобы упереться в тупик?

— Ничего. Я не представляю, как справиться с этими чувствами, кроме как прибегая к столь грубому и неэффективному способу, как гипноз.

— Но почему же он неэффективен? — запротестовал я, невольно схватив его за рукав. — Ведь без сомнения...

— Потому что в данном случае пациент не захочет и, я бы сказал, не сможет согласиться со своими признаниями, когда придет в себя. Он, скорее всего, скажет, что мы лжем.

— Но...

— Бросьте, доктор. Не будь вы здесь и не услышь все своими ушами, разве вы поверили бы?

Я был вынужден признать, что нет, не поверил бы.

— Вот в чем и заключается наша проблема. Во всяком случае, сомнительно, чтобы он остался тут на достаточно продолжительное время, чтобы мы могли путем терпеливых трудов направить сжигающие его страсти по другому пути. Он уже торопится в дорогу.

Мы какое-то время беседовали на эту тему, но я сразу же понял, что он прав. Если какое-то лечение и могло помочь Холмсу, то ему еще предстояло появиться на свет.

— Вы должны взбодриться, — обрадовал меня Фрейд. — Ведь ваш друг — очень деятельная личность. Он занимается благородными делами и вершит их как нельзя лучше. Если не принимать во внимание его беду, он пользуется со стороны окружающих уважением и даже любовью, ему сопутствует успех.

— Может быть, когда-нибудь наука сможет открыть тайны человеческого мозга, — заключил он. — И я не сомневаюсь; что, когда придет такой день, вклад Шерлока Холмса будет значителен — независимо От того, освободится ли его мозг от своей ужасной ноши.

Затем мы оба погрузились в молчание, после чего Фрейд пробудил детектива ото сна. Как он и говорил, Холмс ничего не помнил.

— Я сообщил что-то важное? — спросил Холмс, раскуривая трубку.

— Боюсь, что ничего особенного, — улыбаясь, ответил ему гипнотизер. Мне пришлось при этих словах отвести глаза, а Холмс поднялся и в последний раз медленно обошел комнату, внимательно разглядывая корешки бесчисленных томов.

— Что вы собираетесь делать с баронессой? — спросил он, беря в руки плащ.

— То, что смогу.

Они обменялись улыбками, а затем нам пришлось прощаться с прочими обитателями дома: с Паулой, мадам Фрейд и маленькой Анной, которая безутешно рыдала, махая вслед нашему кебу платочком. Холмс пообещал ей, что когда-нибудь вернется и снова Поиграет для нее на скрипке.

Пока мы ехали к вокзалу, он был погружен в задумчивое молчание. Поскольку он продолжал оставаться в таком же состоянии, я не решался мешать ему, хотя внезапная смена настроения удивила и встревожила меня. Тем не менее по прибытии на вокзал мне пришлось заметить, что он направляется на платформу, откуда отходит экспресс на Милан. Улыбнувшись мне, он покачал головой.

— Боюсь, что тут нет ошибки, Ватсон, — сказал он.

— Но поезд на Дувр...

— Я не возвращаюсь в Англию.

— Не возвращаетесь?

— Пока нет. Думаю, что мне требуется какое-то время, которое я хочу посвятить себе, подумать и конечно же собраться, прийти в себя. Так что вы отправляйтесь без меня.

— Но... — от неожиданности я с трудом находил слова, — когда вы вернетесь?

— Когда-нибудь, — небрежно ответил он. — А тем временем, — добавил он, — сообщите брату о моем решении и попросите его передать миссис Хадсон, чтобы моя комната оставалась в прежнем виде и чтобы там ничего не сдвигали с места. Ясно?

— Да, но..

Bce было бесполезно. Беспомощно оглядывая переполненный вокзал, я был вне себя от невозможности уговорить его, и мне оставалось лишь сетовать на отсутствие рядом с нами Фрейда.

— Мой дорогой друг, — с теплотой обратился он ко мне, беря меня за руку, — вы не должны принимать так близко к сердцу мои намерения. Говорю вам, я отправляюсь, чтобы окончательно прийти в себя. Но мне нужно время. И может быть, длительное время. — После паузы он торопливо продолжил: — Но даю вам слово, что вернусь на Бейкер-стрит. Передайте мои наилучшие пожелания миссис Хадсон, — завершил он и тепло сжал мне руку, вскакивая на подножку миланского экспресса, который начал медленно отходить от перрона.

— Но, Холмс, на что вы будете жить? Есть ли у вас деньги? — Ускоряя шаги, я шел, почти бежал рядом с поездом.

— Немного есть, — весело улыбаясь, признался он, — но у меня с собой скрипка, и думаю, что смогу заработать себе на жизнь, пока мне служат руки. — Он хмыкнул. — Если вам захочется найти следы моего пребывания, то просто следите за концертной карьерой скрипача по фамилии Синерсон. — Он пожал широкими плечами. — Ну а если мне не повезет, протелеграфирую Майкрофту о займе.

— Но... — Я уже бежал рядом с поездом. — А как быть с вашими читателями... моими читателями! Что я им скажу?

— Все что хотите, — последовал спокойный ответ. — Сообщите им, что я был убит своим учителем математики, если хотите. Можно ручаться, что они вам все равно не поверят.

Поезд прибавил скорость, и я отстал.

Мое возвращение в Англию прошло без всяких происшествий. Большую часть пути я спал, а когда вышел на перрон вокзала Виктория, меня уже с широкой улыбкой и распростертыми объятиями ждала моя дорогая подруга.

Так что пусть никто не удивляется, что, когда пришло время описать все, что произошло, я последовал совету Шерлока Холмса и с этим намерением вывел первую строчку.

 Джон Диксон Карр