— Этот тип, Джозеф Робинсон, возможно, и имеет титул баронета, что во многих случаях означает, кстати, метку беспринципности и хитрости, он может иметь денег больше, чем накопил даже старый Сесил Джон, потому что Робинсону принадлежат золотые рудники, а заодно и банк, но он ничтожен, как никто из всех, кого я знаю. Он может потратить десять тысяч фунтов на какую-нибудь картину, а умирающему от голода не даст и пенни. И еще он груб и жаден, и самый бессердечный на свете тип. Когда премьер-министр впервые попытался добыть для него титул пэра, поднялся такой шум, что ему пришлось оставить эту идею.
— Если он настолько ужасен, зачем его приглашать, папа?
Гарри театрально вздохнул:
— Это цена, которую мне приходится платить за мое искусство, дорогая. Я собираюсь выманить у него несколько фактов, которые мне нужны для моей новой книги. А он единственный из живущих на свете, кто может их мне предоставить.
— Ты хочешь, чтобы я очаровала его ради тебя?
— О, нет, нет! Мы не должны заходить так далеко, но, полагаю, ты можешь надеть какое-нибудь очень симпатичное платье.
Сантэн выбрала туалет из желтой тафты с расшитым жемчугом лифом, открывавший плечи, все еще слегка покрытые загаром после пустынного солнца. Анна, как всегда, была рядом, чтобы причесать ее и помочь одеться для ужина.
Сантэн вышла из своей собственной ванной комнаты, ставшей одним из самых роскошных явлений в ее новой жизни, закутавшись в купальный халат и обмотав голову полотенцем. Идя к туалетному столу, она оставляла на желтом паркете мокрые следы.
Анна, сидевшая на кровати, перешивала крючки на спине платья, откусывая нитки и выплевывая их, и бормотала:
— Мне пришлось распустить лиф на три сантиметра. Слишком часто случаются все эти замечательные приемы, молодая леди.
Она осторожно отложила платье и подошла к Сантэн.
— Мне бы так хотелось, чтобы ты сидела за столом вместе с нами, — проворчала Сантэн. — Ты же здесь не служанка.
Сантэн была не настолько слепа, чтобы не заметить отношений между Гарри и Анной. Но до сих пор у нее не было возможности поговорить об этом, хотя ей очень хотелось разделить счастье Анны, пусть хотя бы со стороны.
Анна схватила серебряную щетку и набросилась на волосы Сантэн, с такой силой расчесывая длинные густые локоны, что голова девушки дернулась назад.
— Ты хочешь, чтобы я зря тратила время, слушая, как все эти модные персоны шипели за моей спиной, будто гуси? — Она так точно изобразила английский выговор, что Сантэн восторженно захихикала. — Нет, спасибо, я же ни слова не пойму в этих умных разговорах, и, вообще, старая Анна куда счастливее и полезнее в кухне, когда присматривает за всеми этими ухмыляющимися черными мошенниками.
— Папе Гарри так хочется, чтобы ты присоединилась к компании, он часто говорит мне об этом. Думаю, он все сильнее тебя любит.
Анна поджала губы и фыркнула.
— Хватит болтать ерунду, юная леди, — решительно произнесла она.
Отложив щетку, она набросила на волосы Сантэн тонкую желтую сетку с блестками, собрав их блестящую массу в пышный узел.
— Вот так! — Она отступила назад и одобрительно кивнула. — Теперь платье.
Она пошла к кровати, чтобы взять его, а Сантэн встала и сбросила с себя купальный халат. Он упал на пол, и Сантэн, обнаженная, посмотрелась в зеркало.
— Этот шрам на твоей ноге хорошо заживает, но ты еще слишком темная, — пожаловалась Анна.
И вдруг умолкла и замерла, держа на вытянутых руках желтое платье. Она задумчиво нахмурилась, рассматривая Сантэн.
— Сантэн! — Ее голос прозвучал резко. — Когда у тебя в последний раз были лунные дни?
Сантэн наклонилась и подхватила упавший халат, чтобы прикрыться.
— Я же болела, Анна. Удар по голове… а потом инфекция…
— Когда они были? — безжалостно повторила Анна.
— Ты не понимаешь, я болела! Ты разве не помнишь? Когда у меня была пневмония, они тоже…
— Ни разу после пустыни! — Анна сама ответила на свой вопрос. — Ни разу с тех пор, как ты выбралась из пустыни с тем немцем, с тем полукровкой-африканером…
Она бросила платье на кровать и вырвала из рук Сантэн халат.
— Нет, Анна, я просто болела…
Сантэн дрожала. До этой минуты она просто отказывалась осознавать чудовищную возможность, о которой теперь заговорила Анна.
Анна положила крупную мозолистую руку на живот Сантэн, и девушка поморщилась от этого прикосновения.
— Я ему никогда не доверяла, у него кошачьи глаза, желтые волосы и здоровенная шишка в штанах, — яростно бормотала Анна. — Теперь я понимаю, почему ты ни слова ему не сказала, когда мы уезжали, почему ты смотрела на него как на врага, а не как на спасителя!
— Анна, у меня и раньше случались пропуски! Это может быть…
— Он тебя изнасиловал, мое бедное дитя! Он надругался над тобой! Ты ничего не могла поделать. Так это произошло?
Сантэн прекрасно видела выход, который предлагала ей Анна, и ей очень хотелось им воспользоваться.
— Он тебя принудил, мое дитя, ведь так? Скажи Анне!
— Нет, Анна. Он меня не принуждал.
— И ты ему позволила… Ты ему позволила? — Выражение лица Анны стало угрожающим.
— Я была так одинока… — Сантэн упала на табурет и закрыла лицо ладонями. — Я почти два года не видела ни одного белого человека, а он был так добр ко мне и так красив, и я была обязана ему жизнью… Разве ты не понимаешь, Анна? Пожалуйста, скажи, что понимаешь!
Анна обняла ее толстыми сильными руками, и Сантэн прижалась лицом к ее мягкой теплой груди. Обе молчали, дрожащие, испуганные.
— Ты не можешь… — сказала наконец Анна. — Нам придется от него избавиться.
Эти слова потрясли Сантэн, она снова задрожала и попыталась спрятаться от страшной мысли.
— Мы не можем принести в Теунис-крааль еще одного бастарда, им такого не вынести. Да и стыда не оберешься! Да, здесь приняли одного незаконнорожденного, но минхеер и генерал не примут второго. Ради всех нас, ради семьи Майкла и Шасы, ради тебя самой, ради всех, кого я люблю, придется… Ты должна от него избавиться.
— Анна, я не могу этого сделать!
— Ты что, любишь этого человека, который наполнил твой живот?
— Нет. Уже нет. Я его ненавижу, — прошептала Сантэн. — О боже, как я его ненавижу!
— Тогда избавься от его выродка, пока он не погубил тебя, Шасу и всех нас.
Этот ужин превратился в кошмар. Сантэн сидела в конце длинного стола и рассеянно улыбалась, хотя ее глаза горели от стыда, а бастард в животе казался ей гадюкой, свернувшейся и готовой напасть.
Высокий пожилой мужчина рядом с ней что-то гудел раздражающе скрипучим голосом, обращая свой монолог исключительно к Сантэн. Солнце выкрасило его лысую голову в цвет, свойственный яйцу ржанки, но глаза у него оставались странно безжизненными, как у мраморной статуи. Сантэн не могла сосредоточиться на том, что он произносил, его слова звучали неразборчиво, словно он говорил на неведомом языке. Мысли Сантэн кружились вокруг новой угрозы, внезапно нависшей над ней, угрозы всему ее существованию и существованию ее сына.
Она знала, что Анна права. Ни генерал, ни Гарри Кортни не примут в Теунис-краале еще одного бастарда. Даже если они смогут примириться с тем, что она сделала, на что совершенно не стоило надеяться, они все равно не смогут допустить, чтобы Сантэн навлекла бесчестье и скандал не только на память Майкла, но и на всю их семью. Такое было просто невозможно, и идея Анны оставалась единственным открытым для Сантэн выходом.
Сантэн нервно подскочила на стуле и чуть не закричала вслух.
Мужчина, сидевший рядом с ней, под столом коснулся ее ноги.
— Извини меня, папа. — Она быстро отодвинула стул, и Гарри с другого конца стола бросил на нее тревожный взгляд. — Мне нужно выйти на минутку…
И она убежала в кухню.
Анна увидела ее тревогу, бросилась навстречу и увела в кладовую. И сразу закрыла и заперла за ними дверь.
— Обними меня, Анна, пожалуйста… я так растеряна и так боюсь… а еще тот ужасный человек…
Сантэн содрогнулась.
Руки Анны успокоили ее, и через какое-то время Сантэн прошептала:
— Ты права, Анна. Мы должны от него избавиться.
— Поговорим об этом завтра, — мягко сказала Анна. — А пока ополосни глаза холодной водой и возвращайся за стол, пока не устроила сцену.
Отпор Сантэн сделал свое дело, и высокий лысый магнат даже не посмотрел на нее, когда она вернулась и заняла свое место рядом с ним. Он обращался к женщине, сидевшей по другую сторону от него, но остальные прислушивались к его словам с вниманием, как того заслуживал богатейший человек в их мире.
— Тогда было другое время, — говорил он. — Эта земля предоставляла большие возможности, состояние крылось под каждым камнем, право слово! Барнато начал торговлю с ящика сигар, кстати, ужасно плохих, и, когда Родс купил их, он дал чек на три тысячи фунтов, самый крупный чек в те дни, хотя, могу сказать, я с тех пор выписывал чеки и покрупнее…
— А с чего начали вы, сэр Джозеф?
— С пяти фунтов в кармане и носа, чтобы вынюхивать алмазы и выкупать их у нелегальных добытчиков, вот как. И отличать настоящие камни от подделок.
— И как вы это делали, сэр Джозеф? Как узнавали, какие камни настоящие?
— Самый простой способ, дорогая, это опустить его в стакан с водой. Если он будет мокрым, когда его достанешь, — это подделка. Если будет сухим — это алмаз.
Эти слова проскочили мимо Сантэн, не оставив особого впечатления, потому что ее слишком занимали свои мысли, и к тому же Гарри подавал ей знак с другого конца стола, что пора дамам встать.
Но, видимо, слова Робинсона все же застряли где-то в ее подсознании, потому что на следующее утро, когда она сидела в беседке и невидящим взором смотрела на залитые солнечным светом лужайки, рассеянно перебирая пальцами ожерелье Ха’ани, поглаживая камни, она вдруг почти неосознанно наклонилась через стол и налила в бокал воды из графина.
Потом она подняла ожерелье над бокалом и медленно опустила его в воду. Через несколько секунд она достала украшение и рассеянно осмотрела. Цветные камни блестели от воды… и тут ее сердце внезапно заколотилось. Прозрачный камень, огромный кристалл в центре ожерелья, остался сухим.