— Позволите представиться, миссис Кортни? Меня зовут Руперт Твентимен-Джонс.
Он походил скорее на гробовщика, чем на горного инженера. Он даже носил черную куртку из альпаки с высоким воротником и черный узкий галстук. Волосы у него были угольно-черными, зализанными назад, но бакенбарды — пушистыми и белыми, как хлопковая вата. Нос и кончики ушей были изъедены язвами от тропического солнца, и казалось, будто их погрызли мыши. Под глазами инженера висели мешки, как у бассета, и выражение лица тоже напоминало этих собак.
— Как дела, мистер Джонс?
— Доктор Твентимен-Джонс, — серьезно поправил он Сантэн. — Я получил письмо от мистера Абрахамса…
Он протянул ей письмо так, словно это была судебная повестка.
— Спасибо, доктор Твентимен-Джонс. Не хотите выпить чашечку чая, пока я его читаю?
Прошу, пусть Вас не введет в заблуждение внешний вид этого человека, — заверял ее в письме Абрахам Абрахамс. — Он помощник доктора Меренски, который открыл алмазные террасы в Спайрегибайде, а теперь регулярно консультирует правление копей компании «Де Бирс». Если требуются дополнительные подтверждения его статуса, учтите тот факт, что его гонорар за консультацию составляет 1200 гиней.
Полковник Кортни заверил меня, что мевроу Анна Сток и Ваш сын Майкл пребывают в отличном здравии, все шлют Вам самые добрые и горячие пожелания и надеются на Ваше скорейшее возвращение.
Я отправляю все необходимые Вам припасы, и после расчета за них и выплаты аванса доктору Твентимен-Джонсу на Вашем счете в банке «Стандард» остается 6 фунтов 11 шиллингов. Документы по Вашей заявке надежно хранятся в сейфовой комнате банка.
Сантэн аккуратно сложила письмо. От ее наследства и денег от продажи алмаза Ха’ани осталось чуть больше шести фунтов стерлингов… ей нечем будет даже заплатить за билет, чтобы вернуться в Теунис-крааль, разве что она продаст машины…
Однако Твентимен-Джонсу заплатили, и она могла продержаться еще три месяца на тех запасах, что имелись в лагере.
Она посмотрела на инженера, сидевшего в походном кресле и прихлебывавшего горячий чай.
— Двенадцать сотен гиней, сэр… должно быть, вы и в самом деле хороши.
— Нет, мадам. — Он серьезно покачал головой. — Я просто наилучший.
Ночью Сантэн провела Твентимен-Джонса через пчелиную пещеру, и, когда они вышли в тайную долину, он сел на камень и промокнул лицо носовым платком.
— Это вообще-то не слишком хорошо, мадам. Необходимо что-то сделать с этими отвратительными насекомыми. Боюсь, от них придется избавиться.
— Нет! — Ответ Сантэн был мгновенным и решительным. — Я не хочу наносить вреда этому месту и его обитателям, насколько это возможно, пока…
— Пока, мадам?
— Пока мы не решим, что это действительно необходимо.
— Не люблю пчел. Меня ужасно раздувает от их укусов. Я верну вам часть гонорара, и вы сможете найти другого консультанта.
Он уже хотел встать.
— Подождите! — удержала его Сантэн. — Я осмотрела утесы вон там, наверху. Можно добраться в долину через гребень. К несчастью, для этого потребуются подъемная корзина и система шкивов и блоков с самого верха.
— Это весьма усложнит мою работу.
— Прошу вас, доктор Твентимен-Джонс, без вашей помощи…
Инженер что-то неразборчиво пробормотал и ушел в темноту, высоко подняв фонарь.
Он начал свои предварительные исследования, как только заиграл рассвет. Весь тот день, пока Сантэн сидела в тени монгонго, она то и дело замечала его долговязую фигуру, вышагивавшую тут и там с опущенной головой; он останавливался каждые несколько минут, чтобы поднять обломок камня или горсть почвы, а потом снова исчезал среди деревьев и скал.
Инженер вернулся к Сантэн лишь во второй половине дня.
— И как? — спросила она.
— Если вас интересует мое мнение, мадам, то скажу, что вы слегка поспешны. Мне понадобится несколько месяцев, прежде чем…
— Месяцев? — тревожно воскликнула Сантэн.
— Определенно… — Но тут он посмотрел на ее лицо, и его тон изменился. — Вы платите мне совсем не за предположения. Я должен вскрыть склон и посмотреть, как он устроен. Это займет время и потребует тяжелого труда. Мне понадобятся все ваши рабочие и мои собственные.
— Об этом я не подумала.
— Скажите, миссис Кортни, — осторожно спросил инженер, — что, собственно, вы надеетесь тут найти?
Сантэн глубоко вздохнула и за спиной сложила пальцы в знак рогов, чтобы отогнать дурной глаз, как учила ее Анна.
— Алмазы, — сказала она.
И тут же испугалась, что, произнеся это слово вслух, навлечет на себя худшую из неудач.
— Алмазы!.. — повторил Твентимен-Джонс с таким видом, словно услышал весть о смерти родного отца. — Ну, посмотрим… — Его лицо помрачнело. — Посмотрим…
— Когда мы начнем?
— Мы, миссис Кортни? Вы будете держаться подальше от этого места. Я никому не позволяю топтаться возле меня, когда работаю.
— Но, — возразила Сантэн, — разве мне нельзя просто посмотреть?
— Это, миссис Кортни, правило, которое я никогда не нарушаю… так что, боюсь, вам придется сдержать себя.
И вот Сантэн оказалась изгнанной из своей долины, и дни под лагерем у Львиного Дерева потекли медленно. Из-за своего частокола она видела бригаду Твентимен-Джонса — люди с трудом поднимались по каменистой тропе к вершине, сгибаясь под тяжестью груза, а потом исчезали за гребнем.
После почти месяца ожидания Сантэн наконец сама предприняла подъем на скалу. Это был трудный и изнурительный путь, и при каждом шаге Сантэн остро ощущала тяжесть в своем животе. Но на вершине скалы перед ней открылся такой бодрящий вид с высоты орлиного полета — долина перед ней словно раскинулась до самого края земли, — что Сантэн показалось: она заглядывает прямо в душу самой земли.
Подъемная система от скального выступа выглядела не солиднее ниточки паутины, и Сантэн содрогнулась при мысли, что ей придется шагнуть в брезентовую корзину и ждать, пока ее спустят в глубину амфитеатра. Далеко внизу виднелись похожие на муравьев фигурки поисковой бригады и горки земли, которые они выбросили из пробных ям. Сантэн даже различила тощего, как аист, Твентимен-Джонса, ходившего от одной ямы к другой.
Она отправила в корзине записку: «Сэр, вы нашли что-нибудь?»
Ответ пришел часом позже: «Мадам, терпение — одна из величайших добродетелей».
Это был последний раз, когда Сантэн поднялась на утес, потому что дитя, казалось, росло, как злокачественная опухоль. Шасу она носила с радостью, но эта беременность принесла с собой боль, неудобство и несчастье. Сантэн даже перестала читать привезенные с собой книги, потому что обнаружила, что ей трудно сосредоточиться даже на одной странице. Ее взгляд постоянно покидал напечатанные слова и устремлялся к тропе на утесе, словно ища долговязую фигуру, спускающуюся с горы.
Жара с каждым днем становилась все более давящей, лето приближалось к убийственным дням конца ноября, и Сантэн не могла спать. Она лежала на своей койке, потея всю ночь, а утром с трудом выходила наружу, чувствуя себя измотанной, подавленной и одинокой. Она слишком много ела, это стало ее единственным утешением против скуки в эти длинные душные дни. У нее появилась настоящая страсть к жареным почкам с острой подливкой, и Темный Хендрик каждый день охотился, чтобы приносить ей свежую порцию.
Живот Сантэн увеличивался, ребенок становился огромным, так что Сантэн приходилось раздвигать колени, садясь, и он безжалостно колотил ее изнутри, брыкаясь и вертясь, как огромная рыбина на крючке. Сантэн стонала:
— Успокойся, маленькое чудовище… О боже, как мне хочется избавиться от тебя!
Наконец однажды днем, когда Сантэн уже почти отчаялась, Твентимен-Джонс появился на склоне скалы. Темный Хендрик заметил его и поспешил в палатку Сантэн, чтобы предупредить ее, поэтому она успела встать, ополоснуть лицо и сменить пропотевшую одежду.
Когда инженер широким шагом вошел в ворота частокола, она уже сидела за столом, пряча за ним гигантский живот, и не встала ему навстречу.
— Что ж, мадам, вот отчет для вас.
Он положил на стол перед Сантэн толстую папку.
Она развязала тесемки и открыла ее. Там лежали листы, заполненные аккуратным педантичным почерком: цифры, и числа, и слова, которых Сантэн никогда прежде не видела. Она медленно переворачивала страницы, а Твентимен-Джонс печально смотрел на нее. Как-то раз он даже покачал головой и как будто собрался что-то сказать, но вместо этого достал из нагрудного кармана носовой платок и шумно высморкался.
Сантэн наконец посмотрела на него.
— Простите, — прошептала она, — я ничего тут не поняла. Объясните мне!
— Буду краток, мадам. Я заложил сорок шесть шурфов, каждый на глубину в пятьдесят футов, с интервалом в шесть футов.
— Да, — кивнула Сантэн. — Но что вы нашли?
— Я обнаружил, что на глубине в тридцать пять футов на площади всей собственности залегает слой желтых кимберлитов.
У Сантэн закружилась голова, ее замутило. «Желтые кимберлиты» прозвучали для нее зловеще. Твентимен-Джонс сделал паузу и еще раз высморкался. Сантэн отчетливо видела, что ему не хочется произносить дальнейшие слова, которые могли навсегда убить ее надежды и мечты.
— Пожалуйста, продолжайте… — прошептала она.
— Под этим пластом мы наткнулись… — Голос инженера упал, он посмотрел на Сантэн так, словно его сердце болело за нее. — Мы наткнулись на голубой слой.
Сантэн вскинула руку к губам, и ей показалось, что она вот-вот потеряет сознание.
— Голубой слой…
Это прозвучало еще хуже, чем «желтый»; ребенок тут же начал биться в ее животе, и отчаяние обрушилось на Сантэн, как поток ядовитой лавы.
«Все напрасно», — подумала она, уже не слушая, что еще говорит инженер.
— В классической формации трубки, конечно, обломочная порода лежит над более твердой сланцевой глиной…
— Значит, там нет никаких алмазов, — тихо произнесла Сантэн.
Инженер уставился на нее: