— «Ты не там, Майкл, — прошептала она под темной вуалью. — Тебе там не место. Для меня ты всегда будешь живущим в небе. Для меня ты всегда будешь там, в синеве… — А потом добавила: — Au revoir, Майкл, до встречи, дорогой мой. Каждый раз, глядя на небо, я буду думать о тебе».
Сантэн сидела у окна. Когда она накинула на плечи свадебную вуаль, Анна хотела было возразить, но передумала. Она просто села на кровать, и они обе молчали.
Им были слышны голоса мужчин в гостиной внизу. Недавно кто-то играл на пианино, играл очень плохо, но Сантэн все же узнала «Похоронный марш» Шопена, — а остальные тихо напевали и отбивали ритм.
Инстинктом Сантэн понимала, что там происходит, что это ритуал прощания с одним из них, но ее это ничуть не трогало. Потом, немного позже, она услышала, что голоса стали звучать иначе. Мужчины становились все пьянее, и она знала, что это тоже часть ритуала. Затем раздался смех — пьяный смех, за которым слышалась глубокая грусть, — потом снова пение, хриплое и фальшивое, но она по-прежнему ничего не чувствовала. Она просто сидела с сухими глазами при свете свечи и наблюдала за вспышками выстрелов на горизонте, вслушивалась в пение и звуки войны.
— Тебе нужно лечь в постель, дитя, — сказала в какой-то момент Анна, сказала нежно, по-матерински.
Но Сантэн качнула головой, и Анна не стала настаивать. Вместо того она поправила фитиль, положила одеяло на колени Сантэн и ушла вниз, чтобы принести из гостиной тарелку с окороком и холодным пирогом и бокал вина. Но еда и вино остались нетронутыми на столике рядом с Сантэн.
— Ты должна поесть, детка, — прошептала Анна, неохотно нарушая безмолвие девушки.
Сантэн медленно повернула голову в ее сторону.
— Нет, Анна, — сказала она. — Я уже не детка. Эта часть меня сегодня умерла вместе с Майклом. Никогда больше не называй меня так.
— Не буду, обещаю.
Сантэн снова медленно повернулась к окну.
Часы в деревне отбили два, и вскоре после этого они услышали, что офицеры эскадрильи уходят. Некоторые были настолько пьяны, что товарищам пришлось вынести их из дома и бросить в кузов грузовика, как мешки с зерном, а потом грузовик медленно уехал в ночь.
В дверь тихо постучали; Анна встала с кровати и подошла, чтобы ее открыть.
— Она не спит?
— Не спит, — шепнула в ответ Анна.
— Могу я с ней поговорить?
— Входите.
Шон Кортни вошел в спальню и остановился рядом со стулом Сантэн. Девушка почувствовала запах виски, но генерал держался на ногах крепко, как гранитный валун, и голос его звучал ровно; и все же она ощутила, что внутри у него встала некая стена, отгородившая горе.
— Мне пора идти, дорогая, — сказал он на африкаансе.
Сантэн встала, позволив одеялу соскользнуть с коленей, и, все так же со свадебной вуалью на плечах, шагнула к генералу и посмотрела ему в глаза.
— Вы были его отцом, — сказала она.
Самообладание генерала пошатнулось. Он качнулся и оперся рукой о стол, глядя на Сантэн.
— Откуда ты знаешь? — шепотом спросил он.
Теперь Сантэн увидела, как его горе выплеснулось наружу, и наконец позволила своему собственному горю соединиться с ним. Из ее глаз полились слезы, плечи задрожали. Генерал раскрыл ей объятия, и она ринулась в них, и он прижал ее к груди. Оба долго молчали, пока рыдания Сантэн постепенно не утихли. Тогда Шон сказал:
— Я всегда буду думать о тебе как о жене Майкла, как о моей родной дочери. Если я тебе понадоблюсь, не важно, где и когда, ты только дай мне знать.
Она быстро кивнула, моргая, а потом отступила на шаг.
— Ты такая храбрая и сильная, — сказал Шон. — Я это понял при нашей первой встрече. Ты выдержишь.
Он повернулся и, прихрамывая, вышел из комнаты, а через минуту Сантэн услышала шорох шин «роллса» по гравию, когда зулус повел машину на базу эскадрильи.
На рассвете Сантэн была на холме за особняком. Она сидела на спине Нюажа; и когда эскадрилья вылетела на рассветное патрулирование, девушка приподнялась в седле и помахала пилотам.
Маленький американец, которого Майкл называл Хэнком, летел впереди; он покачал крыльями и махнул ей рукой, Сантэн засмеялась и тоже замахала, при этом по ее щекам катились слезы, которые на холодном утреннем ветру обжигали ей кожу, как ледышки.
Потом они с Анной все утро работали, снова закрывая большую гостиную, накидывая на мебель чехлы, упаковывая сервиз и серебро. Потом они втроем пообедали в кухне холодным паштетом и окороком, оставшимися с вечера. Хотя Сантэн была бледна, а под ее глазами лежали темные, как синяки, круги и хотя она почти не дотронулась до еды и вина, разговаривала она как обычно, обсуждая домашние дела на сегодняшний день. Граф и Анна исподтишка тревожно наблюдали за ней, не зная, как воспринимать ее неестественное спокойствие, и в конце обеда граф уже не в силах был сдерживаться.
— Как ты себя чувствуешь, малышка моя?
— Генерал сказал, что я выдержу, — ответила Сантэн. — И я хочу доказать, что он не ошибся.
Она поднялась из-за стола:
— Я вернусь через час и помогу тебе, Анна.
Девушка взяла охапку роз, которые они вынесли из гостиной, и направилась к конюшне. Сев на Нюажа, она по аллее доехала до дороги, по которой двигалась длинная колонна солдат в хаки, сгибавшихся под тяжестью оружия и вещевых мешков; они окликали ее, когда она проезжала мимо, и она улыбалась и махала им рукой, а они с тоской оглядывались на нее.
Сантэн привязала Нюажа к церковным воротам и, держа розы, обошла поросшую мхом церковь. Темно-зеленые тисы раскинули ветви над участком де Тири, но недавно перекопанная земля была утоптанной и грязной, а могила походила на одну из овощных грядок Анны, только далеко не такую аккуратную и ухоженную.
Сантэн принесла из сарая в дальнем конце церковного кладбища лопату и принялась за дело. Закончив, она уложила на холмик розы и отступила назад. Ее юбка стала грязной, под ногти тоже набилась грязь.
— Ну вот, — удовлетворенно сказала она. — Так намного лучше. А когда я найду каменотеса, я поставлю надгробие, Майкл, и буду приходить каждое утро со свежими цветами.
В тот день она работала вместе с Анной, не отрываясь от дела, не останавливаясь ни на минуту, и сделала перерыв лишь перед сумерками, чтобы умчаться на Нюаже на холм и увидеть самолеты, возвращавшиеся с севера. В тот вечер еще двое из эскадрильи не вернулись, и тяжесть горя, одолевшего Сантэн, когда она возвращалась домой, ощущалась ничуть не легче, чем от смерти Майкла.
После ужина она ушла в свою спальню сразу после того, как они с Анной перемыли посуду. Она понимала, что совершенно вымоталась, и ей хотелось спать, однако горе, которое она весь день держала в узде, навалилось на нее в темноте, и она накрыла голову подушкой, чтобы приглушить его.
Но Анна все равно все слышала, потому что прислушивалась. Она вошла в комнату девушки в чепце с оборками и ночной сорочке, со свечой в руке. Задув свечу, она скользнула под одеяло и обняла Сантэн, утешая и убаюкивая, пока девушка наконец не заснула.
На рассвете Сантэн снова была на холме. Так день за днем и неделя за неделей все повторялось, и Сантэн уже чувствовала себя в ловушке безнадежности от этой рутины отчаяния. Лишь мелкие перемены случались иногда: появилась дюжина новых SE5a, все еще в скучной заводской окраске, и вели их пилоты, маневрировавшие так, что даже Сантэн было ясно: это новички. А количество знакомых ей ярких машин сокращалось с каждым вылетом.
Колонны людей, машин и орудий, двигавшихся по главной дороге под особняком, с каждым днем увеличивались, тревога и напряжение нарастали, заражая даже троих обитателей особняка.
— Теперь в любое мгновение… — то и дело повторял граф. — Это вот-вот начнется. Увидите, я прав.
Однажды утром маленький американец сделал круг над холмом, где стояла Сантэн, и, далеко высунувшись из кабины, что-то бросил. Это был небольшой пакет, к которому привязали длинную яркую ленту в качестве маркера. Пакет упал за гребнем холма, и Сантэн погнала Нюажа вниз по склону; лента зацепилась за терновый куст в самом низу. Сантэн выпутала ее из колючек и когда Хэнк сделал еще круг, подняла пакет, показывая пилоту, что она забрала его, а тот отсалютовал ей и унесся к хребту.
Сантэн открыла пакет, уединившись в своей комнате. В нем лежали крылышки Королевского воздушного флота и медаль в красной кожаной коробочке. Сантэн погладила блестящую шелковую полоску, на которой висел серебряный крест, а потом перевернула его и увидела дату, имя Майкла и его звание, выгравированные на обратной стороне. Третьим предметом был толстый кожаный конверт с фотографией. На ней красовались самолеты эскадрильи, выстроенные полукругом, крыло к крылу, перед ангарами в Бертангле, а на переднем плане стояли группой пилоты, самодовольно улыбавшиеся фотографу. Тот ненормальный шотландец, Эндрю, стоял рядом с Майклом, едва доставая ему до плеча, а Майкл сдвинул фуражку на затылок и сунул руки в карманы. Он выглядел таким бесшабашным и беспечным, что у Сантэн сжалось сердце и она почувствовала, что задыхается.
Девушка вставила снимок в одну рамку с фотографией матери и держала ее на столике у кровати. А медаль и крылышки положила в шкатулку с драгоценностями, вместе с другими своими сокровищами.
Теперь Сантэн каждое утро проводила по часу на церковном кладбище. Она выложила могилу красными кирпичами, которые нашла за сараем.
— Это временно, пока я не нашла каменотеса, Майкл, — объяснила она ему, стоя на коленях.
А потом обобрала ближайший лес и поле, чтобы осыпать могилу дикими цветами.
Вечерами она ставила пластинку с записью «Аиды» и сосредоточенно изучала ту страницу своего атласа, где изображался похожий по очертаниям на конскую голову африканский континент, или читала вслух английские книги, Киплинга и Бернарда Шоу, которые принесла из спальни своей матери, а граф внимательно слушал, время от времени поправляя ее произношение. Никто из них не упоминал о Майкле, но они оба ежеминутно словно ощуща