Сантэн с жадностью рассматривала карту.
— Так мы уже у берегов Южной Африки?
— Нет-нет! Это германская Западная Африка; здесь была одна из колоний кайзера, пока южноафриканцы не отобрали ее два года назад.
— И что там — джунгли? Саванна?
— Ничего такого приятного, Солнышко. Это одна из самых забытых богом пустынь во всем мире.
И Сантэн уходила из штурманской рубки, возвращалась на мостик и смотрела на восток, туда, где далеко за горизонтом скрывался огромный континент.
— О, я просто дождаться не могу, когда наконец все увижу!
Эта лошадь была существом пустынным, ее далекие предки носили на себе королей и вождей бедуинов по жарким пустыням Аравии. Некогда крестоносцы увезли этих животных на север, в прохладный европейский климат, а потом, сотни лет спустя, они снова очутились в Африке вместе с немецкими колонизаторами, их вывели на сушу в порту Людерица, с кавалерийскими эскадронами Бисмарка. В Африке этих лошадей скрещивали с лохматыми храбрыми лошадками буров и закаленными пустыней скакунами готтентотов, пока наконец не появилось вот это существо, отлично приспособленное к здешней труднопроходимой местности и той работе, которой от него ожидали.
У лошади были широкие ноздри и красивая голова, как у арабских коней, широкие копыта, напоминающие лопаты, — они давали возможность легко двигаться по мягкой песчаной почве, — большие легкие в бочкообразной груди, светлая ореховая окраска, ослаблявшая ярость солнца, лохматая шерсть, защищавшая как от жгучей дневной жары, так и от ледяных ночей пустыни, а также ноги и сердце, способные выдержать все и увезти всадника к далеким бледным горизонтам и еще дальше.
Человек, сидевший на лошади, тоже был смешанного происхождения и, как и его скакун, созданием пустыни и бесконечных просторов.
Его мать приехала сюда из Берлина, когда ее отца назначили заместителем командующего военными силами в германской Западной Африке. Она встретила молодого бура и, несмотря на сопротивление семьи, вышла за него замуж, хотя все состояние его родных заключалось в клочке земли и решительном характере. Лотар стал единственным плодом этого союза, и его по настоянию матери отправили в Германию, чтобы он получил там образование. Он прекрасно учился, его ждали большие перспективы, но разразилась бурская война и прервала его занятия. Он добрался до Виндхука тайком, и только его мать узнала о его намерении присоединиться к силам буров. Сама она происходила из семьи военных, и она бесконечно гордилась сыном, когда Лотар ускакал вместе со слугой-готтентотом и тремя запасными лошадьми на поиски отца, который уже сражался с англичанами.
Отца Лотар нашел в Магерсфонтейне вместе с его дядей Коосом де ла Реем, легендарным командиром буров, и уже два дня спустя получил боевое крещение в сражении с британцами, которые пытались взять перевал через горы и осадить Кимберли.
Лотару де ла Рею было четырнадцать лет и пять дней отроду на рассвете дня битвы, и он убил своего первого англичанина еще до шести утра. Это оказалось куда легче, чем попасть в газель-прыгуна или стремительно бегущего куду.
Лотар, один из пятисот отборных снайперов, скрывался за бруствером окопа, который сам же и помогал выкопать у подножия гор. Идея соорудить окопы и использовать их как укрытие поначалу вызвала отвращение у буров, прирожденных всадников и любителей широких просторов. Но генерал де ла Рей убедил их испытать новую тактику, и шеренги наступавшей английской пехоты, ничего не подозревая, пошли к окопам в обманчивом утреннем свете.
Наступление в том месте, где затаился Лотар, возглавлял мощный, коренастый мужчина с огненно-рыжими бакенбардами. Он шагал в десятке шагов перед шеренгой, его килт беспечно развевался, тропический шлем был лихо сдвинут вбок на один глаз, в правой руке он держал обнаженную саблю.
В тот момент над горами за Магерсфонтейном поднялось солнце, его сочное оранжевое сияние залило ровный невыразительный вельд. Оно осветило ряды приближавшихся шотландцев, как прожектор освещает сцену, — идеальный свет для стрельбы, — а буры заранее отметили расстояния перед собой, обозначив их пирамидками камней.
Лотар прицелился в центр лба англичанина, но, как и люди рядом с ним, испытывал странную неохоту — ведь это слишком походило на простое убийство. Потом, почти против его воли, винтовка прижалась к его плечу, а звук выстрела показался ему прозвучавшим где-то вдали. Шлем слетел с головы британского офицера и покатился по земле. Офицера отбросило назад, он широко раскинул руки. Звук удара пули о человеческий череп, схожий со стуком зрелой дыни об пол, вернулся к Лотару. Сабля сверкнула на солнце, вылетая из руки солдата, а потом и он сам медленно, изогнувшись, как в танце, упал в низкий жесткий кустарник.
Сотни горцев лежали плашмя перед окопами весь тот день. Ни один из них не осмеливался поднять голову, потому что винтовки в окопах в сотне шагов перед ними держали лучшие в мире снайперы.
Африканское солнце жгло им ноги под килтами, пока кожа не распухла и не начала лопаться, как перезревшие фрукты. Раненые просили воды, и кое-кто из буров бросал им из окопов бутылки с водой, но те не долетали.
Хотя с тех пор Лотар убил еще пятьдесят человек, это был день, который он запомнил навсегда. Лотар считал его днем, когда он стал мужчиной.
Лотара не было среди тех, кто бросал бутылки с водой. Вместо этого он застрелил двух англичан, которые попытались доползти до бутылок. Его ненависть к англичанам, взращенная в нем матерью и отцом, по-настоящему начала расцветать в тот день и полностью созрела в последующие годы.
Англичане гонялись за ним и его отцом по вельду, как за дикими зверями. Его любимая тетушка и три кузины умерли от дифтерии, белой болезни горла, в английских концентрационных лагерях, но Лотар позволил себе верить в историю о том, что англичане прятали в хлеб для бурских женщин рыболовные крючки, чтобы разорвать им горло. Это было вполне в духе англичан, воевавших с женщинами, юными девушками и детьми.
Лотар вместе с отцом и дядей сражались еще долго после того, как надежда на победу растаяла, и с гордостью называли себя Последним Лекарством. Когда остальные, исхудавшие до того, что превратились в ходячие скелеты, страдающие от дизентерии и покрытые язвами из-за солнечных ожогов и недоедания — они называли эти язвы «болячками вельда», — одетые в лохмотья, имея всего по два-три патрона в патронташах, сдались англичанам у Веренигинга, Петрус де ла Рей и его сын Лотар не пошли с ними.
— Будь свидетелем моей клятвы, Господь моего народа…
Петрус стоял в вельде с непокрытой головой, его семнадцатилетний сын стоял рядом с ним.
— Война с англичанами не кончится никогда. В этом я клянусь тебе, Бог Израиля!
Потом он вложил в руки Лотара Библию в черном кожаном переплете и заставил произнести ту же клятву.
— Война с англичанами не кончится никогда…
Лотар слушал отца, проклинавшего предателей, трусов, которые не захотели сражаться дальше, — Луиса Боту, Джанни Сматса и даже своего собственного брата Кооса де ла Рея.
— И пусть вы проживете всю свою жизнь в английском ярме, а потом десять тысяч лет горите в аду!
А потом отец и сын повернулись и поскакали в безводные просторы, что находились под властью имперской Германии, и предоставили другим примириться с англичанами.
Поскольку оба они, отец и сын, были сильными и упорными и оба были наделены от природы практичностью и храбростью, а также потому, что мать Лотара была немкой из хорошей семьи, с прекрасными связями и кое-каким состоянием, они неплохо устроились в германской Юго-Западной Африке.
Петрус де ла Рей, отец Лотара, был инженером-самоучкой и обладал разными навыками и мастерством. Если он чего-то не знал, он импровизировал; пословица говорит: «N Boer maak altyd’n plan» — «бур всегда придумает план». Благодаря связям своей жены он получил контракт на восстановление волнореза в заливе Людерица, а когда успешно завершил работу, получил новый контракт — на строительство железнодорожной ветки на север от Оранжевой реки до Виндхука, столицы германского юго-запада. Он научил Лотара всему, что знал сам. Юноша учился быстро и к двадцати одному году стал полноправным партнером в инженерной компании «Де ла Рей и сын».
Его мать, Кристина де ла Рей, нашла ему хорошенькую светловолосую немку, девушку из достойной семьи, и дипломатично ввела ее в круг общения сына; молодые поженились еще до того, как Лотару исполнилось двадцать три. Она родила Лотару чудесного беленького мальчика, в котором Лотар души не чаял.
А потом в их жизнь снова вторглись англичане, грозя бросить целый мир в войну, противостоя законным амбициям Германской империи. Лотар и его отец отправились к губернатору Зейтцу с предложением утроить за их счет базу снабжения в каком-нибудь отдаленном месте, чтобы немецкие силы могли использовать ее, отбивая вторжение англичан, которые наверняка должны были вскоре явиться из Южно-Африканского Союза, где теперь у власти находились предатели и перебежчики Сматс и Луис Бота.
В Виндхуке в то время находился один капитан военно-морского флота; он сразу оценил предложение де ла Рея и убедил губернатора принять его. Вместе с отцом и сыном он отправился в плавание вдоль жуткого побережья, вполне заслужившего имя Берега Скелетов, чтобы найти место для базы, где немецкие корабли могли бы пополнять запасы даже после того, как порты Людерица и залива Уолфиш были захвачены силами Союза.
Они нашли уединенный и защищенный залив в трех сотнях морских миль от небольших поселений на заливе Уолфиш и в Свакопмунде; до этого места почти невозможно было добраться по суше, потому что его окружали выжженные пустыни. Они нагрузили небольшой береговой пароход нужными припасами, тайком доставленными им из Бремерхафена на немецком круизном пароходе. Там было пятьсот тонн нефтяного топлива в емкостях по сорок четыре галлона, запасные части для двигателей и консервы, легкое оружие и боеприпасы, девятидюймовые морские снаряды и четырнадцать длинных акустических торпед «Марк VII», чтобы перевооружить немецкие подводные лодки, если им когда-либо придется действовать в этих южных водах. Все это переправили на берег и закопали среди высоких песчаных дюн. Там же спрятали и лихтеры, покрыв их слоем дегтя.