отвлекла животных и дала шанс каким-то хищникам предпринять нападение. Она не узнала в них бурых береговых гиен, потому что почти в каждой книге об Африке видела изображения только более крупных и злобных на вид особей.
А эти звери были «прибрежными волками», как называли их голландские поселенцы, — размером с мастифа, с острыми ушами и густой светло-желтой гривой; сейчас шерсть на загривках гиен стояла дыбом от возбуждения. Они безошибочно выбирали самых маленьких и беззащитных тюленят, выхватывали их прямо из-под носа самок и тащили прочь, легко ускользая от попыток мамаш защитить своих отпрысков.
Сантэн снова побежала, и при виде нее самка тюленя отступила и свалилась с черных камней в волны прибоя. Сантэн схватила палку из кучи плавника, принесенного приливом, и рванулась к концу мыса наперерез ближайшей бурой гиене.
Гиену задерживал детеныш, которого она волочила, и Сантэн сумела перерезать ей дорогу. Зверь остановился и опустил голову в угрожающей позе, наблюдая за Сантэн. Тюлененок истекал кровью там, где на его блестящей шкуре сомкнулись клыки гиены, и плакал, как человеческое дитя.
Гиена злобно зарычала, и Сантэн остановилась, глядя на зверя, размахивая своей дубинкой и крича:
— Брось его! Убирайся, зверюга! Брось его!
Она чувствовала, что гиена сбита с толку ее агрессией, и, хотя зверь снова зарычал, он все же попятился на несколько шагов и сжался, защищая свою добычу.
Сантэн старалась испугать зверя, глядя прямо в грозные желтые глаза, крича и размахивая палкой. Гиена внезапно отпустила раненого детеныша и метнулась к Сантэн, оскалив длинные желтые клыки и гортанно рыча. Сантэн инстинктивно поняла, что это решающий момент. Если она побежит, гиена помчится за ней и нападет.
Она прыгнула вперед, навстречу зверю, крича еще громче и изо всех сил размахивая палкой. Гиена явно не ожидала такой реакции. Ее храбрость угасла. Она развернулась и побежала к дергавшемуся тюлененку, вцепилась клыками в шелковистую шкуру на его шее и снова потащила его прочь.
У ног Сантэн оказалась расщелина в камне, наполненная обкатанными водой камнями. Сантэн схватила один из них, размером с крупный апельсин, и швырнула в гиену. Она метила в голову, но тяжелый камень не долетел немного и ударил по лапе зверя. Гиена взвизгнула, уронила детеныша и убежала на трех лапах.
Сантэн поспешила вперед и открыла складной нож. Будучи деревенской девушкой, она не раз помогала Анне и отцу резать и свежевать животных. И теперь она одним быстрым милосердным ударом перерезала горло тюлененку и позволила ему истечь кровью. Гиена кружила неподалеку, рыча и поскуливая, сильно хромая, растерянная и нерешительная.
Сантэн схватила еще несколько камней и бросила в зверя. Один из них ударил гиену сбоку по гривастой голове, гиена опять взвизгнула и отступила шагов на пятьдесят, и лишь потом остановилась и оглянулась на Сантэн с откровенной ненавистью.
Девушка работала быстро. Она делала все так же, как Анна, когда та свежевала овец. Разрезала живот, держа нож под углом, так, чтобы он не пронзил желудок или кишки, рассекла хрящи у ребер…
Окровавленными руками она бросила еще один камень в маячившую поблизости гиену, а потом осторожно подняла желудок тюлененка. Нужда во влаге вызывала в ней жаркую лихорадку, Сантэн уже чувствовала, что обезвоживание угрожает существованию зародыша в ее собственной утробе, и все же ее одолевала тошнота при мысли о том, что она должна сделать.
— Когда я была маленькой, — рассказывала ей как-то Анна, — пастухи всегда так делали, если умирал молочный ягненок.
Сантэн держала маленький желудок тюлененка в окровавленных ладонях. Его стенки были желтоватыми и такими тонкими, что Сантэн казалось, будто она видит сквозь них содержимое. Детеныш явно лежал возле матери до того самого момента, когда на них напала гиена, и жадно сосал. Маленький желудок был тугим от молока, как барабан.
Сантэн судорожно вздохнула, подавляя отвращение, но тут же сказала себе: «Если ты это не выпьешь, ты умрешь к утру, а с тобой умрет и сын Майкла».
Она сделала в стенке желудка маленький надрез, и тут же из него поползла густая масса свернувшегося молока. Сантэн закрыла глаза и прижала губы к надрезу. Она заставила себя высасывать теплое кислое молоко. Ее собственный пустой желудок напрягся, она задохнулась от невольного рвотного позыва, но в конце концов справилась с этим.
Кислое молоко слегка отдавало рыбой, но в целом оказалось не особенно противным. И когда Сантэн заставила себя сделать первый глоток, она подумала, что эта густая жижа чем-то напоминает козий сыр, который делала Анна, сбраживая его сычужным ферментом.
Через какое-то время Сантэн передохнула, отерла рот тыльной стороной ладони. Она буквально ощущала, как жидкость впитывается в иссохшие ткани ее тела, как ее наполняют силы.
Она бросила в гиену еще один камень, а потом выпила остатки густого кислого молока. Затем аккуратно разрезала маленький опустевший желудок и слизнула оставшиеся капли. А пустую оболочку бросила гиене.
— Видишь, я с тобой поделилась, — сказала она рычащему зверю.
После этого Сантэн освежевала тело тюлененка, отрезала голову и плавники, которые тоже бросила гиене. Большой хищник как будто бы смирился. Усевшись шагах в двадцати от Сантэн и насторожив остроконечные уши, гиена смотрела на Сантэн с почти смешным выражением ожидания, надеясь на новые куски.
Сантэн вырезала с тушки столько длинных узких полосок мяса, сколько сумела, и завернула их в брезент, которым прикрывала голову. А потом отошла подальше, и гиена тут же бросилась вперед, чтобы слизнуть упавшую на камни кровь и разгрызть маленький скелет уродливыми челюстями.
На вершине мыса ветер и волны общими усилиями выбили небольшое углубление в невысокой стене известняка, и этим укрытием пользовались задолго до Сантэн. Она нашла на песчаном полу пещеры разбросанные угли и золу давно погасшего костра, а когда порылась в песке, то обнаружила и маленький треугольный кремень, похожий на те, которые они с Анной находили на холме за особняком в Морт-Оме. Когда она смотрела на этот камень, лежавший на ее огрубевшей ладони, девушку охватила тоска по дому; когда же эта тоска стала почти невыносимой, она спрятала кремень в карман блузки и заставила себя повернуться лицом к жестокой реальности, вместо того чтобы бессмысленно оплакивать прошлое.
— Огонь, — сказала Сантэн вслух.
Она стала осматривать старые кусочки древесного угля. Драгоценные полоски мяса она положила на камень у входа в пещеру, чтобы они подсохли на ветру, потом набрала немного плавника.
Сантэн сложила эти обломки дерева рядом с древним костром и постаралась вспомнить все, что когда-либо читала о добывании огня.
— Две палки… тереть их друг о друга, — пробормотала она.
Огонь был естественной человеческой потребностью, и до сих пор он просто присутствовал в жизни Сантэн, так что теперь нехватка тепла и утешения, исходивших от пламени, казалась катастрофической потерей.
Плавник был пропитан влагой и солью. Сантэн выбрала два обломка, не имея ни малейшего представления о нужном ей качестве древесины, и принялась экспериментировать. Она работала, пока ее пальцы не покраснели и не начали болеть, но ей не удалось добыть ни единой искры или хотя бы струйки дыма.
Упав духом, Сантэн прислонилась спиной к дальней стенке каменного укрытия, наблюдая, как солнце опускается в темнеющее море. Девушка содрогнулась от холода, принесенного ветром, и поплотнее закуталась в свою брезентовую шаль; при этом она ощутила, как маленький обломок кремня прижался к ее груди.
Сантэн заметила, какими нежными стали в последнее время ее соски, как начала увеличиваться и надуваться ее грудь, и стала осторожно ее массировать. Мысль о беременности каким-то образом придала ей сил; посмотрев на юг, она увидела особенную звезду Майкла, повисшую над горизонтом, где угрюмый океан сливался с ночным небом.
— Ахернар, — прошептала она. — Майкл…
Когда она произнесла это имя, ее пальцы снова коснулись кремня в нагрудном кармане. Словно именно Майкл преподнес ей этот маленький дар…
Руки Сантэн задрожали от волнения, когда она ударила кремнем по стальному лезвию своего ножа, — и белые искры вспыхнули в темноте каменного укрытия.
Сантэн выдернула несколько ниток с края брезента, смяла их в комок и смешала с тонкими древесными стружками, а затем прямо над ними снова ударила кремнем по стали. Хотя каждая ее попытка вызывала к жизни маленький каскад ярких белых искр, девушке понадобилось немало времени и усилий, чтобы над комком поднялся наконец легкий дымок, и она раздула его в крошечный желтый огонек.
Наконец Сантэн зажарила над углями полоски тюленьего мяса. По вкусу они напоминали одновременно и телятину, и кролика. Сантэн медленно разжевывала каждый кусок, а потом смазала болезненные красные пузыри солнечных ожогов на своей коже тюленьим жиром.
Она отложила оставшиеся полоски жареного мяса на будущее, посильнее разожгла костер, завернулась в брезент и устроилась у стены пещеры, положив рядом дубинку покрепче.
— Нужно помолиться…
Когда девушка начала молитву, с ней рядом словно очутилась Анна, частенько наблюдавшая за Сантэн, когда та в детстве становилась на колени рядом с кроватью, сложив перед собой руки.
— Спасибо тебе, милостивый Господь, за то, что спас меня из моря, спасибо за пищу и питье, которые Ты мне дал, но…
Она сбилась, чувствуя, что с ее губ готово сорваться скорее обвинение, чем благодарность.
И сразу почти наяву услышала голос Анны: «Богохульство!»
Сантэн поспешила закончить молитву.
— И, о Боже, пожалуйста, дай мне силы выдержать новые испытания, которые Ты мне приготовил в будущем, и если можно, дай мне достаточно мудрости, чтобы я смогла понять Твои замыслы и цели, понять, зачем Ты взвалил на меня все это.
Это было самой большой дерзостью, на какую только могла решиться Сантэн, но она не успела придумать подходящее завершение молитвы, потому что заснула.