ие комочки, каждый размером с зеленую горошину, а между ними просвечивала голая кожа. Уши у женщины были маленькими, остроконечными и прижимались к черепу, как уши эльфов с картинок детских книг, но у них не было мочек, и все вместе — странные уши и сверкающие глаза — создавали впечатление настороженности и насмешливости.
— У вас есть вода? — прошептала Сантэн. — Мне бы воды… пожалуйста…
Старая женщина повернулась к своему спутнику и защелкала языком. Это был почти ее двойник, тоже невероятно сморщенный, с сияющей абрикосовой кожей, с такими же клочками волос на голове, яркими глазами и острыми ушами без мочек, — только это был мужчина. Усомниться в этом не приходилось, потому что кожаная набедренная повязка сдвинулась в сторону, когда он сел на корточки, и наружу показался пенис, совершенно не соответствовавший размерам тела, его конец касался песка. Пенис был слегка напряжен, что говорило о полноценной мужской силе.
Сантэн вдруг заметила, что таращится на него, и поспешно отвела взгляд.
— Воды… — повторила она.
На этот раз она сделала движение, показывая, как будто пьет.
Оживленное обсуждение между двумя стариками тут же прервалось.
— О’ва, это дитя умирает без воды, — сказала старая бушменка своему мужу.
Она произнесла первый слог его имени со звуком поцелуя — «Кисс-ва».
— Да она уже мертва, — быстро ответил бушмен. — Слишком поздно, Ха’ани.
Имя его жены начиналось с резкого, взрывного придыхания, а заканчивалось мягким щелканьем языка о заднюю часть верхних зубов — звуком, который западные люди обычно воспринимают как легкое раздражение.
— Вода принадлежит всем, живущим и умирающим, это первый закон пустыни. Ты и сам хорошо это знаешь, старый дед.
Ха’ани говорила предельно убедительно, даже использовала максимально уважительный термин «старый дед».
— Вода принадлежит всем людям, — согласился старик, кивая и моргая. — Но она не из племени сан, она не настоящий человек. Она принадлежит другим.
Этим коротким заявлением О’ва лаконично выразил взгляд бушменов на мир вокруг них.
Первым человеком в далеком прошлом был именно бушмен. Его племенная память проникала сквозь завесу веков к тому времени, когда на всей этой земле больше никого не было. Охотничьи угодья бушменов тянулись от далеких северных озер до суровых горных хребтов на юге, охватывая весь континент. Бушмены были исконными хозяевами этой земли. Они были Настоящими Людьми, племенем сан.
Все другие существа были посторонними. Первые из этих других явились по пути миграции с севера — огромные черные люди, гнавшие перед собой стада. Намного позже появились и другие, с кожей как рыбье брюхо, которая краснела на солнце, и светлыми, словно слепыми глазами, — эти вышли из моря на юге. И вот эта женщина была одной из таких. Они стали пасти овец и коров на древних охотничьих землях и убивать тех животных, которые кормили бушменов.
Лишившись собственных средств к существованию, бушмены наблюдали за одомашненными стадами, заменившими диких животных вельда. У бушменов не было чувства собственности, не было традиций частного обладания. Они угоняли стада чужаков, как угнали бы диких животных, — и тем самым наносили владельцам смертельное оскорбление. И черные, и белые объявили бушменам войну, безжалостную и жестокую, и жестокость все нарастала из-за страха перед крошечными, как будто детскими стрелами, которые были смазаны ядом, вызывавшим неумолимую и мучительную смерть.
И вот, вооружившись обоюдоострыми ассегаями или сев на лошадей и имея при себе огнестрельное оружие, они стали охотиться на бушменов, словно те были опасными зверями. Они стреляли в них и прокалывали копьями, заваливали камнями в пещерах и сжигали заживо, травили и истязали их, щадя разве что самых маленьких детей. Но этих детей они сковывали цепями, потому что тех, которые не умирали от тоски, следовало «приручить». И сделать из них вежливых, преданных и вполне милых маленьких рабов.
Те Настоящие Люди, которые сумели пережить это целенаправленное уничтожение, ушли в дурные, безводные земли, где только они, с их удивительным знанием и пониманием земли и ее существ, могли выжить.
— Она из других, — повторил О’ва, — и она уже мертва. Воды у нас хватит только на нас самих.
Ха’ани не сводила взгляда с лица Сантэн, но мысленно упрекнула себя: «Старая женщина, незачем было рассуждать о воде. Если бы ты дала ее без разговоров, тебе не пришлось бы терпеть глупость этого мужчины».
Она повернулась к мужу и улыбнулась.
— Мудрый старый дед, посмотри в глаза этого ребенка, — льстиво заговорила она. — В них еще есть жизнь, и храбрость тоже есть. Эта не умрет, пока не высохнет окончательно.
Ха’ани осторожно сняла с плеча ремень сумки из сыромятной кожи, не обращая внимания на тихое неодобрительное шипение мужа.
— Вода пустыни принадлежит всем, и племени сан, и другим, тут нет различий, как ты доказываешь.
Из сумки она достала яйцо страуса, почти безупречный шар цвета полированной слоновой кости. Скорлупа была искусно украшена резьбой, изображавшей гирлянды из силуэтов птиц и животных, а из отверстия в ней торчала деревянная пробка. Содержимое скорлупы плескалось, когда Ха’ани взвешивала его на сложенных ладонях, и Сантэн тихо заскулила, как щенок, отнятый от материнского соска.
— Ты своевольная старая женщина, — с неприязнью произнес О’ва.
Это был самый сильный протест из допускаемых традициями бушменов. Он не мог приказывать ей, не мог ей запрещать. Бушмены могли только советовать друг другу, у каждого из них не было власти над сотоварищами; среди них не было ни вождей, ни командиров, все они были равны, мужчины и женщины, старые и молодые.
Ха’ани осторожно откупорила яйцо и подошла ближе к Сантэн. Она положила руку на затылок девушки, чтобы поддержать ей голову, и подняла яйцо к ее губам.
Сантэн жадно глотнула и поперхнулась, вода потекла по ее подбородку. На этот раз и Ха’ани, и О’ва недовольно зашипели — каждая капля воды была драгоценной, как кровь. Ха’ани отодвинула яйцо, и Сантэн всхлипнула и потянулась к нему.
— Ты невежлива! — выбранила ее Ха’ани.
Она поднесла яйцо к собственным губам и втягивала воду, пока ее щеки не раздулись. Потом положила ладонь на подбородок Сантэн, наклонилась вперед и прижалась ртом к губам Сантэн. Осторожно, по капле, она выпустила часть воды в рот девушки и подождала, пока та проглотит, прежде чем дать ей еще. Отправив в рот Сантэн последнюю каплю, она села и некоторое время наблюдала, пока не сочла, что девушка готова принять новую порцию. И тогда точно так же влила ей в рот вторую порцию воды, а попозже и третью.
— Эта самка пьет, как слониха у заводи, — недовольно заметил О’ва. — Она уже проглотила столько воды, что ею можно было бы наполнить пересохшее русло реки Куйсеб.
Конечно, он был прав, неохотно признала Ха’ани. Девушка уже выпила полную дневную порцию воды взрослого человека. И бушменка снова закупорила страусиное яйцо, хотя Сантэн умоляла и протягивала к ней руки, — и решительно уложила его в кожаную сумку.
— Еще чуть-чуть, пожалуйста… — шептала Сантэн.
Но старуха не обращала на нее внимания, повернувшись к своему спутнику. Они принялись о чем-то спорить, размахивая руками, щелкая пальцами, — и это были грациозные птичьи жесты.
Бушменка носила повязки из плоских белых бусин на шее и на руках у самых плеч. На ней была также короткая кожаная юбка и перекинутый через плечо плащ из пятнистого меха. Каждый предмет одежды был сделан из цельного куска шкуры, без швов. Юбка держалась на месте благодаря поясу из сыромятной кожи, к которому была подвешена целая коллекция крошечных сосудов из мелких тыкв и рогов антилоп, и еще у старухи имелся длинный посох, острый конец которого был утяжелен камнем с просверленной в нем дырой.
Сантэн, лежа на земле, с жадностью рассматривала бушменку. Она интуитивно поняла, что старики решают ее судьбу и что старая женщина — на ее стороне.
— Все, что ты говоришь, почтенный старый дед, конечно же, правда. Мы в пути, и те, кто не может идти в ногу или подвергает опасности остальных, должны быть брошены. Такова традиция. И все-таки, если мы смогли бы подождать вот столько, — Ха’ани показала расстояние, которое солнце должно было пройти по небу, что примерно соответствовало часу, — это дитя, возможно, наберется достаточно сил, а такое короткое ожидание ничем нам не грозит.
О’ва продолжал издавать низкие гортанные звуки и резко взмахивать руками. Эти выразительные жесты встревожили Сантэн.
— Наше путешествие трудное, и нам еще далеко идти. До следующей воды еще много дней; задерживаться здесь глупо.
На голове у О’ва красовалась некая корона, и, несмотря на сложность своего положения, Сантэн заметила, что рассматривает ее с любопытством; потом она вдруг поняла, что это такое. В головную повязку из сыромятной кожи, расшитую бусами, старик воткнул четырнадцать крошечных стрел. Стрелы были изготовлены из речного тростника, с орлиными перьями, а их колючие наконечники были вырезаны из белой кости. Каждая колючка была вымазана какой-то бледной смесью, и это напомнило Сантэн об описании из книги Левальяна о путешествии по Африке.
«Яд! — прошептала она. — Отравленные стрелы…»
Она содрогнулась, потом вспомнила иллюстрацию из той книги.
«Это бушмены… Это настоящие живые бушмены!»
Она сумела приподняться, и оба маленьких человека тут же обернулись к ней.
— Она уже сильнее, — заметила Ха’ани.
Но О’ва уже вставал.
— Мы в пути, это самое важное путешествие, а дни проходят зря.
Внезапно выражение лица Ха’ани изменилось. Она уставилась на тело Сантэн. Когда Сантэн садилась, хлопчатая блузка, уже основательно изорванная, распахнулась и обнажила одну ее грудь. Заметив интерес старой женщины, Сантэн сообразила, в чем дело, и поспешно прикрылась, но старуха уже подскочила ближе и наклонилась над ней. Она нетерпеливо оттолкнула руки Сантэн и удивительно сильными пальцами тонких красивых рук сжала грудь девушки.