Уже на первой миле она поняла, что еда и отдых придали ей сил. Девушка наконец могла не упускать из вида две крошечные фигурки. Она видела, как Ха’ани ткнула в песок своей острой палкой, выудила моллюска почти на ходу и отдала его О’ве, потом выкопала другого для себя и съела, не задерживая бега.
Сантэн заострила один конец своей дубинки и стала подражать бушменке, сначала безуспешно, пока не сообразила, что моллюски прячутся в определенных местах и что Ха’ани находит их по ряду признаков. Тыкать палкой в песок наугад было бессмысленно. После этого она стала копать только там, где Ха’ани оставила метки на песке, и с благодарностью пила на ходу сок моллюсков.
Однако, несмотря на все усилия, шаг Сантэн вскоре замедлился, и постепенно двое сан снова отдалились от нее и скрылись с глаз. К полудню Сантэн уже едва волочила ноги, понимая, что должна передохнуть. Едва подумав так, она посмотрела вперед и узнала далеко впереди мыс тюленьей колонии.
Казалось, Ха’ани каким-то мистическим образом точно оценила предел выносливости Сантэн, потому что они с О’вой ждали ее в каменной пещере, и старая бушменка улыбалась и что-то радостно щебетала, когда Сантэн почти вползла вверх по склону и упала в пещере рядом с костром.
Ха’ани снова дала ей порцию воды, а затем между двумя стариками снова начался оживленный спор, за которым Сантэн наблюдала с большим интересом, замечая, что каждый раз, когда старая женщина показывала на нее, она произносила слово «нэм». Бушмены жестикулировали так выразительно, что Сантэн была уверена: женщина хочет задержаться здесь ради нее, а старик хочет идти дальше.
Каждый раз, тыча пальцем в сторону своего мужа, бушменка издавала губами чмокающий звук. И Сантэн внезапно прервала обсуждение, тоже показав на маленького бушмена и произнеся:
— О’ва!
Оба старика остолбенело уставились на нее, а потом восторженно зачирикали.
— О’ва!
Ха’ани ткнула мужа в ребра и ухнула.
— О’ва! — Старый бушмен хлопнул себя по груди и радостно закивал.
На мгновение спор был забыт, чего и добивалась Сантэн, а когда первое возбуждение миновало, она показала на старую женщину, быстро понявшую ее вопрос.
— Ха’ани? — старательно выговорила Сантэн.
С третьей попытки ей удалось правильно щелкнуть языком, к полному восторгу бушменки.
— Сантэн. — Она коснулась собственной груди, но результатом был пронзительный визг и взмах руками.
— Хорошее Дитя!
Ха’ани легонько хлопнула девушку по плечу, и Сантэн согласилась на новое имя:
— Хорошее Дитя!
— Вот видишь, уважаемый старый дед, — повернулась бушменка к своему мужу. — Может, Хорошее Дитя и уродлива, но она быстро учится и ждет ребенка. Мы отдохнем здесь и пойдем дальше завтра. И все на этом!
Ворча что-то себе под нос, О’ва ушел из пещеры, а когда в сумерках вернулся — принес на плече добытого им полувзрослого тюленя. Сантэн к этому времени чувствовала себя уже настолько отдохнувшей, что присоединилась к церемонии благодарности, хлопая в ладоши вместе с Ха’ани и подражая ее свистящим вскрикам, когда О’ва танцевал вокруг них, а мясо тюленя жарилось на углях.
Мазь бушменки быстро принесла свои плоды. Красные ожоги на лице подсохли, кожа кельтского оттенка потемнела до цвета тикового дерева, что куда лучше отвечало солнечному свету, хотя Сантэн все равно старалась опустить на лицо густые волосы, чтобы как можно лучше защитить его.
Каждый день она становилась сильнее, ее тело откликалось на тяжкие усилия и богатую протеинами морскую пищу. Вскоре она на своих длинных ногах уже успевала за бегущими бушменами, и споры из-за ранних остановок прекратились. Для Сантэн стало делом чести держаться рядом со стариками от рассвета до самого заката.
— Я тебе покажу, старый черт, — бормотала она, прекрасно осознавая странную неприязнь, которую испытывал к ней старый бушмен.
Но девушка была уверена, что причиной тому были ее слабость и беспомощность, а также то, что она мешала движению вперед.
Однажды перед тем, как они отправились дальше, несмотря на протесты старой женщины, Сантэн забрала из груза Ха’ани половину страусиных яиц и уложила их в свою брезентовую накидку, превратив ее в подобие сумки. Когда бушменка поняла ее намерение, она охотно уступила, а потом безжалостно ткнула в ребра своего мужа.
— Хорошее Дитя несет свою долю, как женщина сан! — сказала она.
Высказав мужу все свои насмешки, она сосредоточилась на Сантэн и всерьез принялась учить ее, не отставая до тех пор, пока Сантэн не произносила слово правильно или не показывала, что поняла урок.
Сначала Сантэн просто потакала старой женщине, но вскоре уже радовалась каждому новому достижению, и дневной переход казался легче и быстрее по мере того, как тело девушки крепло, а понимание нарастало.
То, что прежде казалось Сантэн бесплодной пустыней, оказалось на деле миром, кишевшим странной и удивительно приспособленной к трудностям жизнью. Заросли морской капусты и подводные рифы представляли собой настоящие сокровищницы, наполненные ракообразными, моллюсками и морскими червями, а иногда отлив оставлял в мелких заводях под камнями стайку рыб. Это были толстые рыбки с чешуей металлического цвета и слегка зеленоватым мясом, но, выпотрошенные и зажаренные на углях, они были вкуснее калкана.
Как-то раз они наткнулись на колонию очковых пингвинов. Птицы гнездились на каменном островке, соединенном с материком рифом, по которому они прошли во время отлива, хотя Сантэн при этом терзал страх перед акулой. Тысячи черно-белых птиц откладывали яйца прямо на голой земле. Когда бушмены собирали эти большие зеленоватые яйца и складывали их в свою сумку, птицы шипели и громко кричали. Испеченные в песке под костром, эти яйца обладали прекрасным вкусом, у них был полупрозрачный нежный белок и яркие желтки, и они были такими сытными, что съесть больше одного оказалось невозможно, так что запаса хватило на много дней.
Даже подвижные дюны с крутыми осыпающимися склонами оказались домом для песчаных ящериц и ядовитых гадюк, которые на этих ящериц охотились. Путники убили палками нескольких ящериц и змей и запекли их прямо в чешуйчатой коже; и когда Сантэн преодолела первоначальное отвращение, она обнаружила, что на вкус и те, и другие напоминают цыплят.
Они все шли и шли на север, и дюны менялись — они уже не стояли неодолимой стеной, между ними появились участки твердой земли, хотя и такие же голые, как дюны и песок. Ха’ани показала Сантэн растущие на этой почве суккуленты, очень похожие на камни. Бушменка выкопала растение с крохотными незаметными листочками — и извлекла раздутый корень размером с футбольный мяч.
Сантэн наблюдала, как бушменка натирает мякоть корня каменным скребком, потом берет горсть стружек и крепко сжимает их пальцами. В ее открытый рот побежали струйки молочной жидкости, а когда старуха выжала все до последней капли, она влажными остатками натерла лицо и руки, усмехаясь от удовольствия.
Сантэн тут же последовала ее примеру. Сок оказался горьким, как хинин, но после первого вкусового шока Сантэн обнаружила, что он утоляет жажду куда лучше, чем простая вода, а когда она натерла кожу выжимками, сухость, рожденная ветром, солнцем и солью, смягчилась, кожа стала выглядеть чище и глаже, возникло ощущение свежести. От этого Сантэн впервые после кораблекрушения осознала свое состояние.
В тот вечер, когда они сидели у костра, дожидаясь, пока приготовятся моллюски, нанизанные на прут, Сантэн выстрогала маленькую палочку и как следует очистила промежутки между зубами, а потом почистила зубы, обмакивая указательный палец в мелкую пудру морской соли, осевшей на камни. Ха’ани понимающе наблюдала за ней, а после еды подошла к Сантэн и присела на корточки за ее спиной, чтобы обломком ветки расчесать запутавшиеся волосы девушки, а потом заплела их в тугие косы.
Сантэн проснулась еще в темноте и сразу осознала, что за время ее сна произошли перемены. Хотя костер горел, его свет зловеще рассеивался, а взволнованные голоса Ха’ани и О’вы звучали приглушенно, словно издали. Воздух стал холодным и насыщенным влагой, и Сантэн понадобилось какое-то время, чтобы понять: их окутал густой туман, накативший ночью с моря.
Ха’ани подпрыгивала от возбуждения и нетерпения.
— Скорее, Хорошее Дитя, поспеши!
Словарь Сантэн уже составлял около сотни наиболее важных слов языка сан, и она быстро вскочила.
— Бери. Неси.
Ха’ани показала на брезентовую сумку с яйцами, потом схватила собственную кожаную сумку и ринулась в туман. Сантэн побежала за ней, чтобы не потерять из вида, потому что мир вокруг был стерт жемчужными клубами тумана.
В долинке между дюнами Ха’ани упала на колени.
— Смотри, Хорошее Дитя!
Она схватила Сантэн за руку и потащила вниз, показывая на пустынное растение, распластавшееся по земле. Толстая гладкая кожица похожих на камни листьев сменила цвет, практически слившись, будто хамелеон, с окружающей землей.
— Вода, Ха’ани! — восторженно воскликнула Сантэн.
— Вода, Хорошее Дитя! — Ха’ани рассыпалась кудахтающим смехом.
Туман осел на гладкие листья и сбегал с них, собираясь в углублении там, где короткий стебель исчезал под землей. Это растение было самым чудесным образом приспособлено для того, чтобы накапливать влагу, и теперь Сантэн поняла, как тот толстый подземный корень раздувается при каждом наступлении тумана.
— Быстро! — приказала Ха’ани. — Солнце скоро взойдет!
Она установила одно из пустых страусиных яиц в мягкой почве и откупорила его. Комком какого-то меха она стала собирать блестящие лужицы росы и осторожно выжимать в яйцо-бутыль. Показав, как это делается, она и Сантэн протянула ком шерсти.
— Работай!
Сантэн действовала так же быстро, как старая бушменка, радостно прислушиваясь к ее болтовне и понимая лишь отдельные слова; они стремительно переходили от одного растения к другому.
— Это настоящее благословение, духи так добры, что прислали нам с моря водяной дым. Теперь мы дойдем до Места Всей Жизни гораздо легче! Без водяного дыма мы могли бы погибнуть. Духи разгладили дорогу перед нами, Хорошее Дитя, — может быть, твой малыш родится в Месте Всей Жизни. Какой благоприятный это был бы знак! Потому что тогда твой малыш получил бы особую метку духов на всю его жизнь,