он тогда может стать величайшим из охотников, прекраснейшим певцом, непревзойденным танцором и самым удачливым из всего своего клана!
Сантэн ничего не поняла, но засмеялась вместе со старой женщиной, чувствуя себя беззаботной и счастливой, и звук собственного смеха поразил ее, ведь в последний раз такое случалось очень давно… И девушка ответила на болтовню бушменки по-французски:
— Я ведь уже начала по-настоящему ненавидеть эту твою жестокую землю, Ха’ани. После всех моих ожиданий, после чудес, о которых мне рассказывал Майкл, после всего, что я читала… все оказалось слишком другим, суровым и злобным.
Прислушиваясь к тону ее голоса, Ха’ани ненадолго замерла с комком влажного меха в руке, повисшей над яйцом-бутылкой, и вопросительно посмотрела на девушку.
— Вот только что я засмеялась в первый раз с тех пор, как попала в Африку! — Сантэн опять рассмеялась, и бушменка с облегчением хихикнула и снова сосредоточилась на бутыли. — Сегодня Африка впервые показала мне свою доброту.
Сантэн подняла мокрый ком шерсти к губам и высосала из него прохладную сладкую влагу.
— Это особенный день, Ха’ани, особенный день для меня и моего малыша!
Когда все яйца были наполнены до краев и тщательно закупорены, они позволили себе роскошь, сами глотая росу до тех пор, пока не напились вдоволь; лишь после этого Сантэн огляделась вокруг и начала понимать, что значил этот туман для растений и живых обитателей пустыни.
Яркие красные муравьи выползли из своих глубоких нор, чтобы насладиться влагой. Рабочие особи сновали от растения к растению, всасывая капли, их брюшки раздувались и становились прозрачными, и казалось, они вот-вот лопнут, прежде чем муравьи вернутся в свои подземные ходы. У входа в каждую норку толпились другие муравьи, это были свадебные гости, провожавшие своих королев и их супругов, когда те взлетали в туманный воздух на белых, как бумага, крылышках, — большинству из них суждено было погибнуть в пустыне, но некоторые должны были выжить и основать новые колонии.
Песчаные ящерицы, спустившиеся с дюн, чтобы попировать, жадно глотали муравьев; появились еще какие-то мелкие грызуны, медно-рыжие, прыгавшие по долинке на длиннющих задних лапах, как миниатюрные кенгуру.
— Посмотри, Ха’ани, что это такое?
Сантэн обнаружила странное насекомое размером с саранчу, стоявшее почему-то на голове. Роса собиралась серебристыми каплями на его блестящих радужных доспехах, а потом медленно ползла по впадинам между щитками и вливалась в изогнутый клюв существа.
— Хорошая еда! — сообщила бушменка и, тут же сунув насекомое в рот, с хрустом разжевала и проглотила.
Сантэн опять засмеялась:
— Ты просто чудо, смешная бабушка!
Потом она еще раз присмотрелась к мелкой тайной жизни пустыни.
— Что за чарующая земля эта Африка! Я наконец начинаю понемножку понимать то, что Майкл пытался мне объяснить.
И тут с африканской внезапностью, уже переставшей удивлять Сантэн, все изменилось. Волны тумана начали таять, сквозь них прорвалось солнце, и за несколько минут драгоценные капли росы испарились с похожих на камни растений. Муравьи сбежали в свои норы, запечатав за собой входы, ящерицы поспешили вернуться на осыпающиеся дюны, оставив на земле множество крыльев сожранных ими муравьев, и эти легкие белые клочки равнодушно унес легкий ветер, дувший в сторону моря.
Сначала ящерицы, остывшие в тумане, грелись на солнце перед дюнами, но уже через несколько минут жара усилилась и они заскользили по склонам на теневую сторону. Потом, когда солнце уничтожит любую тень, они зароются в песок и доберутся до более прохладных его слоев.
Ха’ани и Сантэн вскинули на плечи свои сумки и, сгибаясь под тяжестью наполненных водой яиц, вернулись на берег. О’ва уже был на их биваке, и не с пустыми руками, — он нанизал на длинную палку дюжину жирных ящериц и начал их жарить, а еще на плоском камне рядом с костром лежала приличная кучка рыжих пустынных крыс.
— О, муж мой, какой же ты отважный добытчик! — Старуха опустила на землю свою сумку, чтобы должным образом восхвалить усилия мужа. — Не было никогда в племени сан охотника, равного тебе искусством!
О’ва бесстыдно наслаждался наглой лестью старой женщины, а Ха’ани на мгновение отвернулась и сверкнула глазами на Сантэн, обмениваясь с ней тайным женским посланием.
«Они же как малые дети, — отчетливо говорила ее улыбка. — От восьми до восьмидесяти лет они остаются детьми».
Сантэн еще раз засмеялась, хлопнула в ладоши и присоединилась к маленькой пантомиме восхваления:
— О’ва хорош! О’ва умен!
А старик важно и торжественно кивал головой.
Луна миновала лишь пятый день после полнолуния, так что, когда они покончили с едой, было еще достаточно светло, чтобы под дюнами залегли темные фиолетовые тени. Все были еще слишком взволнованы после появления тумана, чтобы спать, и Сантэн пыталась уследить за разговором двух старых сан и даже участвовать в нем.
К этому времени она выучила четыре щелкающих звука языка сан, а также гортанное придыхание, звучавшее так, словно говорившего душат. Однако она еще не научилась разбираться в вариациях тона. Разница тонов почти неразличима для западного слуха, и только в самые последние дни Сантэн вообще стала догадываться об их существовании. Она недоумевала, когда Ха’ани повторяла вроде бы одно и то же слово, и раздражалась, когда Сантэн явно не улавливала разницы в звучании. Потом внезапно, как будто из ее ушей выдернули затычки, Сантэн отчетливо услышала пять модуляций — высокую, среднюю, низкую, восходящую и нисходящую, которые меняли не только смысл слова, но и взаимоотношения каждого из слов с другими словами фразы.
Это было трудно и требовало напряжения; Сантэн сидела рядом с Ха’ани, внимательно наблюдая за ее губами. И вдруг удивленно вскрикнула и прижала ладони к животу.
— Он шевелится! — Голос Сантэн переполняло благоговейное изумление. — Он шевелится… мой малыш шевельнулся!
Ха’ани мгновенно поняла ее и, быстро протянув руки, приподняла рваную юбку Сантэн и прижала ладони к животу девушки.
— Ай! Ай! — пронзительно закричала она. — Чувствую его! Чувствую! Брыкается, как самец зебры!
Круглые маленькие слезы радости выкатились из ее раскосых, как у китайца, глаз и заскользили по глубоким морщинам щек, сверкнув в свете костра и луны.
— Какой сильный… какой храбрый и сильный! Почувствуй его, старый дед!
О’ва не стал отказываться от такого предложения, и Сантэн, стоя на коленях у костра, приподняла юбку над обнаженным животом, не ощущая ни малейшего смущения от прикосновений старого бушмена.
— Это, — торжественно возвестил О’ва, — очень, очень благоприятный знак. И следует отметить это танцем.
Старый бушмен встал и принялся танцевать в лунном свете в честь еще не родившегося малыша.
Луна опустилась в темное сонное море, но небо над равниной уже наполнялось сочным оранжевым светом приближавшегося дня, и Сантэн после пробуждения еще полежала всего несколько секунд. Она удивилась тому, что двое стариков продолжают лежать у погасшего ночного костра, но поспешила уйти со стоянки, зная, что дневной переход должен начаться до восхода солнца.
На приличном расстоянии от бивака она присела, чтобы облегчиться, потом сняла свои лохмотья и вошла в море; задыхаясь от бодрящего холода воды, девушка помыла тело пригоршней песка. Натянув одежду на влажное тело, она вернулась к костру. Двое стариков по-прежнему лежали, закутавшись в кожаные накидки, и выглядели такими неподвижными, что Сантэн на мгновение испытала панику, но потом Ха’ани хрипло кашлянула и пошевелилась.
— Ну, по крайней мере, они живы.
Сантэн улыбнулась и собрала свои жалкие пожитки, чувствуя себя весьма добродетельной, потому что обычно бушменке приходилось подгонять ее. Однако сейчас старая женщина снова слегка шевельнулась и что-то забормотала во сне.
Сантэн разобрала лишь слова «ждать, отдыхай, спать». Потом бушменка затихла и снова натянула на голову накидку.
Сантэн недоумевала. Она подбросила в костер несколько палок и раздула огонь, потом села в ожидании.
Венера, утренняя звезда, легла на спины дюн, но быстро побледнела и угасла с приближением солнца, а двое сан по-прежнему спали, и Сантэн уже начала чувствовать легкое раздражение. Она была уже настолько сильной и здоровой, что с нетерпением ждала дневного перехода.
Только когда солнце показалось над вершинами дюн, Ха’ани села, зевая, рыгая и почесываясь.
— Идем? — Сантэн использовала восходящий тон, превращавший слово в вопрос.
— Нет, нет. — Ха’ани махнула рукой. — Ждать ночи… луна вон там.
Она ткнула пальцем в сторону дюн.
— Пойдем вглубь? — спросила Сантэн, не уверенная, что поняла.
— Идем на землю, — подтвердила бушменка.
Сантэн охватило волнение. Наконец-то они собирались покинуть морской берег.
— Идем сейчас? — нетерпеливо уточнила она.
В последние несколько дней, когда они останавливались для отдыха, Сантэн взбиралась на вершину ближайшей дюны и смотрела на материк. Однажды ей показалось, что она различает далекие силуэты голубых гор на фоне вечернего неба; ее сердце рвалось прочь от этого однообразного песка к таинственным внутренним землям.
— Идем сейчас? — с жаром повторила она.
О’ва насмешливо захихикал, подходя к костру и садясь на корточки.
— Обезьяна жаждет встретиться с леопардом, — сказал он. — Но послушай, как она пищит, когда это случается!
Ха’ани неодобрительно щелкнула языком, потом повернулась к Сантэн:
— Сегодня мы будем отдыхать. Вечером мы начнем самую трудную часть нашего пути. Вечером, Хорошее Дитя, тебе понятно? Вечером, когда нам будет светить луна. Ночью, когда солнце спит, потому что никакой мужчина и никакая женщина не могут пройти рука об руку с солнцем через Страну поющих песков. Ночью. Отдыхай.
— Ночью… — повторила Сантэн. — Отдыхать.
Она все же ушла со стоянки и снова взобралась по осыпающемуся песку на вершину первого ряда дюн.