ла, а потом все начиналось сначала…
— Пески поют, — тихо сказала Ха’ани девушке, и Сантэн ее поняла.
Она лежала ухом на песке и прислушивалась к странной и поразительной музыке пустыни.
А жара все усиливалась, и Сантэн, следуя примеру людей племени сан, накрыла голову брезентовой накидкой и лежала неподвижно. Было слишком жарко, чтобы спать, однако Сантэн впала в нечто вроде оцепенения, и гул длинных волн жара стал казаться ей похожим на гул морских волн.
Но становилось еще жарче, а тень все сужалась по мере того, как солнце поднималось к зениту, и не было ни облегчения, ни защиты от его безжалостного хлыста. Сантэн лежала неподвижно, дыша как умирающее животное, и каждый короткий и неглубокий вздох словно обдирал ее горло, выжигая силы из тела.
— Хуже быть уже не может, — шепнула она себе. — Это конец, скоро станет прохладнее…
Она ошибалась. Жара становилась еще злее, пустыня шипела и вибрировала, как терзаемый пыткой зверь, и Сантэн уже почти боялась открыть глаза, чтобы не обжечь роговицу.
Потом она услышала, как старая бушменка шевелится рядом с ней, и, приподняв уголок брезента, увидела, что та тщательно смешивает песок с мочой в тыкве. Старуха принесла сосуд к Сантэн и размазала влажный песок по обожженной коже.
Сантэн задохнулась от облегчения, ощутив прохладу, а бушменка сразу, пока влага не испарилась на яростной жаре, засыпала неглубокую траншею песком, похоронив Сантэн под его тонким слоем, а потом поправила брезент на ее голове.
— Спасибо, Ха’ани, — прошептала Сантэн.
А старая женщина направилась к мужу, чтобы и его закопать.
С влажным песком на коже и защитным слоем над ним Сантэн продержалась самые жаркие часы пустынного дня, а потом почувствовала, как с африканской внезапностью температура изменилась и солнечный свет утратил ослепительную белизну, сменив ее на мягкий маслянистый тон.
С наступлением вечера путники поднялись со своих лож и встряхнулись, сбрасывая с себя песок. Они выпили воды и поели с почти религиозной торжественностью, но Сантэн снова не смогла проглотить ни куска. А потом О’ва повел их дальше.
Теперь в ночном переходе Сантэн уже не видела новизны или очарования, и божественный звездный свод не вызвал желания смотреть на него с благоговением — он стал просто инструментом, отмечавшим долгие мучительные часы перехода.
Земля под их ногами менялась: вместо ускользающего сыпучего песка появились твердые, компактные чешуйки слюды, их похожие на цветы скопления называли «пустынными розами», и они были острыми на краях, как ножи; они насквозь прорезали брезентовые сандалии, и Сантэн приходилось останавливаться, чтобы обмотать ноги заново.
Потом путники миновали эту равнину и пересекли невысокую гряду вторичных дюн, и с их вершины увидели другую обширную плоскость, растянувшуюся перед ними.
О’ва ни разу не усомнился в выборе направления. И хотя Сантэн понимала, что вот эти горы песка возникают в зависимости от преобладающих ветров и постоянно меняют форму и место, маленький бушмен шел сквозь них с уверенностью старого морского волка, ведущего свой корабль в переменчивых океанских течениях.
Молчание пустыни как будто вливалось в голову Сантэн, подобно расплавленному воску, заглушая ощущения и слух, наполняя ее шепотом пустоты, словно Сантэн прижимала к уху морскую раковину.
«Кончится ли когда-нибудь этот песок? — спрашивала она себя. — Или весь этот континент состоит из дюн?»
На закате они остановились и подготовили защиту против осады солнца. В самый жаркий час дня, когда Сантэн лежала в похожей на могилу канавке, вымазанная увлажненным мочой песком, ее малыш снова пошевелился внутри ее, на этот раз намного сильнее, как будто он тоже боролся с жарой и жаждой.
— Терпение, милый! — шепнула ему Сантэн. — Береги силы! Мы должны усвоить уроки и способы жизни этих земель, чтобы нам никогда больше не пришлось вот так страдать. Никогда!
В тот вечер, когда Сантэн поднялась из песка, она ради ребенка съела немного сушеной рыбы, но, как она и боялась, пища сделала ее жажду почти невыносимой. Однако и придала ей сил для ночного перехода.
Сантэн не расходовала энергию на разговоры вслух. Все трое путников старались сохранить силы и влагу, не произнося ненужных слов и не совершая ненужных движений. Сантэн посмотрела на небесный свод, совершавший свое величественное вращение, и увидела, что звезда Майкла все так же стоит напротив ее собственной, и их все так же разделяет черная пустота Южного полюса.
«Пожалуйста, пусть все это кончится, — мысленно взмолилась Сантэн, глядя на звезду Майкла. — Пусть это кончится поскорее, потому что я просто не знаю, сколько еще смогу вот так идти!»
Но это не кончалось, и казалось даже, что ночи становятся длиннее, песок под ногами глубже, а каждый день жарче предыдущего, зной колотил по людям, как молот кузнеца колотит по железу на наковальне.
Сантэн заметила, что потеряла счет дням и ночам, все смешалось в ее уме в единую бесконечную пытку жары и жажды.
«Пять дней, или шесть, или семь? — рассеянно гадала она, а потом сосчитала пустые яйца-бутыли. — Должно быть, шесть, — решила она наконец. — Только два яйца осталось».
Сантэн и Ха’ани положили в свои сумки по одной полной бутыли, разделив поровну и остальной груз, а потом съели последние ломтики сухой рыбы и приготовились к ночному переходу, однако на этот раз они не двинулись в путь сразу же.
О’ва какое-то время смотрел на восток, слегка поворачивая голову из стороны в сторону, как бы прислушиваясь, и Сантэн в первый раз заметила легкие признаки неуверенности в том, как он держал голову с короной из стрел. Потом О’ва негромко запел особым гортанным голосом.
— Дух великой Львиной звезды! — Он смотрел на Сириус, сиявший в созвездии Большого Пса. — Ты единственный, кто может видеть здесь нас, потому что все другие духи избегают Страны поющих песков. Мы одни, и наш путь труднее, чем тогда, когда я шел здесь в молодости. И дорога стала неясной, о великая Львиная звезда, но у тебя острый взгляд хищника, ты можешь видеть все. Веди нас, молю тебя. Проясни дорогу перед нами.
Потом он взял из сумки жены яйцо-бутыль, вытащил пробку и вылил немного воды на песок. Капли образовали маленькие шарики, и Сантэн невольно застонала и опустилась на колени.
— Видишь, дух великой Львиной звезды, мы делимся с тобой водой, — пел О’ва, снова закупоривая бутыль.
Но Сантэн не могла отвести глаз от маленьких влажных шариков и снова застонала.
— Спокойно, Хорошее Дитя! — прошептала ей Ха’ани. — Чтобы получить особый дар, иногда нужно отдать нечто драгоценное.
Она взяла Сантэн за руку и мягко потянула, заставляя встать, а потом повернулась, чтобы пойти за О’вой через бесконечные пески.
В оглушающей тишине, испытывая сокрушительную усталость и мучительную жажду, Сантэн снова двинулась вперед, на этот раз окончательно потеряв чувства времени, расстояния и направления, не видя ничего, кроме двух танцующих в мареве фигурок впереди, искаженных лучами убывающей луны и похожих на гоблинов.
А они остановились так внезапно, что Сантэн налетела на Ха’ани и упала бы, не поддержи ее старая бушменка; потом старая женщина мягко заставила ее лечь, и они замерли рядом на песке.
— Что… — начала было Сантэн, но Ха’ани быстро прижала ладонь к ее губам, заставляя умолкнуть.
О’ва лежал рядом с ними; и когда Сантэн затихла, он показал через бугор дюны, на которой они затаились.
В двух сотнях футов перед ними, внизу, дюна переходила в плоскую равнину, омытую мягким серебряным светом луны. Плоскость тянулась вдаль, насколько могла видеть ночью Сантэн, ровная и бесконечная, и это дало Сантэн надежду, что дюны наконец останутся позади. На этой равнине стоял редкий лес давно умерших деревьев. Грязно-серые в лунном свете, они вздымали кривые ветви, словно руки попрошаек, к безжалостному небу. Зловещая картина пробудила в Сантэн сверхъестественный холод, а потом она заметила, что между древними стволами движется нечто бесформенное, вроде мифологического чудовища; она содрогнулась и придвинулась ближе к Ха’ани.
А оба сан дрожали, как охотничьи псы на поводке; Ха’ани дернула Сантэн за руку и молча показала на что-то. Когда глаза Сантэн немного приспособились, она увидела, что впереди залегла не одна тень, а несколько, — но они оставались неподвижны, как огромные серые валуны. Девушка насчитала их пять.
Лежа на боку, О’ва достал свой маленький охотничий лук, и, проверив натяжение тетивы, выбрал из своей «короны» пару стрел, затем подал жене какой-то знак и соскользнул обратно с дюны. Оказавшись внизу, он вскочил на ноги и скрылся в тенях и складках нанесенного ветрами песка.
Две женщины остались лежать на гребне, такие же неподвижные и молчаливые, как тени. Сантэн уже научилась звериному терпению, которого требовали эти дикие места от всех своих обитателей. Небо начало понемногу светлеть, обещая наступление дня, и теперь Сантэн более отчетливо видела существа на равнине внизу.
Это были огромные антилопы. Четыре из них лежали спокойно, а одна, крупнее и шире в плечах и шее, стояла немного в стороне. Сантэн решила, что это самец, потому что он был так же высок, как Нюаж, ее любимый конь, но при этом обладал парой величественных рогов, длинных, прямых и пугающих; и Сантэн живо вспомнила гобелен «La Dame à la Licorne»[33] в музее Клюни, куда отец водил ее в тот день, когда ей исполнилось двенадцать лет.
Свет усиливался, и самец теперь отливал чудесным, мягким красновато-коричневым цветом. Его морду расчерчивали темные линии, словно на звере был надет недоуздок, однако любая мысль о несвободе мгновенно исчезала при виде его дикого достоинства.
Он повернул благородную голову в ту сторону, где лежала Сантэн, поднял похожие на трубы уши и неуверенно взмахнул пушистым хвостом, напоминающим лошадиный. Ха’ани коснулась руки Сантэн, и они обе прижались к песку. Самец долго смотрел в их сторону, напряженный, застывший, как мраморная скульптура, но ни одна из женщин не шелохнулась; зверь наконец опустил голову и стал рыть рыхлую землю равнины острыми черными копытами.