Что летит в небе,
Мы возносим тебе наши хвалы.
О гора-слон, больше всех тварей,
Что живут на земле и в небе, мы приветствуем тебя…
О’ва пел, а солнце миновало зенит и воздух остыл, и гора Всей Жизни вновь опустилась на землю и замаячила над ними.
Они дошли до щебнистых склонов, куда с утесов осыпались камни и осколки. Люди остановились, глядя вверх, на далекую вершину. Камни были покрыты лишайниками, ярко-желтыми и ядовито-зелеными, а маленькие скальные крысы разукрасили скалы жидким пометом, стекавшим по камням, как слезы из слоновьих глаз.
На выступе в трех сотнях футов над путниками стояла маленькая антилопа. Она вдруг чего-то испугалась и, заблеяв, как детская свистулька, легко прыгнула с выступа на какой-то другой, невидимый снизу, и исчезла.
Трое путников поднимались по крутой каменистой осыпи, пока не добрались до основания скалы. Над ними навис гладкий и прохладный камень, под легким углом выступавший вперед, как огромная крыша собора.
— Не гневайтесь, духи, за то, что мы пришли в ваше тайное место, — шептала Ха’ани, и по ее древним желтым щекам сползали слезы. — Мы пришли смиренно, с миром, добрые духи, мы пришли узнать, в чем наш проступок и как мы можем исправить его.
О’ва взял жену за руку, и они стояли перед гладкой скалой, как двое крошечных нагих детишек.
— Мы пришли, чтобы петь и танцевать для тебя, — шептал О’ва. — Мы пришли за миром, а потом с твоего одобрения соединиться с детьми нашего клана, умершими от великой лихорадки далеко отсюда.
В этом интимном моменте ощущалась такая ранимость, что Сантэн смутилась, наблюдая за бушменами. Она отвернулась от двух старых людей и в одиночестве побрела по узкой тропе у подножия утеса. Внезапно девушка остановилась и в изумлении уставилась на высокую каменную стену над своей головой.
— Животные… — прошептала Сантэн.
Она ощутила, как по ее коже побежали мурашки от суеверного страха: стену покрывали рисунки, удивительные изображения зверей. Детская простота линий придавала им призрачную красоту, и при этом легко можно было понять, кто именно там изображен… Сантэн узнала темные массивные очертания слоновьих бивней и рогов носорогов, антилоп гну и сассаби, с рогами, похожими на полумесяцы, — они шагали плотными рядами по скальной плоскости.
— И люди…
Сантэн рассмотрела фигурки, изображенные скупыми линиями, — они бежали за дикими стадами. Сан рисовали себя так, как видели, вооруженными луками, увенчанными коронами из стрел; мужчин украшали гордо поднятые пенисы, несоразмерно большие, а женщины щеголяли огромными бюстами и ягодицами, символами женской красоты.
Рисунки поднимались на отвесной стене так высоко, что для работы художники должны были сооружать платформы в духе Микеланджело. Пропорции были безыскусными, одна человеческая фигурка превышала ростом носорога, за которым гнался охотник, но это лишь усиливало чары. Сантэн затерялась в этих чудесах и наконец села на землю, чтобы рассматривать и восхищаться изумительным потоком антилоп канна, изображенных охрой и красной краской, — с мощными подгрудками и мощными плечами, — они были нарисованы с такой любовью, что сразу становилось понятным их особое место в мифологии сан.
Ха’ани нашла ее там и села рядом на корточки.
— Кто это нарисовал? — спросила Сантэн.
— Духи сан, давно, очень давно.
— Но разве это не люди рисовали?
— Нет! Нет! Люди так не умеют, это рисунки духов.
Значит, искусство живописи было утрачено. Сантэн ощутила разочарование. Она надеялась, что старая бушменка тоже была одним из авторов росписей, и ей хотелось бы увидеть именно ее работу.
— Очень давно! — повторила Ха’ани. — До тех времен, которые помнили мой отец или мой дед.
Сантэн вздохнула и снова стала наслаждаться созерцанием фантастической выставки.
День уже подходил к концу, но, пока еще сочился слабый свет, путники медленно пробирались вдоль подножия горы, то и дело поглядывая вверх, на галерею древнего искусства. Кое-где скала осыпалась, а где-то за долгие века шторма и ветры погубили росписи, но в защищенных местах и под нависшими выступами камня краски казались такими свежими, а цвета — такими живыми, что их могли бы нанести хоть сегодня.
В последние минуты дневного света они добрались до укрытия, где до них останавливались и другие люди, — каменный плоский очаг был завален древесной золой, камни почернели от сажи, а рядом с местом для огня лежали сухие куски дерева.
— Завтра мы узнаем, как настроены духи, недовольны они чем-то или нам будет позволено идти дальше, — предупредила Ха’ани девушку. — Мы выйдем очень рано, потому что мы должны добраться к тайному месту до восхода солнца, пока еще прохладно. Стражи становятся беспокойными и опасными в жару.
— А что это за место? — не в первый уже раз спросила Сантэн.
Но старая бушменка опять стала вдруг невнимательной и намеренно рассеянной. Она лишь повторила слово, которое на языке сан имело несколько значений — «тайное место», «надежное убежище» или «вагина», и больше ничего не произнесла.
Как и предупредила Ха’ани, на следующее утро они отправились в путь задолго до рассвета; старые люди были молчаливы и встревожены и, как заподозрила Сантэн, чего-то боялись.
Небо едва начало светлеть, когда тропа вдруг резко повернула в утесы и побежала по узкой лощине; ее дно покрывала такая роскошная растительность, что Сантэн сообразила: под землей здесь должна быть хорошая вода. Тропа едва намечалась, она сильно заросла, по ней явно никто не проходил много месяцев, а то и лет. Путникам приходилось нырять под переплетенные ветви и перелезать через упавшие сучья и сквозь молодую поросль. На утесах наверху Сантэн заметила огромные неопрятные гнезда стервятников — эти отвратительные, уродливые птицы с голыми розовыми шеями сидели на краях гнезд.
— Место Всей Жизни! — Ха’ани заметила интерес девушки к гнездовьям. — Каждое существо, рожденное здесь, — особенное, благословленное духами. Даже птицы, похоже, это понимают.
Утесы над ними почти сомкнулись, проход становился все более узким, и наконец тропа уткнулась в камень под прямым углом — лощина окончательно сузилась, а небо над головами исчезло.
О’ва встал перед стеной и хрипловато запел:
— Мы желаем войти в ваше самое тайное место, духи всего живущего, духи нашего клана. Откройте нам дорогу… — Он умоляюще вскинул руки. — Пусть стражи этой дороги разрешат нам пройти…
О’ва опустил руки и, шагнув прямо в черный камень утеса, исчез. Сантэн испуганно задохнулась и дернулась вперед, но Ха’ани коснулась ее руки, останавливая:
— Сейчас все очень опасно, Хорошее Дитя. Если стражи нас отвергнут, мы умрем. Не беги, не размахивай руками. Иди медленно, но уверенно, и проси благословения духов, пока идешь.
Ха’ани отпустила руку Сантэн и шагнула в скалу следом за мужем.
Сантэн колебалась. В какое-то мгновение она чуть не повернула назад, но наконец любопытство и страх одиночества подстегнули ее, и она медленно подошла к стене, в которой исчезла Ха’ани. Теперь она увидела щель в камне, узкую вертикальную трещину, в которую она едва могла пройти, и то развернувшись боком.
Она глубоко вздохнула и втиснулась в щель.
За узким входом она задержалась, чтобы глаза привыкли к сумраку, и обнаружила, что находится в длинном темном туннеле. Это было естественное образование, Сантэн поняла это сразу, потому что на стенах не оказалось никаких следов орудий, и здесь имелись боковые ответвления и щель высоко над головой. Она услышала шорох босых ног бушменов по каменистому дну щели где-то впереди, а потом и другой звук. Низкое ворчливое гудение, как шум далекого морского прибоя.
— Иди следом, Хорошее Дитя. Держись рядом.
Голос Ха’ани как будто доплыл до нее, и Сантэн медленно пошла вперед, всматриваясь в тени, пытаясь найти источник низкого вибрирующего гула.
В слабом свете над собой она видела странные очертания, некие плоские выступы из стен, как древесные грибы на мертвом дереве или множество крыльев сидящих бабочек. Они опускались местами так низко, что ей приходилось нырять под них, — и вдруг с леденящим ужасом она поняла, где находится.
Щель в скалах представляла собой гигантский улей. А выступы на стенах были сотами, такими огромными, что в каждом могли содержаться сотни галлонов меда. Сантэн видела теперь, как насекомые клубятся над этими сотами, тускло поблескивая в слабом свете, и вспомнила истории об африканских пчелах, которые рассказывал ей Майкл.
— Они куда крупнее и темнее, чем ваши пчелы, — хвастал он. — И такие злобные, что я видел как-то, что они насмерть закусали буйвола.
Теперь Сантэн едва осмеливалась дышать, ее кожу покалывало от ожидания первого жгучего укуса, и она с трудом удерживалась от бега, шагая за маленькими фигурками впереди. Кипящие массы ядовитых насекомых находились в каких-то дюймах над ее головой, а их гудящий хор, похоже, становился громче, пока уже не стал почти оглушительным.
— Сюда, Хорошее Дитя! Не бойся, иначе этот маленький крылатый народ почует твой страх, — тихо окликнула ее Ха’ани.
Одна из пчел села на ее щеку.
Сантэн инстинктивно вскинула руку, чтобы прихлопнуть насекомое, но тут же с усилием сдержала движение. Пчела, щекоча кожу, проползла по ее лицу к верхней губе… а потом другая села на поднятую руку.
Сантэн с ужасом всмотрелась в нее. Пчела была огромной, черной, как уголь, с темными золотыми кольцами на брюшке. Ее прозрачные крылья были сложены, как ножницы, а глаза мигали в полутьме.
— Пожалуйста, маленькая пчелка, пожалуйста… — прошептала Сантэн.
Пчела выгнулась, из ее брюшка высунулся кончик жала, темно-красная игла.
— Пожалуйста, позволь мне и моему малышу пройти…
Пчела изогнулась сильнее, жало коснулось нежной загорелой кожи на внутреннем сгибе локтя. Сантэн напряглась; она знала, что за жгучей болью укуса последует тошнотворно-сладкий запах яда, от которого обезумеют и разъярятся огромные рои над ней. Она представила, как ее душит плотный живой ковер пчел, как она судорожно бьется на к