Она осторожно разжала кулачок младенца и стала с восхищением рассматривать каждый из крошечных розовых пальчиков, жемчужные ноготки, не крупнее рисового зернышка, — а когда сын вдруг с неожиданной силой сжал ее палец, он стиснул в ручке и ее сердце. Сантэн погладила его влажные темные волоски, а они, высыхая, завивались в локоны. Сантэн с благоговейным восторгом наблюдала, как под тонкой кожей на голове малыша бьются голубоватые жилки.
Он перестал сосать и затих у нее на руках, так что Сантэн смогла отодвинуть его от груди и рассмотреть личико. Малыш улыбался. Если не считать припухших век, его черты вполне обозначились, они не были расплывчатыми, неопределенными, как у тех новорожденных, которых ей приходилось видеть. Лоб мальчика был широким и высоким, нос — крупным. Сантэн подумала о Майкле… нет, этот нос был более надменным, чем у Майкла… и тогда она вспомнила генерала Шона Кортни.
— Ну да, — она хихикнула. — Настоящий нос Кортни.
Малыш слегка напрягся — и одновременно пукнул и срыгнул, и тонкая струйка молока показалась в уголке его рта; он тут же снова начал искать грудь, требовательно разевая рот, поворачивая голову из стороны в сторону. Сантэн переложила его на другую руку и поднесла сосок к открытому рту.
Ха’ани, стоя на коленях перед девушкой, занималась делом. Сантэн поморщилась и прикусила губу, когда высвободился послед, а Ха’ани завернула его в листья слоновьей травы, связала полоской коры и ушла с этим узлом в рощу.
Когда она вернулась, младенец спал на коленях Сантэн, раскинув ножки, и его животик надулся, как воздушный шар.
— Если разрешишь, я приведу О’ва, — сказала Ха’ани. — Он должен услышать голос новой жизни.
— О да, веди его поскорее!
Сантэн напрочь забыла о старике и теперь радовалась возможности продемонстрировать свое чудесное приобретение.
О’ва застенчиво подошел и присел на корточки немного в стороне, демонстрируя обычную мужскую робость при виде таинства рождения.
— Иди сюда, старый дед! — подбодрила его Сантэн.
Бушмен подполз ближе и серьезно посмотрел на спящего младенца.
— Что скажешь? — спросила Сантэн. — Станет ли он охотником? Таким же искусным и храбрым охотником, как О’ва?
О’ва издал тихий щелкающий звук, как делал в тех редких случаях, когда не находил слов, и его лицо превратилось в сплошную массу глубоких складок, как у встревоженного пекинеса.
Малыш во сне вдруг сильно брыкнул ногой и заскулил, и старый бушмен невольно расхохотался.
— Не думал, что снова это увижу, — выдохнул он, осторожно потянулся к маленькой розовой ножке и тихонько сжал ее в ладони.
Дитя снова взбрыкнуло, и это было уже слишком для О’вы. Он вскочил и принялся танцевать. Шаркая и притопывая ногами, он кружил возле матери и младенца, снова и снова, а Ха’ани сдерживалась, пока он не описал три полных круга, а потом тоже вскочила и присоединилась к мужу. Она следовала за ним, положив ладони на его бедра, подпрыгивая одновременно с ним, поворачивая свой выдающийся зад, так же, как он, выделывая сложные па и подпевая О’ве, когда тот начал благодарственную песнь:
Его стрелы долетят до звезд,
А когда люди будут произносить его имя,
Он услышит их издали…
И Ха’ани повторяла его слова:
И он найдет хорошую воду,
куда бы ни пошел, он найдет хорошую воду…
О’ва взвизгивал и дергал ногами и плечами:
Его зоркие глаза увидят добычу,
Когда другие мужчины не увидят ничего.
Он легко погонится за ней по камням и скалам…
И он найдет хорошую воду,
На каждой стоянке он найдет хорошую воду,
И самые красивые девушки будут улыбаться ему
И подкрадываться к его костру по ночам…
И Ха’ани поддерживала его:
И он найдет хорошую воду,
Куда бы он ни пошел, он найдет хорошую воду…
Они благословляли новорожденного, желая ему всех сокровищ народа сан, и Сантэн чувствовала, что ее сердце разрывается от любви к ним и к маленькому розовому комочку на ее коленях.
Когда наконец старые бушмены закончили танец и песню, они снова опустились на колени рядом с Сантэн.
— Как прапрапредки этого ребенка, мы бы хотели дать ему имя, — застенчиво произнесла Ха’ани. — Можно?
— Говори, старая бабушка. Говори, старый дед.
Ха’ани посмотрела на мужа, и тот ободряюще кивнул:
— Мы бы хотели назвать этого ребенка Шаса.
На глаза Сантэн навернулись слезы, когда она осознала великую честь. Ее сыну давали имя в честь самого драгоценного, главного элемента вселенной сан, элемента, дающего жизнь.
— Шаса… Хорошая Вода.
Сантэн сморгнула слезы и улыбнулась старикам.
— Я нарекаю этого ребенка Майклом Шасой де Тири-Кортни, — тихо сказала она.
И старые бушмены по очереди потянулись к младенцу и коснулись его глаз и губ, благословляя.
Сернистые, насыщенные минералами воды подземного бассейна обладали волшебными свойствами. Каждый полдень и каждый вечер Сантэн окуналась в их жар, и то, как исчезали все последствия родов, казалось настоящим чудом. Конечно, она и прежде отличалась прекрасным физическим здоровьем, на ней не было ни капли лишнего жира, и стройное тельце Шасы и легкость родов были следствием этого. К тому же сан не видели ничего особенного в самом процессе рождения, так что Ха’ани не хлопотала над ней и не поощряла относиться к себе словно к какому-нибудь инвалиду.
Молодые мускулы, гибкие и тренированные, быстро восстановили упругость и силу. Кожа на животе, не слишком растянувшаяся, не приобрела складок, и живот Сантэн стремительно вернулся к прежнему профилю охотничьей собаки. Только груди сильно увеличились от обилия молока, и Шаса поглощал его и рос, как какое-нибудь пустынное растение после дождя.
К тому же у них был бассейн с его водами.
— Это необычно, — объясняла ей Ха’ани, — но, если кормящая мать пьет эту воду, ее дети всегда вырастают с костями крепкими, как скалы, и с зубами, похожими на полированную слоновую кость. Это одно из благословений духов здешних мест.
В полдень солнце проникало сквозь отверстия в своде пещеры, насыщенный паром воздух прорезали широкие белые лучи, и Сантэн нравилось купаться в них, двигаясь по бассейну вслед за пятнами света.
Она лежала в бурлящей зеленой воде, погрузившись в нее до подбородка, и слушала, как Шаса сопит и тихо мяукает во сне. Она завернула его в шкуру сернобыка и положила на каменный выступ рядом с водой так, чтобы иметь возможность постоянно его видеть.
Дно бассейна покрывали обломки камней и галька. Набрав их полную пригоршню, Сантэн поднесла к солнечному свету, и камешки удивили ее своей необычностью и красотой. Здесь были пронизанные жилками агаты, обкатанные водой, гладкие, как яйца ласточек, и камешки светлого синего цвета с красными вкраплениями или розовые с желтым, и кусочки яшмы и сердолики всех оттенков темно-красного цвета, и блестящие черные ониксы, и тигровый глаз с золотыми полосками и радужными волнами переменчивых красок.
— Я сделаю ожерелье для Ха’ани! Подарок ей в благодарность за Шасу!
Сантэн начала выбирать самые красивые камни с наиболее интересными и необычными формами.
— Нужно найти центральный камень для ожерелья, — решила она.
Захватив еще несколько пригоршней камешков, девушка промыла их в горячей зеленой воде и внимательно рассмотрела в солнечном свете, пока наконец не нашла именно то, что искала.
Это был бесцветный камень, прозрачный, как вода, — но, когда на него падал луч солнца, в нем возникала внутренняя радуга, плененный огонь, пылавший всеми красками спектра. Сантэн провела в бассейне долгий ленивый час, так и эдак поворачивая камень под солнечным светом, заставляя его вспыхивать и сверкать, с восторгом всматриваясь в его глубину, наблюдая за взрывами поразительных цветов. Камень был невелик — размером со зрелый фрукт монгонго, — но отличался симметрией кристалла и идеально подходил для центра ожерелья.
Сантэн раскладывала камни с бесконечным вниманием, определяя их порядок, и на это уходили часы, пока Шаса лежал у ее груди; она так и эдак перестраивала цепочку камней, пока не нашла наконец тот вид, который ей больше всего понравился. И все равно она не чувствовала полного удовлетворения, потому что бесцветный центральный камень, такой сияющий и безупречный по форме, заставлял другие по соседству с собой выглядеть скучноватыми, неинтересными.
Тем не менее она начала экспериментировать, чтобы собрать камни на шнурок, — и тут же столкнулась с рядом проблем. Один или два камня оказались достаточно мягкими и под нажимом костяных буравчиков сдались, девушка сумела просверлить в них сквозные отверстия. Другие были хрупкими и разбивались, а третьи обладали чрезмерной твердостью. Сверкающий кристалл в особенности упорно сопротивлялся ее усилиям и оставался абсолютно нетронутым после того, как Сантэн сломала об него с десяток костяных инструментов.
Сантэн призвала на помощь О’ву, и когда он понял, что она затеяла, включился в дело с мальчишеским энтузиазмом. Они предпринимали новые и новые попытки, прежде чем додумались укрепить самые твердые камни соком сансевиерии и смолой акации, изготовив надежные сверла. Сантэн начала собирать ожерелье и чуть не довела О’ву до безумия, отвергая один шнурок за другим.
— Этот слишком толстый, — заявляла она. — Этот недостаточно крепкий, порвется…
И О’ва, являвшийся изрядным перфекционистом, когда трудился над собственным оружием, отнесся к проблеме с должной серьезностью.
Дело кончилось тем, что Сантэн надергала ниток из подола своей брезентовой юбки, сплела их с лыком сансевиерии и получила наконец нить достаточно красивую и крепкую, чтобы удовлетворить их обоих.
Когда ожерелье было изготовлено, самодовольство О’вы не могло бы оказаться больше, даже если бы он сам породил эту идею. Конечно, у них получилось скорее нагрудное украшение, чем ожерелье, — назад уходила одна нить камней, а спереди камни были собраны в округлый узор с большим кристаллом в центре и мозаикой разноцветных агатов, яшмы и бериллов вокруг него.