— Нюаж…
На глазах Сантэн выступили слезы при этом воспоминании, и она прижалась лицом к шее охотничьей лошади Лотара, чтобы скрыть их.
— Мое белое облако… он был так прекрасен, так силен, так стремителен…
— Нюаж. — Лотар взял ее за руку. — Чудесное имя. — А потом продолжил: — Ну, скоро вы снова сможете ездить верхом. Нас ждет долгий путь — туда, где вас будут ждать отец вашего мужа и Анна Сток.
Лишь теперь Сантэн в первый раз задумалась о конце этой романтической интерлюдии и, отодвинувшись от лошади, посмотрела на Лотара поверх ее шеи. Она не хотела, чтобы это кончалось, не хотела, чтобы Лотар покидал ее, но знала, что вскоре это должно произойти.
— Я устала, — сказала она. — Вряд ли я уже готова вернуться к верховой езде.
В тот вечер, когда она сидела в хижине с книгой на коленях, делая вид, что читает, и наблюдая за Лотаром из-под опущенных ресниц, он вдруг посмотрел на нее и улыбнулся с таким понимающим блеском в глазах, что Сантэн покраснела и смущенно отвернулась.
— Я пишу полковнику Кортни, — сказал Лотар, сидевший у складного дорожного бюро с карандашом в руке. — Завтра я отправлю верхового в Виндхук, но ему понадобятся две недели или даже больше, чтобы добраться туда и вернуться. Я сообщаю полковнику Кортни, где и когда мы можем встретиться, и предполагаю, что это произойдет девятнадцатого числа следующего месяца.
Сантэн чуть не сказала: «Так скоро?» — но сдержалась и просто молча кивнула.
— Уверен, вам не терпится воссоединиться с вашими родными, но вряд ли нам удастся устроить все раньше.
— Я понимаю…
— Однако я был бы счастлив отправить с посыльным и ваше письмо, если вам захочется его написать.
— О, это было бы прекрасно… Анна, милая Анна, она будет суетиться, как старая наседка!
Лотар встал из-за бюро:
— Пожалуйста, садитесь сюда и выбирайте карандаш и бумагу, миссис Кортни. Пока вы этим заняты, мы с мастером Шасой позаботимся о его ужине.
Как ни странно, однако, написав первое приветствие: «Моя самая милая, самая дорогая Анна», — Сантэн никак не могла придумать продолжения, обычные слова казались ей такими невыразительными…
«Я благодарю Господа за то, что ты выжила в ту ужасную ночь, и с тех пор я каждый день думаю о тебе…»
Плотина, удерживавшая слова, прорвалась наконец, и они потекли на бумагу.
— Нам понадобится вьючная лошадь, чтобы доставить это послание.
Лотар стоял за плечом Сантэн, и она вздрогнула, сообразив, что уже заполнила дюжину листков мелким почерком.
— Мне еще так много нужно ей сказать… ладно, остальное подождет.
Сантэн сложила листы и запечатала их восковой печатью из серебряной коробочки, стоявшей на бюро, пока Лотар держал для нее свечу.
— Это так странно, — прошептала Сантэн. — Я почти забыла, как держать карандаш. Это было так давно…
— Вы мне так и не рассказали, что с вами случилось, как вы спаслись с тонущего корабля, как сумели выжить такое долгое время, как прошли так много сотен миль от побережья, где вас должно было выбросить на сушу…
— Мне не хочется говорить об этом, — быстро перебила его Сантэн.
Перед ее мысленным взором на мгновение возникли маленькие сморщенные лица в форме сердечек, и она постаралась подавить чувство вины за то, что бросила их так безжалостно.
— Я даже думать об этом не хочу. Будьте так добры, сэр, никогда не возвращайтесь больше к этой теме. — Тон Сантэн стал крайне суровым.
— Разумеется, миссис Кортни. — Лотар взял два запечатанных письма. — Если позволите, я прямо сейчас отдам это Варку Яну. Он может выехать завтра перед рассветом.
Его лицо стало напряженным и немного обиженным после столь категорического отказа.
Сантэн смотрела, как он идет к костру, где сидели слуги, а затем услышала тихие голоса, когда Лотар отдавал приказ Варку Яну.
Когда он вернулся в хижину, Сантэн сделала вид, что увлечена книгой, надеясь, что он отвлечет ее, но Лотар сел за бюро и открыл тетрадь. Это был ежевечерний ритуал — его записи в большую тетрадь в кожаном переплете. Сантэн слышала, как его карандаш шуршит по бумаге, и обижалась на то, что внимание Лотара сосредоточено на чем-то, кроме нее самой.
«У нас осталось так мало времени, — думала она, — а он тратит его понапрасну».
Она громко захлопнула книгу, но Лотар не поднял головы.
— Что вы пишете? — спросила она.
— Вы знаете, что я пишу, мы уже обсуждали это прежде, миссис Кортни.
— Вы записываете все в этот журнал?
— Почти все.
Отложив карандаш, он внимательно посмотрел на Сантэн, и ее взволновал этот прямой взгляд безмятежных желтых глаз, но она не могла заставить себя извиниться.
— Вы любопытствуете о вещах, которые вас не касаются, — сказала она.
— Да, — согласился Лотар.
Чтобы скрыть неловкость, Сантэн снова задала вопрос:
— А что вы написали обо мне в этом вашем замечательном журнале?
— А теперь, мадам, это вы излишне любопытны, — ответил Лотар, закрывая свой дневник, убирая его в ящик бюро и вставая. — С вашего позволения, я должен обойти лагерь с проверкой.
Сантэн поняла, что ей не удастся обращаться с Лотаром так, как она обращалась со своим отцом или даже с Майклом Кортни. Лотар был гордым человеком, он не мог позволить ей задевать его чувство собственного достоинства — всю свою жизнь он сражался за то, чтобы быть самому себе хозяином. Он не мог позволить Сантэн воспользоваться его сильным чувством рыцарства по отношению к ней и к Шасе. Она поняла, что ей не по силам его задеть.
На следующее утро ее испугала его официальная отчужденность, но день шел, и она начинала злиться. «Из-за такой мелочи он дуется, как капризный ребенок, — думала она. — Ладно, посмотрим, кто умеет дуться сильнее и дольше».
На второй день ее гнев уступил место чувству одиночества и несчастья. Она заметила, что тоскует по его улыбке, по удовольствию их долгих сложных обсуждений, по звуку его смеха и его голоса, когда он пел для нее.
Она наблюдала за Шасой, который топал по лагерю, держась за руку Лотара и болтая с ним на своем щебечущем языке, не понятном более никому, и вдруг изумилась, что ревнует Лотара к собственному ребенку.
— Я покормлю Шасу, — холодно сообщила она Лотару. — Пора мне вернуться к моим обязанностям. Вам больше незачем стеснять себя, сэр.
— Разумеется, миссис Кортни.
И ей захотелось расплакаться и крикнуть: «Пожалуйста, мне действительно жаль!» Но их гордость встала между ними горной грядой.
Весь день Сантэн прислушивалась, ожидая, когда вернется его лошадь. Но слышала лишь далекие винтовочные выстрелы, а в лагерь Лотар вернулся только с наступлением темноты, когда Сантэн и Шаса уже лежали в постелях. Сантэн слышала голоса и шум, когда с седла снимали подстреленную Лотаром газель, потом подвешивали на распорки, чтобы освежевать. Лотар допоздна сидел у костра с мужчинами, и взрывы его смеха доносились до Сантэн, когда она пыталась заставить себя заснуть.
Наконец она услышала, как он вернулся в хижину рядом с ее убежищем, слышала, как плещется вода, когда он умывается в ведре у входа, шорох его одежды и, наконец, скрип веревочной сетки его койки, когда Лотар сел на нее.
Ее разбудил плач Шасы. Сантэн, мгновенно поняв, что ребенку больно, вскочила, даже не проснувшись толком, и схватила малыша. В хижине Лотара вспыхнула спичка, загорелся фонарь.
— Тсс! Тише, мой маленький…
Сантэн прижала Шасу к груди — и испугалась, ощутив жар его тела.
— Можно войти? — спросил от входа Лотар.
— О да…
Он вошел, наклонившись под низким навесом, и поставил фонарь.
— Шаса… он заболел!
Лотар взял у нее ребенка. На мужчине были только бриджи, грудь и ноги оставались голыми, а волосы спутались.
Он потрогал горячую щечку мальчика, а потом сунул палец в открытый в плаче рот. Шаса задохнулся и впился в палец, как акула.
— Очередной зуб, — улыбнулся Лотар. — Я еще утром заметил.
Он вернул ребенка Сантэн, вызвав у малыша вопль негодования.
— Я вернусь, солдат.
Он вышел, и Сантэн услышала, как он роется в своем медицинском ящике, прибитом ко дну фургона.
Вернулся он с маленькой бутылочкой в руке, и Сантэн сморщилась от острого запаха гвоздики, когда Лотар откупорил ее.
— Мы разберемся с этим плохим старым зубом, это точно. — Лотар массировал десну мальчика, а Шаса посасывал его палец. — Какой ты храбрый солдат…
Он снова уложил Шасу в постель, и через несколько минут мальчик уже заснул.
Лотар взял фонарь.
— Спокойной ночи, миссис Кортни, — тихо сказал он и повернулся к выходу.
— Лотар!
Ее саму ошеломило то, что с ее губ сорвалось это имя.
— Пожалуйста… — прошептала она. — Я так долго была одна… Пожалуйста, не будьте больше жестоки ко мне…
Она протянула к нему руки, и он подошел и сел на край койки рядом с ней.
— О, Лотар… — Сантэн говорила сдавленным голосом, обняв Лотара за шею. — Любите меня… о, прошу, любите меня…
Его губы, жаркие и пылкие, прижались к ее губам, а руки обняли ее с такой силой, что весь воздух вылетел из ее легких.
— Да, я был суров с вами, — мягко произнес он, и в его голосе слышалась дрожь. — Но только потому, что я отчаянно хотел обнять вас, потому что я сгорал от любви к вам…
— О, Лотар, обнимите меня, любите — и никогда не отпускайте.
Следующие дни стали полным возмещением всех долгих тягот и одиночества. Как будто сама судьба втайне задумала одарить Сантэн всеми теми радостями, которых она так долго была лишена.
Каждое утро она просыпалась на узкой койке и, до того как открыть глаза, тянулась к Лотару, с ужасом ожидая, что его не окажется рядом, — но он всегда был здесь. Иногда он притворялся, что спит, и Сантэн старалась приподнять его веки кончиками пальцев, а когда ей это удавалось, он таращил и закатывал глаза так, что виднелись одни белки. Тогда она хихикала и совала язык ему в ухо, поняв уже, что это единственная пытка, которой он не в силах вынести: его руки покрывались гусиной кожей, он мгновенно просыпался и хватал ее, как лев, и она задыхалась, а потом стонала…