мы Джозефа Роджерса из Шеффилда, он висел на кожаном шнурке на поясе.
Сантэн принялась качать головой из стороны в сторону. «Нет, — шептала она. — Нет!»
Нож, я уверен, был украден у какого-то путешественника. Старый вор, скорее всего, и в наш лагерь хотел пробраться, чтобы поживиться чем-то в этом роде.
Перед мысленным взглядом Сантэн возник старый О’ва, сидящий на корточках на солнце, с ножом в руках и со слезами радости на морщинистых щеках…
— Ох, во имя всего святого, нет! — всхлипнула Сантэн.
Но аккуратные ряды чудовищных слов уже опять безжалостно приковали к себе взор девушки.
А вот второй труп обеспечил меня куда более интересным трофеем. Это была женщина. Пожалуй, она была даже старше мужчины, но на ее шее висело совершенно необычное украшение…
Журнал соскользнул с колен Сантэн, и она закрыла лицо ладонями.
— Ха’ани! — воскликнула она на языке сан. — Моя старая бабушка, моя почтенная старая бабушка, ты пришла к нам, за нами… А он тебя убил!
Она раскачивалась из стороны в сторону, гудя глубиной горла, выражая горе, как выражали его сан.
Внезапно она бросилась к бюро. Она выдернула ящик, разбрасывая по полу вагона писчую бумагу, карандаши, палочки воска…
— Ожерелье! — рыдала девушка. — То самое ожерелье! Мне нужно убедиться!
Она схватилась за ручку одного из маленьких нижних отделений и потянула за нее. Дверца была заперта. Сантэн выдернула одну из опорных стоек фургона и стальным концом разбила замок, а потом распахнула дверцу. За ней лежала фотография пухлой блондинки в серебряной рамке с ребенком на коленях, а рядом — пачка писем, перевязанных шелковой ленточкой.
Сантэн побросала все на пол и взломала соседнее отделение. Там нашелся пистолет «люгер» в деревянном футляре и коробка патронов. Сантэн бросила все это на письма, а в глубине отделения нашла коробку из-под сигар.
Она подняла крышку. В коробке лежало нечто, завернутое в потрепанный шейный платок. Когда Сантэн взяла это дрожащими руками, из складок ткани выпало ожерелье Ха’ани. Сантэн уставилась на него, как на смертельно опасную мамбу, спрятав руки за спину и чуть слышно бормоча:
— Ха’ани… о, моя старая бабушка…
Она вскинула руки к губам, пытаясь унять их дрожь. Потом медленно потянулась к ожерелью и подняла его, держа на вытянутых руках.
— Он тебя убил… — прошептала она.
И тут желудок ее судорожно сжался, потому что она увидела черные пятна крови на ярких камнях.
— Он тебя застрелил, как какого-нибудь зверя!
Сантэн прижала ожерелье к груди и снова начала гудеть и раскачиваться, крепко закрыв глаза, чтобы удержать слезы. Она продолжала сидеть так, когда услышала стук копыт и крики слуг, которые приветствовали вернувшегося Лотара.
Она встала и пошатнулась от приступа головокружения. Горе придавило ее и казалось беспредельным. Но потом девушка услышала голос Лотара: «Сюда, Хендрик, прими мою лошадь! А где миссус?»
И ее горе изменило форму. Хотя руки Сантэн все еще дрожали, она вскинула голову, и ее глаза вспыхнули не слезами, а всепоглощающей яростью.
Она выхватила из деревянного футляра «люгер». Быстро отодвинув затвор, вложила в патронник блестящие медные патроны. Потом сунула пистолет в карман юбки и повернулась к откидной полости фургона.
Когда она выпрыгнула наружу, Лотар уже шел в ее сторону, и его лицо просияло от удовольствия при виде девушки.
— Сантэн… — Он остановился, увидев выражение ее лица. — Сантэн, что случилось?
Она протянула ему ожерелье, и оно сверкнуло в ее дрожащих пальцах. Говорить она не могла.
Лицо Лотара потемнело, взгляд стал жестким и яростным.
— Ты залезла в мое бюро!
— Ты убил ее!
— Кого? — Он был искренне озадачен, потом сообразил: — А, эту бушменку…
— Ха’ани!
— Не понял.
— Мою маленькую бабушку!
Теперь Лотар встревожился:
— Что-то тут не так, позволь мне…
Он шагнул к ней, но Сантэн попятилась и закричала:
— Не подходи… не прикасайся ко мне! Никогда больше не смей ко мне прикасаться!
Она сунула руку в карман, за пистолетом.
— Сантэн, успокойся…
Он умолк, увидев в ее руках «люгер».
— Ты с ума сошла? — Он в изумлении уставился на нее. — Эй, отдай это мне…
И снова сделал шаг вперед.
— Ты убийца, ты хладнокровное чудовище… ты убил ее!
Сантэн подняла пистолет обеими руками, и ожерелье зацепилось за оружие, дуло качнулось.
— Ты убил мою маленькую Ха’ани! Я ненавижу тебя за это!
— Сантэн…
Он протянул руку, чтобы забрать пистолет.
Из дула вырвался клуб дыма, пистолет дернулся вверх, подбросив руки Сантэн. Грохот выстрела оглушил ее.
Тело Лотара качнулось назад, он развернулся на пятках. Его длинные золотые локоны колыхнулись, как зрелая пшеница от сильного ветра, и он рухнул на колени, а потом опрокинулся лицом вниз.
Сантэн опустила «люгер» и прислонилась к боку фургона, когда подскочил Хендрик и выхватил у нее пистолет.
— Ненавижу тебя! — выдохнула она, глядя на Лотара. — Умри, и будь ты проклят! Умри и катись в ад!
Сантэн скакала, отпустив поводья, позволив лошади самой выбирать скорость и тропу. Она держала Шасу у бедра, пропустив под него ремень, чтобы поддерживать вес мальчика, а голову малыша поддерживала изгибом локтя; Шаса преспокойно спал.
Ветер, обжигавший пустыню уже пять дней подряд, не затихал, и пески шипели и скользили по поверхности земли, как морская пена вдоль берега, а шары перекати-поля прыгали по равнине, как футбольные мячи. Маленькое стадо газелей повернулось спиной к холодным порывам, животные поджали хвосты между ног.
Сантэн повязала на голову шарф на манер тюрбана, а на плечи набросила одеяло, чтобы уберечь Шасу и себя. Она ссутулилась в седле, а холодный ветер дергал углы одеяла и трепал длинную гриву лошади. Сантэн прищурилась — и увидела Божий Перст.
Он все еще оставался далеко впереди, почти неразличимый в тусклом, насыщенном пылью воздухе, но упрямо тянулся к низко нависшему небу, даже в такой дымке заметный за пять миль. Как раз поэтому Лотар де ла Рей и выбрал это место. Оно было уникальным, его не удалось бы спутать с любой другой природной особенностью.
Сантэн схватила поводья и пустила лошадь рысью. Шаса недовольно захныкал во сне при смене ритма движения, но Сантэн выпрямилась в седле, стараясь отбросить печаль и гнев, давившие на нее с такой тяжестью, что грозили раздавить саму ее душу.
Постепенно силуэт Божьего Перста стал более отчетливым, вырисовываясь на пыльном желтом небе. Это была стройная каменная колонна, стремившаяся к небесам, а потом странно утолщавшаяся, — ее верхняя часть напоминала голову кобры, вознесшуюся на две сотни футов над равниной. Всматриваясь в нее, Сантэн испытала такое же суеверное благоговение, какое должно было охватывать старых готтентотов, назвавших столб «Мукуроб».
Потом у основания огромного каменного монумента вспыхнул свет, отраженный металлом, и Сантэн, едва не ослепленная им, прикрыла глаза краем одеяла, продолжая пристально всматриваться в ту сторону.
— Шаса, — прошептала она. — Они там! Они ждут нас!
Приподнявшись на стременах, она погнала усталую лошадь легким галопом.
В тени каменной колонны стоял автомобиль, а рядом с ним воздвигли небольшой зеленый шатер. Перед шатром горел костер, и клубы дыма, голубые, как перья цапли, улетали по ветру над равниной.
Сантэн сорвала с головы тюрбан и замахала им, как знаменем.
— Я здесь! — закричала она. — Эй, привет! Я здесь!
Две почти неразличимые человеческие фигуры поднялись на ноги у костра, повернувшись в ее сторону.
Она махала и кричала, несясь галопом, и одна из фигур побежала ей навстречу. Это была женщина, крупная женщина в длинной юбке. Она подняла ее выше коленей, в отчаянной спешке несясь по сыпучей почве. Лицо у нее сильно раскраснелось от усилий и чувств.
— Анна! — пронзительно крикнула Сантэн. — О Анна!
По широкому красному лицу обильно текли слезы, и Анна отпустила юбку и широко раскинула руки.
— Мое дитя! — кричала она.
Сантэн стремительно соскочила с седла и, прижимая Шасу к груди, бросилась в ее объятия.
Обе рыдали, обнимаясь, одновременно пытались что-то говорить, но их слова были несвязны; они смеялись между рыданиями, и Шаса, зажатый между ними, наконец протестующе взвыл.
Анна выхватила его у Сантэн и прижала к себе:
— Мальчик… это мальчик!
— Майкл! — радостно всхлипывала Сантэн. — Я назвала его Майклом! Майкл Шаса.
И Шаса громко засмеялся и обеими ручками ухватился за щеки этого удивительного лица, такого большого и красного, как зрелый фрукт.
— Майкл! — Анна рыдала и целовала его.
Шаса, прекрасно разбиравшийся в поцелуях, разинул рот и пустил слюну ей на подбородок.
Не выпуская Шасу, Анна другой схватила руку Сантэн и потащила ее к шатру и костру.
Высокая, немного сутулая фигура застенчиво вышла им навстречу. Редеющие песочные волосы с сединой были зачесаны назад с высокого лба ученого, а его добрые, слегка близорукие глаза сияли такой же синевой, как глаза Майкла; нос, такой же крупный, как у генерала Шона Кортни, как будто стыдился своих размеров.
— Я отец Майкла, — робко произнес он.
Для Сантэн это было похоже на то, как если бы она увидела поблекшую и смазанную фотографию Майкла. Сантэн на мгновение устыдилась, потому что она изменила своим клятвам и памяти Майкла. А теперь Майкл как будто стоял перед ней… Потом на мгновение перед ней вспыхнула картина: искалеченное тело в горящей кабине самолета… В горе и стыде она бросилась к Гарри и обняла его за шею.
— Папа! — выдохнула она.
При этом слове вся сдержанность Гарри рухнула, он задохнулся и прижал к себе Сантэн:
— Я уже потерял надежду…
Гарри не смог продолжить, и вид его слез снова вывел Анну из равновесия, что оказалось уже слишком для Шасы. Он испустил страдальческий вопль, и вот уже все четверо рыдали у подножия Божьего Перста.