Лотар подробно описывал, как лев напал на нее, как он спас Сантен, как они добрались до фургона, пока она была без сознания. Здесь же был рассказ о Шаса.
Сантен улыбнулась.
«Крепкий парнишка, такого же возраста, что и Манфред, когда я видел его в последний раз. Мне кажется, он мне очень нравится».
Все еще улыбаясь, она пробежала глазами свое собственное описание и помедлила на одном из параграфов.
«У меня нет никаких сомнений, что это и есть та самая женщина, хотя она изменилась по сравнению с фотографией и моим мимолетным впечатлением о ней. Волосы у нее густые и курчавые, как у девушки из племени нама, лицо тонкое и коричневое, как у обезьянки». (Сантен чуть не задохнулась от возмущения.) «…но когда она на мгновение приоткрыла свои глаза, я думал, что сердце мое разорвется — такими большими и темными были они».
Несколько смилостивившись, она быстро пролистала несколько страниц и прислушалась, как воришка, не доносится ли топот копыт лошади Лотара. Внезапно на глаза попались слова, написанные четким немецким почерком. «Boesmanne». Сантен остановилась. «Бушмены».
Сердце ее затрепетало, внимание было теперь целиком сосредоточено на этом абзаце.
«Бушмены рыскали возле лагеря всю ночь. Хендрик обнаружил их след возле лошадей и загона для скота. Мы последовали за ними с первыми лучами света. Трудная охота…»
Внимание Сантен привлекло слово Jag». «Охота»? Это слово обычно связывалось с преследованием кого-то, с охотой на животных, и она судорожно заторопилась.
«Мы вышли на этих двух бушменов, но они чуть не убежали от нас, взобравшись на голый утес с ловкостью обезьян. Мы не могли их преследовать и наверняка упустили бы их, если бы любопытство этих двух не было таким сильным — в точности, как у обезьян. Один из них помедлил минуту на вершине утеса и посмотрел вниз, на нас. Это был очень трудный выстрел, из-за чрезвычайно сильного искажения траектории и расстояния…»
Кровь отхлынула от лица Сантен. Она не могла поверить в то, что читала, каждое слово стучало в висках. Казалось, что в голове полная пустота и эти фразы отдаются в ней жутким эхом.
«Однако я правильно прицелился и свалил бушмена. А потом был действительно замечательный случай. Мне не пришлось стрелять во второй раз, ибо другой бушмен сам свалился с вершины утеса. Снизу нам даже показалось, будто он по собственной воле переступил край пропасти. Хотя я лично не верю, что это было именно так, ибо животное не способно на самоубийство. Вероятнее всего, охваченный страхом и паникой, он просто оступился. Оба тела свалились очень неудачно. Однако я был полон решимости осмотреть их. Подъем был неудобным и опасным, но в целом я был достаточно вознагражден за мои старания. Первое тело, того бушмена, что соскользнул со скалы, было телом древнего старика, и ничего замечательного в нем не было, кроме перочинного ножа фирмы „Джозеф Роджерс“ из Шеффилда, который был привязан у него на талии на шнурке».
Сантен начала покачивать головой из стороны в сторону.
— Нет! — прошептала она. — Нет!
«Думаю, что нож был украден у какого-нибудь путешественника. Старый воришка, возможно, проник и в наш лагерь в надежде стащить что-нибудь вроде этого».
Перед глазами возникла маленькая фигурка О-хва, присевшего на корточки с ножом в руках, со слезами радости, бежавшими по его морщинистому личику.
— Ради всего святого, только не это, нет! — едва слышно вымолвила Сантен, но глаза ее были по-прежнему прикованы к четко выписанным рядам слов.
«Второе тело, на удивление, подарило мне настоящий трофей. Это была женщина. И она была, кажется, еще древнее, чем мужчина, но на шее у нее было надето совершенно необыкновенное украшение…»
Дневник выпал из рук. Сантен опустила лицо, задрожав всем телом.
— Х-ани! — запричитала она на языке бушменов. — Моя старенькая бабушка, моя глубоко почитаемая старейшая, ты пришла к нам с Шаса в лагерь. А он застрелил тебя!
Сантен раскачивалась, издавая странные жужжащие звуки, что на языке санов означало скорбь.
Потом внезапно кинулась к бюро, рванула на себя ящик и стала вышвыривать из него листы писчей бумаги, карандаши, ручки и восковые палочки на пол фургона.
— Ожерелье, — рыдала она. — Ожерелье. Я должна убедиться!
Схватилась за ручку маленького нижнего отделения и дернула на себя. Ящичек был закрыт. Тогда с помощью небольшого домкрата, лежавшего рядом с инструментами, раскачала замок и открыла его. Там лежала фотография в серебряной рамке, на которой была пухлая блондинка с ребенком на коленях, и стопка писем, перевязанных шелковой лентой.
Швырнула на пол и взломала следующее отделение. Здесь находились пистолет в деревянной кобуре и коробка с патронами. Бросила их поверх писем, а на дне ящичка обнаружила коробку из-под сигар.
Сантен подняла крышку. В коробке лежал узелок из мужского носового платка. Когда она трясущимися руками подняла его, ожерелье Х-ани выскользнуло на пол из свернутого куска ткани. Сантен смотрела на него так, словно это была убитая змея, держа руки за спиной и тихонько всхлипывая:
— Х-ани, Х-ани, моя маленькая старейшая…
Она прижала руки к губам, чтобы остановить дрожь, а потом присела и осторожно подняла ожерелье, держа его на вытянутой руке.
— Он тебя убил, — прошептала и застыла с широко открытым ртом, увидев темные пятна крови на пестрых камнях. — Он пристрелил тебя, как какое-то животное.
Прижав ожерелье к груди, опять начала раскачиваться из стороны в сторону, тихонько скуля, сжав крепко веки, сквозь которые прорывался поток слез. Сантен все еще сидела так, когда вдруг услышала топот копыт и крики слуг, приветствовавших вернувшегося Лотара.
Резко поднялась на ноги и закачалась от внезапного приступа головокружения и слабости. Скорбь поразила ее, как болезнь, но едва она расслышала голос, произнесший: «Эй, Хендрик, держи мою лошадь! Где госпожа?», как эта скорбь преобразилась. Хотя руки Сантен все еще дрожали, она подняла лицо к свету. Глаза горели, но не от слез, а от охватившей ее без остатка ярости.
Схватила кобуру и вытащила из нее пистолет. Щелкнув затвором, увидела, как блестящая латунная пуля зашла в патронник. Опустив оружие в карман юбки, двинулась ко входу в фургон.
Когда она спрыгнула на землю, Лотар уже мчался навстречу, лицо его излучало радость.
— Сантен! — Он вдруг замолчал, увидев выражение ее лица. — Сантен, что-то случилось?
Она протягивала ему ожерелье, и оно сверкало и мерцало на дрожащих пальцах. Говорить она не могла.
Лицо Лотара потемнело от ярости, глаза стали жесткими.
— Ты вскрыла мое бюро!
— Ты убил ее!
— Кого? — Он был искренне озадачен. — О, бушменку!
— Х-ани!
— Я не понимаю.
— Мою маленькую старейшую. Теперь он по-настоящему встревожился.
— Что-то тут не так, совсем-совсем не так. Позволь мне…
И шагнул ей навстречу, но она отступила, вскрикнув: — Не подходи! Не прикасайся ко мне! Никогда больше не прикасайся ко мне!
— Сантен, успокойся… — остановился на полуслове, увидев в ее руках пистолет.
— Ты сошла с ума? — Лотар смотрел на нее с изумлением. — Дай мне эту штуку.
— Ты убийца, ты хладнокровное чудовище, ты убил ее. — Она схватила пистолет сразу двумя руками, ожерелье закрутилось вокруг него, так что ствол раскачивался. — Ты убил мою маленькую Х-ани. И я ненавижу тебя за это!
— Сантен! — Он протянул руку, чтобы забрать пистолет.
Последовала вспышка огня и дыма, пистолет дернуло вверх, руки Сантен взлетели выше головы. Выстрел треснул, как удар кнута, совсем оглушив ее.
Тело Лотара тоже как-то странно дернулось. Длинные золотые локоны поблескивали, как спелая пшеница на ветру, когда он повалился сначала на колени, а потом рухнул лицом вниз.
Сантен уронила пистолет и сама упала возле фургона, когда Хендрик кинулся к ней, чтобы вырвать оружие.
— Я ненавижу тебя! — выдохнула она, глядя на упавшего Лотара. — Умирай, и будь ты проклят. Умирай и отправляйся в преисподнюю!
***
Сантен ехала, опустив поводья и позволив своей лошади самой выбирать темп и дорогу. Шаса был привязан к бедру, чтобы удобнее держать. Она положила его голову на свою согнутую руку. Малыш крепко спал.
Ветер хлестал по пустыне уже пятые сутки без перерыва. Сдвинутый с места песок с шипением несло по поверхности, как морскую пену по пляжу, а круглые колючие шары перекати-поле летели по равнине, словно футбольные мячи. Маленькие стада антилоп поворачивались спиной к холодным порывам ветра, зажав хвосты между ног.
Сантен обвязала голову шарфом наподобие тюрбана и набросила на плечи одеяло, прикрыв себя и Шаса. Она съежилась в седле, но холодный ветер все равно растрепал концы одеяла и спутал лошади длинную гриву. Сантен прищурила глаза от колючего ветра и увидела Перст Бога.
Еще далеко. Неясно различимый сквозь пропитанный пылью воздух, уходивший шпилем в небо, он был виден даже в такой дымке с расстояния пяти миль. Именно по этой причине Лотар де ла Рей выбрал его. Это было уникальное природное сооружение, и спутать его с чем-нибудь невозможно.
Наездница пришпорила лошадь, перейдя на рысь. Шаса захныкал во сне, почувствовав перемену, но Сантен лишь выпрямилась в седле, пытаясь скинуть с себя невыносимую тяжесть ярости и горя, которые сковали ей душу.
Постепенно силуэт Перста Бога вырисовался на фоне желтого неба все яснее — тонкий каменный столб, устремлявшийся к небесам, с утолщением на самой верхушке в двухстах футах над равниной, похожим на раздувшуюся голову кобры. Вглядываясь в неподвижный камень, Сантен вдруг ощутила необъяснимый суеверный страх, какой, наверное, парализовывал и древних готтентотов, назвавших этот столб коброй.
От самого основания каменного гиганта в глаза ударил сноп света. Сантен прикрылась одеялом, пристально вглядываясь в даль.
— Шаса, — прошептала она. — Они там. Они ждут нас.
И пустила уставшую лошадь легким галопом, приподнявшись на стременах.