— У вас голос очень молодой и хорошенькой девушки… — Потерявший глаза был примерно того же возраста, что и Майкл, его густые темные волосы покрыты спекшейся кровью.
— Да, Фред, она — хорошенькая. — Товарищ помог ослепшему встать. — Нам лучше бы идти дальше, мисс.
— Что там происходит? — спросила их Сантен.
— Настоящий ад — вот что происходит.
— Линия фронта удержится?
— Никто этого не знает, мисс. — И обоих смыло медленно двигавшимся потоком измученных и страдающих людей.
Суп и хлеб скоро закончились, и Сантен с Анной покатили тележку назад к шато, чтобы приготовить еще. Вспомнив просьбы раненых, Сантен совершила налет на буфет в оружейной комнате, где граф держал припрятанный для себя табак, и, когда они с Анной возвратились на свой пост в конце аллеи, она могла какое-то время предоставлять это особое маленькое утешение некоторым из солдат.
— Мы так мало можем сделать.
— Мы делаем все, что в наших силах, — заявила Анна. — Без толку горевать из-за невозможного.
Они продолжали трудиться и с наступлением темноты, при слабом желтом свете фонаря, а поток страданий не пересыхал. Казалось, он даже становится еще плотнее, так что бледные измученные лица в свете фонаря расплывались перед уставшими глазами Сантен и становились неотличимыми друг от друга, а слабые слова ободрения, которые она говорила им, повторялись и уже казались бессмысленными ей самой.
Наконец далеко за полночь Анна повела Сантен назад в шато. Они уснули не раздеваясь, в грязной и испачканной кровью одежде, обняв друг друга, а проснулись на рассвете, чтобы наварить котлы свежего супа и напечь еще хлеба.
Стоя у печи и услышав отдаленный рев моторов, Сантен подняла голову.
— Самолеты! — воскликнула она. — Я забыла про них! Они полетят без меня сегодня, а это плохая примета!
— Сегодня и без плохих примет будет много страданий, — крякнула Анна, стаскивая на пол котел, который обернула одеялом, чтобы он не слишком быстро остывал.
На полпути по аллее Сантен выпрямилась над ручкой тележки.
— Взгляни, Анна, вот туда, на край северного поля!
На поле было очень много солдат. Они сбросили тяжелые ранцы и вещевые мешки, каски, сложили оружие и остались под ранним летним солнцем голыми по пояс или в грязных нательных фуфайках.
— Что они делают, Анна?
Тысячи людей работали под руководством офицеров. Заостренные лопатки быстро вонзались в желтую землю, ее насыпали кучей в длинные линии. Пока женщины смотрели, многие опустились в вырытые ямы уже по колено, потом по пояс или вовсе скрылись за поднимавшимися земляными брустверами.
— Траншеи. — Сантен нашла ответ на собственный вопрос. — Траншеи, Анна, роют новые траншеи.
— Зачем, почему это делают?
— Потому что… — Сантен помедлила. Ей не хотелось говорить это вслух. — Потому что скоро они будут не в состоянии удерживать гряду холмов, — тихо произнесла она, и обе посмотрели на возвышенность, где разрывы снарядов пятнали ясное утро сернистыми желтыми облаками тумана.
Добравшись до конца аллеи, обнаружили, что дорога забита транспортом и людьми, причем встречные потоки безнадежно запутались друг в друге, не поддаваясь усилиям военной полиции, старавшейся развести их и заставить двигаться снова. Одна из санитарных машин, скользя, съехала с дороги в грязный ров, усугубив путаницу, врач и водитель силились вынести носилки из кузова засевшего автомобиля.
— Анна, мы должны им помочь.
Анна обладала мужской силой, а Сантен была по-мужски решительна. Вдвоем они ухватились за ручки носилок и потащили их наверх из канавы. Врач выкарабкался из грязи.
— Отлично. — Он был без головного убора, но на воротнике мундира хорошо выделялись знаки различия медицинской службы в виде змеи, обвивавшей жезл, а на рукавах — белые повязки с алыми крестами.
— А, мадемуазель де Тири! — Молодой человек узнал Сантен, поглядев на нее поверх раненого на носилках, находившегося между ними. — Я должен был догадаться, что это вы.
— Доктор, конечно… — Это был тот самый офицер, который прибыл на мотоцикле с лордом Эндрю и помогал графу в потреблении коньяка «Наполеон» в день, когда самолет Майкла разбился на северном поле.
Они поместили носилки на земле под живой изгородью, и врач опустился рядом на колени, что-то делая с неподвижной фигурой под серым одеялом.
— Может быть, он выдержит… если мы сможем поскорее доставить его в лазарет. — Он вскочил. — Но там, в машине, еще раненые. Мы должны вытащить их оттуда.
Вместе они выгрузили остальные носилки и положили их в ряд.
— Этот готов. — Большим и указательным пальцами врач закрыл веки уставившихся в небо глаз, а затем натянул на лицо умершего край одеяла.
— Проезда по дороге нет — бесполезно пробиваться, мы потеряем и других, если только не сумеем разместить их в укрытии, где можно было бы хотя бы обработать раны.
Врач смотрел прямо на Сантен, с минуту она не понимала его вопросительного взгляда.
— В Морт Омм коттеджи переполнены, а дорога заблокирована, — повторил он.
— Конечно, — быстро спохватилась Сантен. — Надо везти в шато.
Граф встретил их на лестнице шато, и, когда Сантен объяснила, что нужно, он с энтузиазмом принял участие в превращении большого салона в госпитальную палату.
Они отодвинули мебель к стенам, чтобы освободить пол в середине, а потом сняли матрасы в верхних спальнях и стащили вниз по лестнице. С помощью санитарной машины и троих санитаров, которых набрал из рядовых молодой доктор, разложили матрасы на превосходном шерстяном обюссонском ковре.
А тем временем военная полиция по указанию врача подавала сигналы санитарным машинам, застрявшим на забитой дороге, направляя их в шато. Сам он ехал на подножке переднего автомобиля, а когда увидел Сантен, спрыгнул и поспешно схватил ее за руку.
— Мадемуазель! Есть ли другая дорога, по которой можно добраться до полевого госпиталя в Морт Омм? Мне нужны материалы и медикаменты — хлороформ, дезинфицирующие препараты, бинты — и еще один врач на помощь.
Его французский был сносным, но Сантен ответила по-английски:
— Я могу верхом поехать через поля.
— Вы просто молодчина. Я дам вам записку. — Он вытащил блокнот и нацарапал короткое послание. — Спросите майора Синклера, — вырвал листок бумаги и сложил его, — передовой госпиталь находится в коттеджах.
— Да, я знаю. А кто вы? Как мне им сказать, кто меня направил? — Практика последнего времени позволяла Сантен с большей готовностью произносить английские слова.
— Простите меня, мадемуазель, у меня прежде не было возможности вам представиться. Моя фамилия Кларк, капитан Роберт Кларк, но зовут Бобби.
Облаку, казалось, передалось от Сантен ощущение важности их миссии, и он неистово перелетал через препятствия и отбрасывал копытами комья грязи, несясь по полям и вдоль рядов виноградников. Улицы городка были запружены военными и транспортом, а передовой госпиталь в расположенных в ряд домиках находился в состоянии хаоса.
Офицер, которого Сантен отправили разыскивать, был крупным мужчиной с огромными ручищами и густыми седеющими завитками волос, падавшими ему на лоб, когда он наклонился над солдатом, которому делал операцию.
— Где, черт побери, сам Бобби? — требовательно спросил майор, не поднимая глаз на Сантен и сосредоточиваясь на аккуратных стежках, которые накладывал на глубокую рану, пролегшую через всю спину солдата. Когда он затянул нитку и сделал узел, кожа, вздувшись, поднялась бугром. Сантен при виде этого затошнило, но она быстро объяснила цель своего приезда.
— Хорошо, скажите Бобби, что я посылаю, что могу, но у нас самих кончаются перевязочные материалы.
Его пациента подняли со стола, а на свободное место положили совсем мальчика с вылезшими внутренностями.
— Кроме того, я не могу выделить кого-нибудь в помощь. Отправляйтесь и скажите ему.
Солдат корчился и пронзительно кричал, когда врач принялся запихивать в него обратно желудок.
— Если вы дадите мне медикаменты, я сама отвезу их. — Сантен стояла на своем, и Синклер, взглянув, одарил ее подобием улыбки.
— Вы не из тех, кто быстро сдается. Ладно, поговорите вон с ним. — Он указал через заполненное людьми помещение коттеджа рукой, державшей скальпель. — Скажите, что это я послал вас, и удачи вам, молодая леди.
— Вам тоже, доктор.
— Видит Бог, всем нам она нужна, — согласился майор и опять склонился над раненым.
На обратном пути Сантен гнала Облако так же сильно, как и прежде. Поставив его на конюшне и войдя во двор, она увидела, что там появились еще три санитарные машины, водители которых разгружали носилки с ранеными и умирающими. Девушка заторопилась мимо них в дом, неся на плече тяжелую сумку с медикаментами, и в изумлении задержалась у двери салона.
Матрасы были заполнены, а новые раненые лежали на голом полу или сидели, опираясь на обшитые деревом стены. Бобби Кларк зажег все до единой свечи серебряных канделябров в центре массивного с украшениями из золоченой бронзы обеденного стола и оперировал при свечах.
Он поднял голову и увидел Сантен:
— Вы привезли хлороформ?
Какое-то мгновение она не могла ответить и замешкалась у высоких створчатых дверей, потому что из салона шел ужасающий запах. Густой, тяжелый, неприятный запах крови смешивался с вонью от тел и одежды солдат. Они ведь попали сюда из окопной грязи, где хоронили убитых, разлагавшихся там же. От этих раненых солдат все еще едко пахло потом страха и боли.
— Вы раздобыли хлороформ? — нетерпеливо крикнул Бобби через комнату, и Сантен сделала над собой усилие, чтобы войти.
— У них никого нет в помощь.
— Тогда вам придется помогать. Ну, встаньте от меня с этой стороны, — приказал он. — А теперь держите это.
Для Сантен все превратилось в туманное пятно ужасов, крови и работы, которая изматывала как физически, так и душевно. Не было ни минуты отдыха, едва хватало времени, чтобы проглотить кружку кофе и сандвич, которые Анна готовила на кухне. Как только Сантен начинала думать, что видела и испытала так много и уж ничего больше не сможет ошеломить ее, появлялось что-нибудь более ужасающее.