Это из-за того, что Цзян освободился из Чулуу-Кориха? Может, Дацзы стала сильнее, когда стал сильнее ее якорь? А если так, то что случится, когда они разбудят Жигу?
Город за стенами был словно пощечиной.
Рин ощущала подобный страх в поездке из Тикани в Синегард, когда караван уже значительно отдалился от города, и на второе утро она проснулась и не узнала окрестности. Только через много дней она привыкла к изменяющимся пейзажам и отдаляющимся горам, к тому, что она спит на мятой циновке в фургоне и земляные стены Тикани больше ее не защищают.
С тех пор Рин много путешествовала по Никанской империи. Ее оглушал грохот Синегарда, она гуляла по мосткам Плавучего города Анхилууна, ходила по Осеннему дворцу утопающего в зелени Лусана. Она считала, что понимает все города в империи, от пыльной нищеты Тикани и хибар беспорядочного и продуваемого всеми ветрами Хурдалейна до сапфирово-голубых каналов Арлонга.
Однако Новый город казался чужим. Гесперианцы находились здесь всего несколько месяцев и вряд ли успели перестроить никанские каменные крепости, стоявшие здесь веками. И все же архитектурный ансамбль города разительно изменился – старые крепости дополнили новыми пристройками, своими квадратными формами намекающими на порядок, и вместо изогнутых переулков, к которым Рин привыкла, город наполнился прямыми линиями.
Исчезли и все украшения в никанском стиле. Ни фонарей, ни знамен на стенах, ни косых крыш пагод или многостворчатых окон, которые всегда присутствовали даже в этом суровом военном городе. Теперь Рин повсюду видела стекло – чистое стекло в окнах и цветные узоры в более крупных зданиях – витражи с незнакомыми сценами.
Эффект получился ошеломительный. Арабак, город с тысячелетней историей, как будто стерли с лица земли.
Рин не впервые столкнулась с гесперианской архитектурой. При иностранной оккупации Хурдалейн и Синегард тоже были перестроены. Но те города имели никанские корни и позже перешли обратно к никанцам. Там западная архитектура была курьезным напоминанием о прошлом. Новый город выглядел вырезанной частичкой Гесперии, целиком перенесенной в Никан.
Рин таращилась на немыслимые предметы, о существовании которых даже не подозревала. На каждом перекрестке висели мигающие фонари всевозможных цветов, но горел в них не огонь. По мощеным улицам с пыхтением грохотали огромные черные повозки на стальных полозьях, оставляя за собой тонкие струйки пара. Их никто не тянул – ни люди, ни лошади. Над городом гудели миниатюрные дирижабли, настолько мелкие, что поначалу она приняла их за шумных птиц. Но гул дирижаблей ни с чем не спутаешь – это была более тонкая и пронзительная версия гула двигателей, напоминающего о смерти.
Никто ими не управлял. Никто не тянул за ниточки и не выкрикивал команды. Миниатюрные дирижабли как будто обладали собственным разумом, самостоятельно рыскали и кружились между зданиями, смело ныряли в окна, чтобы доставить письма и посылки.
Рин понимала, что нельзя вот так пялиться с разинутым ртом. Чем дольше она так стоит, разглядывая все новое и необычное, тем сильнее привлекает внимание. Все это ее оглушило, сбило с толку, как будто ее подняли над землей и бросили в совершенно другую вселенную. Бо́льшую часть своей жизни она чувствовала себя чужой, где бы ни была, но здесь ощутила себя настоящей иностранкой.
Полгода. Полгода, и гесперианцы сделали из города на реке вот это.
Сколько времени им понадобится, чтобы изменить всю страну? Взгляд Рин привлек самоходный латунный фургон, катящийся по улице. Поразившись, она и не заметила, что стоит на двух тонких стальных рельсах. Рин не увидела, как черная безлошадная повозка бесшумно скользит прямо на нее, пока та не оказалась в нескольких шагах.
– С дороги!
Цзян повалил ее на землю. Повозка просвистела мимо с равнодушным пыхтением, по своему обычному маршруту.
Рин с колотящимся сердцем встала.
– Да что это с тобой? – Дацзы дернула ее за руку и потащила с главной дороги. Они привлекали внимание зевак. Рин заметила, как их пристально разглядывает гесперианский часовой и тянет руку к аркебузе. – Хочешь, чтобы нас схватили?
– Простите. – Рин последовала за ней в узкий переулок, подальше от толпы. В голове по-прежнему гудело. Она прислонилась к прохладной темной стене и перевела дыхание.
– Просто… это место… Я не…
К ее удивлению, на лице Дацзы отразилось сочувствие.
– Я знаю. Сама в таком же состоянии.
– Не понимаю. – Рин никак не удавалось облечь свои ощущения в слова. Она и дышала-то с трудом. – Не понимаю, почему…
– А я понимаю, – отозвалась Дацзы. – Ты осознала, что для тебя здесь нет будущего.
– Хватит болтаться без дела, – резко, почти холодно произнес Цзян. Рин не узнала его голос. – Мы теряем время. Где Катай?
Рин бросила на него озадаченный взгляд:
– Откуда мне знать?
Цзян начал терять терпение:
– Но ты же наверняка послала ему сообщение.
– Но он не… – Рин осеклась. – Я поняла.
Она оглядела переулок – узкий, больше похожий на щель между двумя квадратными зданиями.
– Можете меня прикрыть?
Дацзы кивнула.
– Только быстро.
Дацзы и Цзян встали в обоих концах переулка. Рин села у стены и вытащила из-за пояса нож. На всякий случай она послала в глубины разума мысленный вопрос: «Ты тут?»
К ее удивлению, в ладони замерцал огонек. Рин чуть не вскрикнула от радости. Она прикрыла пальцами лезвие, дожидаясь, пока кончик раскалится докрасна. Нужен только шрам, без лишней боли, а в этом случае лучше ожог, чем порез.
Но Дацзы покачала головой:
– Нужно воткнуть нож поглубже, до крови. Иначе он не почувствует.
– Ладно.
Рин поднесла острие ножа к левой ноге, но никак не могла унять дрожь в пальцах.
– Тебе помочь? – спросила Дацзы.
– Нет… нет, я сама.
Рин покрепче стиснула зубы, чтобы не прикусить язык. Потом вдохнула. И вдавила нож в кожу.
Бедро взорвалось болью. Рин хотелось только одного – выдернуть нож, но она продолжала на него нажимать.
Пальцы по-прежнему дрожали. Нож с лязгом упал на землю.
Рин подобрала его, стараясь не смотреть Дацзы в глаза – ей было стыдно.
Почему так чудовищно больно? Она наносила себе и более страшные раны. На руках до сих пор остались белые шрамы от ожогов – когда она капала на себя свечным воском, чтобы не заснуть. Неровные отметины покрывали бедра – когда-то она всаживала в себя нож, чтобы очнуться от галлюцинаций.
Но те раны были получены в периоды безумия и отчаяния. Сейчас она в здравом уме и спокойна, не накачана наркотиками, и причинять себе боль осознанно оказалось неизмеримо труднее.
Рин зажмурилась.
«Соберись», – сказал Алтан.
Рин вспомнила тот момент, когда в небе над Красными утесами ее сбило копье. Или когда Дацзы прижала ее к мачте. Или когда Катай раздробил ее кисть и вытащил окровавленные ошметки руки из железных кандалов. Она испытала куда больше боли, чем от какого-то надреза чистым ножом. Это ерунда.
Она вонзила металл под кожу. На этот раз рука обрела твердость, и четкими движениями Рин вырезала единственный иероглиф.
«Где?»
Тянулись минуты. Катай не отвечал.
Каждые несколько секунд Рин поглядывала на ногу, но шрамы не появлялись.
Она старалась не паниковать. Катай может не отвечать по миллиону причин. Например, он спит. Или его накачали наркотиками. Может, он видел послание, но либо у него нет нужных инструментов, чтобы ответить, либо он под наблюдением. Нужно подождать.
Им не оставалось ничего другого – только ждать.
Дацзы хотела остаться в переулке, но Цзян предложил прогуляться по Новому городу, чтобы разузнать о нем побольше. Он хотел нарисовать карту отходных путей и отметить расположение караульных постов, чтобы сразу же вывести Катая из города.
Но Рин подозревала, что Цзян, как и она, хочет исследовать город, потому что заворожен им до безумия. Хочет увидеть, насколько город изменился, лучше понять, на что способны гесперианцы.
– Прошли годы, – сказал он Дацзы в ответ на ее возражения. – Нужно знать, с чем нам теперь придется столкнуться.
Они натянули шарфы повыше и отважились высунуться на улицу.
Первым делом Рин отметила, что в городе чисто.
И очень быстро поняла причину. На всех стенах были развешаны огромные листы пергамента с указами, написанными по-геспериански и по-никански. Запрещено мочиться на улицах. Запрещено выбрасывать из окон мусор. Запрещено продавать спиртное без лицензии. Запрещено выпускать на улицу животных. Запрещены фейерверки, азартные игры, драки и громкие крики.
Рин уже видела такие указы – никанские городские чиновники часто вывешивали подобные оповещения в тщетных попытках навести в городе порядок. Просто здесь указы соблюдали. Новый город не был избавлен от неутихающего гула, как и любой другой. Но шум был следствием его размера, а не привычек жителей. На улицах было пыльно, но не от мусора. В воздухе пахло не экскрементами или гниющими отбросами, а усталыми людьми, скопившимися в одном месте.
– Вы только гляньте, – сказал Цзян, остановившись у металлической таблички на фонарном столбе. На ней по-никански и по-геспериански было выгравировано:
Четыре главные принципа Порядка:
Уместность, Праведность, Бережливость, Скромность.
Ниже находился свод правил для «Поддержания общественного Порядка». Не плеваться. Спокойно дожидаться своей очереди. Соблюдать гигиену. Под последним правилом был еще один поясняющий список:
Следует мыть руки перед едой или приготовлением пищи.
Нельзя разделывать сырое мясо тем же ножом, что и овощи.
Нельзя дважды использовать масло.
И еще восемь пунктов.
– Это оскорбительно.
Рин захотелось сорвать табличку, но сверкающая поверхность выглядела такой солидной и официальной, что она побоялась, как бы на нее не набросились миниатюрные дирижабли.
– А что плохого в том, чтобы мыть руки? – спросил Цзян. – Как по мне, верное напоминание.