Алька думал, что знает вкус настоящей ухи, но ошибался. Здесь явно водились не те рыбешки, что Ибрагим добывал из вод Плюссы. На порядок вкуснее. Огромные куски рыбы – нежные, розоватые – буквально таяли во рту. Бульон, подернутый золотыми медальками жира, был бесподобен.
– Из свежепойманной семги, – сказал Митрофан, выслушав заслуженные комплименты. – Серебрянка – не облошавшая, только с моря зашедшая… Такую уху ни один верхолаз за все свои деньги не попробует, для этого сюда, на берег, ехать надобно. Вот и приходится им, бедолагам, мороженой да малосольной пробавляться.
Сам он, впрочем, съел совсем немного. Поковырялся в выловленной из чугунка рыбьей голове, добавил несколько ложек бульона, – и отставил миску. Объяснил:
– Не лезет рыба уже, ни в каком виде. Вот котлеток бы соевых рубанул, с лучком да картошечкой поджаренных… А вам, я гляжу, добавка не помешает?
Гости ответили синхронными кивками. Хозяин щедро плеснул им еще ухи, а заодно, всем троим, самогонки, – рыба, как известно, посуху не ходит.
Алька свою порцию осторожно ополовинил, Настена вновь выпила залпом. И сама – Алька изумился – завела разговор. Расспрашивала Митрофана о рецепте приготовления ухи, спросила, с кем живет, где хозяйка – оказалось, что он уж двадцать лет как вдов.
Опасения, что застолье будет продолжаться, пока бутыль не покажет дно, не оправдались: едва с добавкой было покончено, хозяин начал убирать со стола. Сказал:
– Я сейчас баню затоплю, часа через два доспеет. Можете погулять пока, или поспать, или еще чем заняться… Но сначала ты, Солдат, меня в одном вопросе просвети. Ты ведь из федералов, как я понимаю?
– Уже нет.
– Все равно, знать должен… – Митрофан вышел в другую комнату, вернулся и показал пачечку фиолетовых купюр, перехваченную резинкой. – Что за деньги непонятные? Где их отоварить-то можно? У нас таких и не видывали.
Алька и в самом деле имел представление, что в руках у хозяина. Не деньги – реквизиционные боны. Ими ОКР и другие силовики расплачиваются с населением, когда забирают что-то для своих нужд. В оплату эти бумажки никто и нигде не примет. Теоретически какая-то ценность у них имеется – при начислении налога указанные на бонах суммы вычитаются из облагаемого дохода. А на практике… Алька сильно сомневался, что здешние рыбаки платят хоть какие-то налоги в федеральную казну.
– Понятно, – сказал Митрофан, выслушав объяснения. – Поимели нас забесплатно. И даже документики выдали о поимениях.
– Откуда они у вас? – спросил Алька.
Выяснилось, что неделю назад мимо проплывала федеральная флотилия. Один бронекатер и баржа с десантом задержались, причалили к берегу, – искоренить сепаратистскую власть в Усть-Куломе. Мятежников не обнаружили, но рыбой поживились неплохо. И заплатили бонами.
– Со дня на день рыбнадзор пожалует, – сокрушался Митрофан. – И чем с ними расплачиваться? Фантиками этими? А у них разговор короткий: не можешь заплатить, вали с реки. Прошлым годом случай вышел под Цильмой – не зашла почему-то рыба с моря, случается. Нечем людям платить было. Так весь рыбачий стан искоренили, дома с сараями пожгли, лодки потопили. До пальбы дошло – кто ж смотреть спокойно будет, как его имущества лишают? В общем, никто там рыбу сейчас не ловит.
– Печорский рыбнадзор? – уточнил Алька. – Сеповский? Так его уж нет, я думаю, а федеральный не скоро появится.
– Э-э-э… Тут рыбнадзор сам по себе рыбнадзор, при всех властях несменяемый. Такие гниды…
Он в сердцах швырнул пачечку бонов на стол и отправился топить баню, еще раз сказав, что гости могут заниматься чем душа пожелает.
Душа Альки пожелала прогуляться по Усть-Кулому. Надо отыскать Командира и поговорить. Служба выполнена, преобразователи в Усть-Куломе. Неплохо бы поинтересоваться оплатой… И с Настеной тоже предстоит разговор. Билет на Станцию Алька забронировал для двоих, но второй пассажир пока о том не знает… Но этот разговор непростой, подходящий момент выбрать надо.
Настена ни к разговорам, ни к прогулкам расположена не была. Едва выйдя с Алькой из Митрофанова дома, вновь стала той же, что и весь путь сюда: смотрела в сторону, молчала, на прямые вопросы отвечала односложно, а то и вовсе не отвечала. Прошла на задворки, уселась на бережок, смотрела бездумно на широкий разлив, образованный слиянием вод Печоры и Кулома. Алька так и сяк пробовал ее растормошить, но она не реагировала…
И он отправился искать Командира в одиночестве. Место здесь мирное, ничего с Настеной не случится.
Место и впрямь выглядело мирным, Алька, шагая по длинной улице в форме и с оружием, чувствовал себя чужаком, инородным телом. Но со «скорпионом» он теперь не расставался, и без того два дня (или три с половиной недели, как считать) чувствовал себя без оружия, словно голый в толпе одетых людей. Лишь позаимствованный у мертвого «выдры» нож Алька оставил в доме – Митрофан сказал, что попробует найти в хозяйстве подходящие ножны, негоже, дескать, таскать обнаженный клинок за поясом – упадешь, отчикаешь что не надо, подружка недовольна будет…
Да, люди здесь живут хорошие. Гостеприимные, отзывчивые… Алька и не думал, что остались еще где-то такие во времена всеобщего озверения. Однако что-то никого из жителей на улице не видать, не у кого спросить, где остановился на постой Командир. Все делают свое дело, и праздношатающихся тут не встретить… Хотя нет, вон как раз один праздношатающийся, издалека заметный своей яркой синей курткой. Точнее, праздносидящий на невысоком дощатом заборе, – вдалеке, там, где куломская и печорская улицы сходятся, образуя некое подобие площади, и виднеется пара зданий казенного облика из эрзац-кирпича – над одним трепещет по ветру российский триколор, новенький, не выцветший, наверняка установленный десантниками из причалившей к берегу баржи.
Он ускорил шаг, надеясь расспросить местного жителя, пока тот не слез со своего забора и не ушел. Лишь подойдя почти вплотную, Алька понял, как сильно он ошибся. И насчет гостеприимства и отзывчивости аборигенов, и насчет этого, на заборе…
Человек в синей куртке слезть с забора не мог. Да и сидел он не на заборе – на колу, вертикально приколоченном к забору длинными ржавыми гвоздями. Был посажен на кол.
Над мертвым лицом человека роились мухи, густо облепили глазницы, заползали в распахнутый в последнем крике рот. Кол покрывали потеки дерьма и почерневшей крови.
Еще один длинный гвоздь, наполовину вбитый, пришпилил к груди казненного табличку – кусок пластика с неровными краями.
Надпись на табличке гласила: «ВОРОВАЛ СЕТИ».
8. Недетские игры в песочнице
Знаменитый грабитель банков ди Равенти, за которым долго и безуспешно гонялись и безы европейских Анклавов, и полицейские нескольких государств, закончил свою карьеру глупо и случайно. Схлопотал пулю из самопального, из ракетницы состряпанного «дыродела», причем стрелял не коллега-конкурент, не агент полиции и даже не нанятый спецслужбами киллер – «неуловимого Ра» завалил парнишка-наркоман, бездарно промышлявший на дозу в десятке шагов от своего жилья. Мораль у этой истории проста: дилетант со своими непродуманными действиями имеет очень неплохие шансы против профессионала, к таким действиям не готового…
Вот и я вляпался по полной программе. Ожидал, что охотиться за мной будут люди грамотные и засаду выставят с умом, с несколькими точками наблюдения, поддерживающими радиообмен, с резервом, прикрывающим возможные пути отхода, и так далее и тому подобное…
В результате влетел в ловушку, расставленную придурком на дураков. Ну, может, и не совсем на дураков, а на случайных людей… Кто-нибудь из редких прохожих увидит металлический блеск, заинтересуется, подойдет… А засада в лице одного отморозка тут как тут, поджидает дичь за углом коттеджа, в тенечке.
Поджидал меня мужик лет сорока, одетый по-домашнему – штаны до колен и растянутая футболка, чем-то заляпанная. Нелепое обмундирование для охотника на людей.
Оружие, направленное отморозком прямиком в мой живот, тоже выглядело нелепым. И тем не менее вполне смертоубийственным. Наверное, так же смотрелась переделанная ракетница, отправившая «медвежатника» ди Равенти прямиком в небесные судебные инстанции, минуя земные.
Обрезок водопроводной трубы около метра длиной, примотанный проволокой к грубой деревянной рукояти. Из трубы торчало нечто вроде гарпуна с зазубренным острием весьма зловещего вида. Что именно выталкивает гарпун, пороховой заряд или мощная пружина, разбираться не было времени. Но как-то эта штука стреляла, причем, как я подозревал, стреляла по людям – на зазубринах виднелись пятна и разводы, напоминавшие плохо стертую кровь.
– Лезь в окно! – скомандовал отморозок. – Живо, сука!
Дилетант-то он, конечно, полный, но не дурак. Когда я повернулся к нему, грабитель перестал тыкать своим орудием в мою одежду, отступил на пару шагов. Так, чтобы хватило времени отреагировать на мою попытку что-либо предпринять. Может, я успею увернуться от гарпуна и выхватить «дыродел». Может, не успею. Все зависит от скорости реакции отморозка.
Вот если бы он потребовал немедленно отдать наличность и прочие ценности… Тогда я застрелил бы его, не вынимая руки из кармана, – карман куртки у меня аккуратно распорот, открывая доступ к поясной кобуре.
Но затевался здесь не просто и не только грабеж. Чтобы обчистить карманы, загонять жертву на чердак незачем… Зато предсмертный крик оттуда, из-под крыши, донесется ослабленным, и едва ли кто-то его услышит, место глухое.
Оставлять в живых ограбленных этому типу никакого резона не было. Судьба наградила его весьма броской особой приметой: здоровенный багровый лишай занимал почти всю лысину и сползал на лицо. Первое же заявление от потерпевшего – и грабителя очень быстро вычислят, схватят и опознают.
Короче говоря, лезть на чердак я не собирался. По крайней мере сейчас. Потому что, если у этого организма, кроме гарпунного ружья, имеется в голове пара извилин, он понимает: когда придет его черед пролезать в оконный проем следом за мной, он станет крайне уязвим. Самый логичный выход: всадить в меня гарпун, как только я вскарабкаюсь на подоконник – так, чтобы тело свалилось внутрь. И неприятные случайности исключаются, и делать лишнюю работу – поднимать и переваливать внутрь убитого либо раненого – не придется…