Октябрь дышал в лица прохладой, швырял мокрые листья, в воздухе повисло предвкушение Самайна, сладкое от размокшей листвы, от собранного урожая, от дыма от костров. Самайн, может быть, и был чужим праздником, но Сказке было все равно, ведь граница становилась тоненькой такой, что миры почти соприкасались. Можно было встать ночью перед зеркалом или заглянуть в озеро – и увидеть коридор прямо в Сказку.
Дети Центра раньше отмечали любой праздник, Валли учила их разным вещам и говорила о зрячих в других странах. До Саши, как всегда с запозданием, дошло, что все костры, которые они жгли на Самайн, были для того, чтобы сделать их ближе. Костры не вернули бы ей души родителей, хотя Саша любила представлять их теплые прикосновения, будто крылышком задели. Но Валли старалась всем им дать новые воспоминания. Костры были долгими и были забавными, и после ими пахли одежда и волосы. Саше бы бояться большого свободного огня, но она даже взгляд отводить не научилась, всегда тянула к костру руки и никогда не обжигалась.
Центр тоже дышал октябрем, домовые чаще разжигали камины, и уходить от них не хотелось. Все бы ничего, но начало октября и каминов ознаменовало и начало ревизии. Виктор возникал здесь с самого утра мрачной тенью, подолгу закрывался с Валли в кабинете. Заглянул, казалось бы, в каждую щелочку. Опрашивал домовых, несколько раз сопровождал мальчиков в город и опрашивал бесов там. Никто не удивился бы, даже обнаружив Виктора в ванной или под кроватью. Было неприятно. Словно уже и не отмоешься. И было бы от чего! Ведь честно работают. Центр и все его обитатели ждали одного: вердикта. И чтобы все это наконец закончилось.
Саша Озерская в одном халате, с наполовину уложенными волосами в один прыжок пролетела через зеркальную стену в другую часть галереи. Если преодолевать это место рывком, то будто ничего и не происходило. Маленькие иголочки едва касались щиколоток и тут же исчезали. Саша бежала, и почему-то ей хотелось смеяться, сегодня Центр ей почти нравился. Нравилось тепло натопленных комнат, нравилось, как внезапно стало шумно и празднично. Виктор сегодня не пришел, а Центр будто погрузился в атмосферу бала, хотя сам Центр имел к балу весьма отдаленное отношение. Им там нужно быть внимательными, для них это будет та же работа, пусть. Это было чуточку праздником. Саша любила эти вещи, они пахли домом, когда они с мамой подолгу выбирали, что надеть, и мама красиво заплетала ей волосы, и все казалось таким искрящим и торжественным. Но прежде чем провалиться в краденый праздник, Саша помнила, что у нее есть одно дело. О котором забывать было просто опасно.
Она колотила в дверь Грина, и это больше походило на барабанную дробь, Саша ждать не умела и не хотела. Он появился в дверях, как всегда, расслабленный: волосы мокрые после душа, серые пижамные штаны – и ничего больше. Саша могла бы быть цивилизованной, но чувствовала конфетно-шампанский вкус праздника на языке и отказывалась запихивать себя в рамки придуманной кем-то другим цивилизованности. Не хочу. Не буду. Не желаю. Потому вид у нее был крайне удовлетворенный, она разглядывала Грина, чуть ли не облизываясь, и он оставался по-птичьи тонким и все таким же красивым.
– Привет. – От бега у Саши немножко сбилось дыхание, и они рассматривали друг друга с равноценным интересом. – Если ты думал, что я тебя туда пущу без всякой подстраховки, это было опрометчиво.
С этими словами она втолкнула Грина в комнату, прикрывая за ними дверь. Это сложно – думать, когда ты сразу попадаешь в руки, которые тебя очень ждали. Конечно, они так и не поговорили. И, конечно, вопрос висел в воздухе, но он смотрел на нее, растрепанную и румяную, сияющую, и не мог скрыть улыбки или не мог даже вспомнить причину их разногласий, все это было малозначительным. Грин расцеловывал ей порозовевшие щеки и смеющийся рот. Праздник, даже краденый, тем и хорош, что он был заразителен.
Грин смеялся тоже:
– Разве положено видеть девушку перед маскарадом?
Саша все пыталась вывернуться у него из рук, хрупкость Грина была обманчивой, он держал крепко, и ей только и удалось, что изловчиться и слегка прихватить его зубами за нос, но тут же выпустить.
– Ты дурак, Гриша. Это перед свадьбой нельзя. А мы вроде не женимся. Все, не сбивай меня с мысли.
Саша огляделась, торопливо собирая и знакомый ножик, и перевязочные материалы. Грин наблюдал за ней, чуть прикрыв глаза.
– Ты сегодня такая живая, ты знаешь? Искришь просто.
Саша просияла, заканчивая со сборами, и обернулась к нему с лицом победительницы.
– Может, Валли нужно чаще устраивать для нас праздники, как думаешь? Тогда у нее будет отдых хотя бы от меня. Атмосфера праздника влияет на меня благотворно, а я готова передавать хорошее настроение дальше, да-да-да!
Она очень убедительно изображала динозаврика из мультика про Землю до начала времен и заливисто хохотала, запрокинув голову. Огоньки, жившие в комнате Грина и будто даже у него под кожей, всегда к ней тянулись. Она выглядела совершенно счастливой, катаясь у него по кровати, и он ее такой, может быть, и помнил, но готов был поклясться, что он в Центре был единственным.
– Иди сюда. – Саша звала мягко, а улыбалась все шире, будто улыбка в ней не помещалась и так и лезла наружу, забыв спросить разрешения. – Резать будешь вот здесь. – Она развязала халат, не смущаясь нисколько. Иногда ей казалось, что смущение она оставила там же, где Иван оставил свою человечность. Отказалась от него, потому что оно ей не шло. Саша показывала на ногу, чуть повыше колена. – Потом крепко перевяжем, у костюма еще будут чулки, так что мешать оно не будет и, я надеюсь, ничего не испачкает. И никто ничего не заметит. Только неглубоко режь!
Грин вопросительно приподнял брови.
– К чему такие меры, думаешь, что-то случится? Это же вип-персоны, я уверен, это сегодня самое безопасное место в городе. Не думаю, что нам придется реально с кем-то сражаться. Нагрузки не будет, кровь не нужна.
Саша им любовалась. Лицо бледное, будто фарфоровое, в полумраке комнаты он светился изнутри. Ей нравилось, как это работает. Возможно, это она никому в жизни так не доверяла. Тот самый момент, когда вкладываешь нож в чью-то руку и знаешь, что будет больно. А еще знаешь, зачем будет больно. И что это того стоит. Знаешь, что больнее, чем ты позволишь, не будет. Знаешь, что достаточно будет шипения, чтобы он остановился. Знаешь, что потом увидишь румянец на его щеках. И вы переживете еще один день. Может быть. Загадывать с Центром, конечно, глупо.
– Это маскарад, полный нечисти. – Она привычным жестом протянула ему нож, вперед рукояткой, села удобнее. – А значит, случиться может что угодно.
Грин опустился перед ней на колени, осторожно ощупывал пальцами ногу, будто прикидывая.
– Господь, Истомин, это дурит девочке голову, я серьезно. Твой коленопреклоненный вид. Я, конечно, думала снова насобирать ее в бутылочку, но мне кажется, от свежей эффект лучше. Клянусь, это не было предлогом увидеть тебя на коленях. Чуть-чуть. Может быть. – Саша показала на пальцах возможные размеры этого чуть-чуть, изо всех сил стараясь быть убедительной. Ладонь у него была такая горячая, и пальцы такие внимательные, что думать было сложно.
– В следующий раз можешь просто сказать: «Хотелось бы мне, чтобы у нас было чуть больше времени, мне здесь нравится. – Он потерся носом о ее колено, осторожно прикоснулся губами, и лицо у него было беззащитное. Есть зрелища величественные, например, северное сияние над Волгой, а есть что-то комнатное: мальчик с фарфоровым лицом, глаза закрыты, и веки еле заметно подрагивают; он будто слушал музыку или ток ее крови. Возможно, это было одним и тем же. Голос у Грина был чуточку хриплый, он прижимался к ее колену щекой и никуда не спешил, ловил каждую секунду. – Мне бы хотелось, правда, чтобы это происходило при других обстоятельствах, ты красивая такая. Готова?
Саша только кивнула, отозвалась еле слышно:
– Готова, конечно. Давай.
Когда ты кому-то доверяешь – ты забываешь бояться боли. И вообще забываешь бояться.
Саша отметила сам момент надреза и издала негромкий жалобный звук, когда почувствовала прикосновение губ к ране. Она ощущала себя не менее беззащитной, человеком без кожи или улиткой без раковины. И это было удивительно. И это было замечательно.
Грин оторвался через некоторое время, она все не могла открыть глаза, слышала, как он накладывает повязку, чувствовала быстрые прикосновения пальцев. У него были умные руки, и эти руки ее знали, эти руки были к ней привычны, берегли ее, как ее берег их хозяин.
– Саша, ты как? Можно я тебя спрошу кое о чем? Только пообещай не убегать, хорошо? Я тебя уже почти месяц по всему Центру не могу поймать. Обещаешь?
Она знала, что действительно бегает от него и что ведет себя глупо. И сама хотела начать этот разговор около сотни раз. Но оттягивать его было легче. Почему мы так боимся говорить о простых вещах? Грин успел подняться, пытался поймать ее взгляд, пытался ее поймать, и Саше было не по себе, хотелось… Хотелось бежать. Но только чем быстрее ты бежишь, тем скорее собственное прошлое и собственные решения настигнут тебя.
– Обещаешь? – повторил он терпеливо, а у Саши во рту было сухо – он простит ей и это. Голова плыла. Совсем немножко. То ли от незначительной кровопотери, то ли от дурацкого комка в горле.
– Обещаю.
Она бы доверила ему вот этим маленьким ножичком вскрыть себя от ключиц и до низа живота, перебрать все бестолковые органы, поставить на места – и быть после этого сверхновой.
А сейчас… Сейчас не по себе. Сейчас боязно.
– Саша, ты злишься, что мы с Марком помирились? Но это будто нелепо. И непохоже на тебя.
Как я могу на тебя злиться? Единственное, за что она реально злилась на него – часто злилась, – так это за то, что никогда не могла разозлиться по-настоящему. Любую бурю в Центре он мог распогодить одной своей улыбкой. Значит ли это, что, когда его не будет, всегда будет пасмурно? В детстве мама говорила ей: «Тучи на небе оттого, что на небе дракон. А когда гремит гром – это значит, что дракон злится».