они промолчали, сейчас же он звенел от напряжения:
– Они дурно пахнут. Не в прямом смысле. Скорее, на уровне предчувствий. И выглядят не лучше.
Саша присмотрелась и не знала, ругать себя за невнимательность или за излишнюю внимательность. Персонал отеля стоял, надежно укрепленный мертвецами. Не теми, что свежевыкопанные. Не упыри. Скорее, заплутавшие души, не дошедшие до Сказки и не пошедшие дальше, не пережившие трансформацию. И оттого мало походившие на людей. Живые на лицах имели глупые мечтательные выражения, стеклянные глаза и полный отрыв от реальности. И не замечали своей мрачной компании абсолютно. Это тоже было одурительно горькой иронией, потому что ровно то же происходило в реальной жизни. Люди ходили по улицам, они проходили самые темные переулки и не трудились даже заметить, что смотрело на них из темноты. Мертвецы были лишены выражений, от некоторых не осталось ничего, кажется, кроме поношенного и измученного долгим пребыванием на земле духа. Они были настолько далеки отсюда, что догнать и вернуть их уже было невозможно. Они мало походили на колдунов, гнилых насквозь, но принадлежащих реальному миру на сто процентов. Мертвецы будто сохраняли подобие плотности только благодаря чьей-то железной воле. Обладатель этой воли, можно смело предположить, звался Виктором.
Мятежный криво усмехнулся, голос моментально окрасился чудовищным напряжением, на него не нужно было смотреть, чтобы догадаться: он был готов драться, похожий на собаку перед прыжком.
– Прочитать нам столько моралей, чтобы самим колдовать напропалую. Это же надо додуматься: выставить смертных пополам с мертвецами. Виктору, готов поспорить, все равно, он их не отличит.
Грин, редко позволявший себе явно негативные высказывания в чей-то адрес, отозвался негромко, но с еле различимой яростью:
– Воистину. Что позволено Юпитеру, не позволено быку.
Саша перехватила его руку.
– Ты, кажется, всецело вошел в роль, и да-да, я помню, что это уже из другой истории. Пойдем, мы на месте.
Валли, как всегда, сделала шаг первой. И черт, это, наверное, было самым страшным и самым простым тоже. Всегда быть первой. Всегда быть «если не я, то кто же?». Валли заговорила с живой девушкой-администратором:
– Валентина Климова, глава Центра Парапсихологии. – Она протянула их приглашения. – Это мои младшие сотрудники.
Девушка расплылась в улыбке, и Саше показалось, что она слышит, как золотистый Иванов мед закапал на пол, звук густой и полный:
– Конечно, госпожа Климова, проходите. Вас ожидают.
Они закрыли лица масками одновременно, не сговариваясь. Перед сотрудниками Центра открылись двери, и Саша почувствовала дыхание Сказки раньше, чем переступила порог. А потом пятиться было поздно. Значит, вперед.
Дальше было только огромное пространство, дальше были зеркала-зеркала-зеркала, и, может быть, они использовали тот же принцип, что использовали в зеркальной галерее в Центре, но преумножили его во множество раз. Саша помнила небольшой конференц-зал на плане, а стояла будто посреди трех футбольных полей из золота и хрусталя.
– Закрой рот, Озерская, кто-нибудь может этим воспользоваться. Или ты была так занята оцениванием того, кто кого трахает, и не заметила, что у него в спальне целая зеркальная стена? Ваш красавчик колдует как дышит. – Мятежный крепко держал ее за локоть, и Саша впервые в своей жизни сделала ровно то, что он ей сказал, и закрыла наконец рот.
Иван был сказочным золотым мальчиком. А это значит, для него не существовало никаких преград. Она видела зрячих и видела русалок, откуда здесь русалки? Она видела томную Несмеяну. И восхитительную женщину в малахитовом платье – Саша никого красивее не видела, – и, когда ее пронзительные, тоже малахитовые, в прожилках, глаза скользнули по Саше, женщина улыбнулась, на секунду всего, и этой секунды было достаточно, чтобы забыть, как дышать. Это то, что делает с тобой Сказка. Крадет дыхание. И часто забывает вернуть. Эти золотые потолки, и эти невероятные люди, которые не были людьми вовсе. А они будто стояли посреди другого времени – времени дворцов и шумных праздников, когда страна дышала и верила. Времени, которое давно прошло. Но ведь тем и хороша Сказка, что время в ней не подчинялось законам реального мира.
Валли негромко щелкнула пальцами, и ее подопечные тут же вышли из волшебного транса, обернулись к ней немедленно. Валли стояла нарочито небрежная, и Саша готова была поклясться: такой наставницу она видела впервые. Валли была чуточку королевой. Валли была в своей тарелке. Саша родилась и выросла так далеко от Сказки, и это делало ее чужой. Валли была рождена стеречь этот мир – мир из чистого золота. Мир, безнадежно побитый ржавчиной и неверием. Сейчас Валли опиралась на трость и впитывала атмосферу, ловила каждую секунду.
Она ведь рада вернуться домой. И дело не в празднике. Дело не в шумной толпе. Не в масках. Дело в том, что она состоит из веры в Сказку, и Сказка принимает ее, как любимого ребенка.
Голос наставницы стал будто более гулким, глубоким, и во взгляде у нее шумел и тревожился, торжественно тянул ветви к солнцу весь Сказочный лес:
– МОИ, я напоминаю. Не брать подарков. Не ввязываться в авантюры. Не покидать маскарада. Смотреть и слушать. И ничего не упускать. Одна крошечная деталь может изменить все, вы помните? Этот мальчик поднялся так высоко, потому что он умел замечать детали. Потому что знал, что если сегодня он не убьет утку, то завтра она будет нести золотые яйца. И я прошу вас. Слышите? Всегда держите друг друга в поле зрения. Вы должны постоянно знать, где остальные. И тогда вы будете знать, где находитесь вы сами. Не дайте себя запутать. Они это любят. А сейчас наслаждайтесь вечером. Мы уходим не позже полуночи. И обязательно вместе.
Им не надо было повторять дважды, не нужно было приказывать, и Саше в эту секунду было совершенно неважно, где она. Это неизвестная дорожка, маленькое бегство, это крошечный глоток свободы, пусть даже окрашенный золотом, пусть даже свобода лживая и ей не принадлежит. Может быть, ей показалось, но Грин хотел ее задержать, но этот момент она упустила, потому что за секунду до не упустила тяжелый взгляд Мятежного. Может быть, и он хотел ей что-то сказать. Но здесь была живая музыка, и это могло стать Сашиным спасением от всего. Но Саша не была глупой. Саша была внимательной к деталям. И именно поэтому… Хорошо, я поверю тебе. Но только сегодня.
Что делает Сказка с теми, кто решает следовать за музыкой? История про крысолова не была родом из России, но знали ее хорошо и здесь.
Что делает Сказка с теми, кто знает, как под ее музыку танцевать?
Саша мягко скользила в толпе, изредка обмениваясь взглядами с Грином, и это все еще было удивительно и все еще чуточку пьяно, при этом она не выпила ни капли, но одних красок и запахов было достаточно, чтобы потерять голову.
Ивана оказалось найти просто, и какое же зрелище он собой представлял! Иван все еще был самым красивым мальчиком на этом маскараде, узнаваемый даже с маской, ему бы пошел любой костюм, даже если бы он заявился в мешке из-под картошки. Сегодня он, кажется, решил изобразить эльфийского принца, и это было почти невозможным выходом из привычного образа, маленькой сменой гражданства. С другой стороны, у Саши были все основания предполагать, что принцем он бы выглядел в любом костюме.
Иван, во всем золотом блеске, в волосах будто запуталась звездная пыль, разговаривал с худощавым мужчиной среднего роста. Саша прекрасно знала, что пялилась, но раз уж ей была щедро дарована возможность присутствовать и наблюдать – она делала именно это, потому что именно в этом была хороша. Мужчина был в костюме волшебника: фиолетовый плащ, высокий воротник, вышитый серебром. Он смотрелся настолько органично, будто всю жизнь в нем ходил. Она не видела его лица, только медно-рыжие волосы, безупречно уложенные, только дистанцию между ним и Иваном, которую не решался пересекать будто бы сам Иван. И с его-то силищей?.. Кто это? Он был худым до болезненного и не подал Ивану руки, не снял даже перчаток. Саша сама Ивана никогда не касалась, но иногда боялась прилипнуть, увязнуть в золотом меде, если дотронется. Выражение лица Ивана постоянно менялось: от жестокой улыбки до того, как уголки его губ беспомощно, раздраженно кривились, будто он не в силах был с этим справиться.
Напряжение искрило, Саше бы испугаться – любопытство сгубило не одну кошку. Но только не эту. Она стояла совсем близко, когда Иван взглянул на нее, глаза у него весело блеснули; сколько Саша ни прислушивалась – бесполезно. Не пропускали чары.
Незнакомец обернулся вслед за ним: черты лица тонкие, и глаза умные настолько, что у Саши даже колени задрожали на секунду. Есть взгляды, и есть взгляды, от такого чувствуешь себя глупой школьницей. Будто горы интеллекта было мало, глаза у него были разные. Пронзительно голубой и темно-карий, почти до черноты. Саша была готова поклясться: темный глаз видел абсолютно все. Ее, например, легко видел насквозь – и через платье, и через кожу – в душу смотрел. Он, как и Виктор, не имел возраста, в одну секунду ему было чуточку за тридцать, а в следующую он казался древнее пирамид.
Взгляды были пристальные, это ровно то, что делает Сказка: тянется к живому и теплому, ищет, где интересно. Саша смутилась, отвела глаза – всего секунда, что за глупость, в самом деле, – смущаться напыщенных сказочных господ?
Но они пропали.
Она несколько раз со смешками и улыбками отказывалась от напитков, ссылаясь на хрупкое человеческое тело, которое великолепия сказочных вин и медов просто не выдержит. Она видела других зрячих – людей опознавала легко, пьяных настолько, насколько это было нужно, чтобы забыться. Один качал на коленях хохочущую русалку – Саша узнала ее по длинным волосам и специфическому заливистому смеху, будто это не они вас, а вы их уже защекотали до смерти. Здесь даже это было можно. Обычно на контакты с малыми бесами смотрели осуждающе. Они целовали людям вроде Виктора и Ивана руки, но были первыми, кто готов осудить народец поменьше…