Сегодня можно было абсолютно все, и оттого вечер был жарким, и вечер был душным. Иван и незнакомый разноглазый мужчина будто исчезли, Саша не была уверена, что снова искала с ними встречи.
Музыка становилась громче, а танцующих и хохочущих больше, вот вам Сказка – пьяная и шумная, забывшая обо всем на свете, дикая. «Люди в квартирах-коробках забыли, как быть дикими. И потому теряют свои цвета день за днем» – так говорил Саше один леший, пока она честно пыталась распутать на нем проволоку. В голове прозвучал голос Мятежного: «Ты же не хочешь, чтобы он откусил тебе пальцы? Мы с Грином держим, а ты давай».
Она запоздало поняла, что потеряла их из поля зрения, и почти успела испугаться. Или испытать облегчение.
Может быть, я и хотела потеряться?
Но в следующую секунду она вынырнула из толпы, едва не налетев на Валли и Виктора. Картинка повторялась: музыка, золото, их отражения в зеркалах, бокал в бледных пальцах Виктора. Саша честно пыталась запомнить все, разложить в голове по полочкам.
И напряжение. То же самое, трещащее, будто удар молнии, того и гляди расползется по полу, поджарит всех присутствующих. Разве не чудесное завершение вечера?
– Поверить не могу, что ты выставил своих мертвецов. А если работа с чьей-то памятью пойдет не так? И это сразу после циркового представления с северным сиянием. И нелепого оправдания, которое вы скормили людям. – Видеть Валли взволнованной – странно и ново, Валли смотрела на него с вопросом или с болью. Или не смотрела вообще, но Валли – открытая рана.
Господин Воронич, вы не хотите рассказать, как она ее получила?
За наставницей можно было и не подсматривать. Но Саша услышала хриплый глухой смешок – Виктор усмехался, и это было настолько… нехарактерно. Черт, не знала, что он умеет. Его прямота обезоруживала, возможно, он всегда был ослепительно честным. И как смерть может быть лжива? Это вполне могло быть еще одной причиной, по которой такой же прямой Валли он нравился. Но это было давно. И в другой жизни. В какой-то другой Сказке.
– Это люди, Вэл. – Теперь Саша знала, что здесь ее быть не должно, и оставалась только поэтому. Этот разговор родом из той самой другой Сказки, где они были чуточку «больше, чем». Где у них друг для друга были имена. Саша была готова поклясться, что Валли изо всех сил старалась удержать лицо – не скривиться? не поморщиться? Виктор продолжал невозмутимо: – Это люди, и значит, они в любом случае будут слишком заняты, таращась себе под ноги, чтобы заметить что-то, что происходит у них над головами.
– Я тоже человек. И я заметила.
Ее подведенные глаза или ее раздраженно закушенная губа – Валли была трогательной, и Валли была убийственной, Валли и ее вопиющая человечность. Такой она Саше нравилась больше.
– Ты – глава Центра. Замечать эти вещи – основная часть твоей работы.
Мы не люди. Мы близки к людям. Мы малозначительны. Но мы не люди. И в его глазах стоим чуточку выше. Вот что он хочет сказать.
Саша хотела за нее обидеться, разозлиться, но чувств Валли хватило бы на двух Викторов, а то и на трех, и это его ошибка, если он их не видел.
Иногда мы делаем странные вещи по странным причинам. Может быть, собственная застывшая в мгновении смерть опротивела ему настолько, что решение утопиться в вечном лете было для него разговором о спасении души. А была ли у него душа?
Толпа несла ее дальше, Саша потеряла их так же легко, как и нашла. Пока не оказалась в руках у улыбающегося Грина.
А если мир будет не в золоте, если мир будет в огне, ты все равно продолжишь смотреть на меня как на лучшего человека? И ты ведь продолжишь. Огонь находит дом в тебе.
– Саша. Выглядишь… переполненной. Мы начали думать, что ты потерялась. Все хорошо?
Она еле заметно держалась за его запястья, и это будто резкое пробуждение, когда душа снова входит в тело – бам! – и ты на месте. Она еле заметно дрожала. Все эти лица, это мелькание, эти цвета, глаза разные и всеведущие, золотая пыль под их ногами. Саша дышала часто, действительно переполненная. Грин осторожно заправил ей волосы за ухо, смотрел в глаза и готовился повторить вопрос.
– Да, я просто… Все хорошо.
От его пальцев было горячо, от его дыхания было горячо, но горячо – это живое и это привычное, будто вернуться. Саша не знала, что ей это было нужно.
Она запоздало заметила Мятежного, он смотрел поверх ее головы, видела, как он снова сжимал зубы, как ходили у него желваки, и ей хотелось взорваться: «Ты не имеешь права меня осуждать, слышишь ты! Не имеешь!»
– Рад, что вам у меня нравится и вы хорошо проводите вечер. – Ты не успеваешь проснуться, его медовый голос снова льется в уши, и это самая сладкая колыбельная, он покажет еще один сон следующей ночью. Золотая корона в его волосах, это заявление не могло быть еще громче, правда?
Про Ивана говорили: силен как бык и глупее его в четыре раза. Но он перерос свой старый образ и перерос слух о нем, и неважно даже, что именно о нем говорили, Сказка все равно ела у него с рук и засыпала, положив голову на колени.
– И что вы все же нашли время. Приветствую, Григорий, Марк. Саша, теперь вы еще больше похожи на мою названую сестру.
В эту секунду стоять в белом и золотом, излишне открытой было неловко. Но это была всего секунда. И она прошла.
– Благодарю, это действительно впечатляюще. – Саша была готова поклясться, что видела золотой фонтан с шампанским, и это все казалось настолько противоречивым, возмутительным почти: столько разговоров о смерти Сказки и все эти люди, пышные юбки или почти полное отсутствие костюма, этот смех и эти звуки музыки. Неужели они не слышали тяжелое дыхание умирающей Сказки? Саша напомнила себе: ей нет дела до Сказки и она здесь не за этим. И Саша соврала бы, скажи она, что золотое ослепительное великолепие ей не нравилось. Будто в воздухе рассыпали сверкающую пудру, но она не мешала дышать. Даже если это был последний подобный праздник.
Иван наблюдал за ней, все та же полуусмешка, мысль почти была написана у него на лбу: «Какое интересное создание». Все они для сказочной элиты – создания, существа, не что-то живое, наделенное сознанием.
– Саша, вы танцуете?
Ей показалось, что это галлюцинация и золотая пыль в воздухе все же не прошла даром, но галлюцинация – это представление для одного, а Мятежный отреагировал первым. Саша слышала, как напряжение рвется, спускает его с цепи, почти различила, как он щелкает зубами:
– Она не танцует.
Тошнота и отвращение Мятежного было осязаемым, Саша чувствовала его на коже, оно горчило на языке. Как бы не так. Саша улыбалась, сияла как звездочка, вишенка на именинном торте – называйте ее как угодно, но называйте хоть как-нибудь.
– Конечно танцую. – Саша приняла его руку, и не случилось ничего. Она не прилипла, не утонула в меде, ладонь у него была сухая и горячая и при прикосновении будто колола невидимыми молниями, не настолько сильно, чтобы это беспокоило. – Маречек, если ты не хочешь, чтобы кто-то с кем-то танцевал, пригласи его сам.
Саша столько раз сворачивалась под одеялом и представляла золотые холлы, полные зеркал, столько раз представляла себя маленькой принцессой торжества. После из принцессочности она выросла, сбросила ее, как змея старую кожу, осталась зубастой, осталась маленькой злой змейкой. Но сиять не перестала. Она подмигнула Мятежному и позволила увести себя, маленькие золотые иголочки касались ее кожи на каждом сантиметре, где они с Иваном соприкасались.
Грин вздохнул, в одном этом вздохе слышалось: «Полное фиаско», но в голосе обвинения не было, только печальная констатация факта:
– А ведь в ее словах есть смысл, Марк, как думаешь?
Мятежный раздраженно тряхнул головой, взгляд все еще взбешенно сверлил Сашину спину.
– Я не хочу танцевать с ней. Я не хочу, чтобы эта идиотка влетела в очередную историю. И втащила нас за собой. Это так сложно – посидеть тихо гребаные пару часов? Нет, Озерская влезет ровно в центр всего мракобесия и будет там сиять.
Грин наблюдал за ним с усмешкой, ярость Мятежного была настолько искренняя, что не поверить в нее было невозможно.
– И если тебя беспокоит чья-то сохранность, иногда ему нужно просто сказать об этом.
Мятежный полыхнул, развернулся к нему всем телом, и Грину уже было немного стыдно: это, безусловно, не то, над чем стоило смеяться. Мятежный весь был такой: сложное, запутанное сооружение из чувств, он бы сказал, если бы мог. Грин думал, что Мятежный на него злился, и, как всегда, ошибался.
– И почему ты сам не вмешался, профессор психологии?
Они нашли ее в толпе глазами – белая смеющаяся запятая, золотая корона из волос. Саша понятия не имела, не замечала, но будто вернулась домой, будто шумные торжественные толпы, танцы, золотые блестки – это ровно то, где она была на месте.
– Потому что самый быстрый способ заставить ее сделать все наперекор – попытаться принять за нее решение. Вы с Валли всё пытаетесь давить, а это… не так работает. Она сама всегда знает, что для нее лучше.
Мятежный несогласно покачал головой, прокрутил в мыслях очередное наставление Валли: «Уходим отсюда обязательно вместе».
Хорошо. Хорошо.
Находиться рядом с Иваном, настолько близко – опыт невероятный, Саша запоминала. Саша слышала ток его крови и сердцебиение, ощущала под пальцами, в нем даже жизнь была запредельно громкой, люди так не живут. Оглушительно. Он – весь солнечный, замечательный набор мышц и жил, его присутствие всеобъемлющее настолько, что она чувствовала себя совсем крошечной. Ей все приходилось выше поднимать голову, чтобы хотя бы попытаться заглянуть ему в лицо. Легко быть смелой с Грином или Мятежным, они точно так же новые игроки на этом поле, точно так же пробуют и совершают ошибки. Это игра на равных. Иван не был похож на них: прикосновение у него было тоже горячим, и он пах яблоками в карамели, и снова ладаном, и будто дождем, и… Саша не могла различить, но он весь был будто придуман для того, чтобы дурить головы. Она Ивана почти боялась, а это было ровно тем, чего делать ни в коем случае нельзя. Потому Саша смеялась тихонько, позволяла себя вести, и, господи, как сильно она любила танцевать, как редко ей удавалось это делать.