– Я вижу, тебе здесь нравится, я могу обращаться к тебе на «ты»?
Саша усмехнулась куда-то ему в плечо, вопрос был смешным, и вся ситуация казалась ей смешной.
– С учетом того, что ты старше меня на пару десятков веков, я не думаю, что это будет проблемой. – В любую игру играть могут двое. Саша играла, чтобы не бояться. Чтобы не броситься бежать. – И да, мне здесь нравится. Не думала, что ты станешь пускать пыль в глаза, я ведь не Елена Прекрасная.
И только оказавшись в этих руках, объятьях солнца и вечного лета, ей удалось открыть глаза по-настоящему – это все его стальная воля. Время в зале будет идти так, как он пожелает, и музыка будет ровно той, что ему нужна. Саша не спешила – Саша думала, ловила момент, позволяла себя кружить, пока музыка не замедлилась, пока атмосфера не стала плотнее и гуще.
– Оставь запудривание мозгов Еленам моему прямому конкуренту, я здесь вовсе не за этим. Я знаю, что нужно мне. Еще я знаю, чего желает твое сердце.
Хотела бы я это знать. Они остановились напротив огромного зеркала, двигались медленно-медленно – момент, замороженный в вечности. Саше показалось, что она в огромном шаре, том самом, что встряхиваешь, и на фигурку снеговика начинает валиться снег. Фигура танцующей пары в золотых блестках, никто не придет разбить шар, никто не заглянет им в лица.
– Как интересно. И куда ведет нас этот разговор?
Она обернулась ровно на секунду, просто поймать их отражение, запомнить момент. Саша сегодня была в костюме ангела. Ей это казалось одурительно смешным, и Игла потратила почти час, рисуя золотые крылья у нее на спине. Саша видела, как Иван рассматривает работу домовой в зеркале, и собственная открытая спина показалась ей полем боя, совершенно беззащитной. Саша отвернулась, Иван в зеркале, и Иван рядом, и разумным было бы принять тот факт, что тебя окружили, и сдаться. Не так просто. Не сейчас.
– Тебе в Центре тесно, Сашенька. – Ладони легли на спину, грелись, грелись, грелись, и Саша ждала, что он спалит ей кожу до самых костей, но от повышающейся температуры больно не было. – Тебе хочется оттуда вырваться, но понятия не имеешь, что будешь делать дальше. Тебе нестерпимо хочется свободы, правда? Шумных сборищ. Тебе хочется сиять, ты ровно для этого создана. Хочется оказаться подальше от Сказки, никогда больше не касаться бесов. Я могу тебе помочь, освободить от контракта, дать любую жизнь, включая ту, о которой ты даже мечтать не смела. Впрочем, ты бы посмела, кого я обманываю.
В его голосе, в его тепле, в мягком мурлыканье ей на ухо можно было уснуть, можно было качаться на плотной медовой поверхности вечно. На секунду он показался ей знакомым, будто все это когда-то случалось, и, если сейчас она в самом деле уснет, это не станет концом света, она просто очнется кем-то новым.
Ерунда. Золотое зеркало равнодушно продолжало транслировать их залу, повторять множество раз в миллионах зеркальных измерений. Интересно, когда мы уйдем… отражения останутся?
– А взамен я должна буду сделать что?
Саша отдавала ему должное: он попытался сам, не отправил кого-то, и перспектива… Перспектива ее тревожила. Она верила в это с трудом, она помнила все годы, которые ей еще полагались по договору с Центром. И нормальную жизнь, которая махала ей ручкой из-за угла. И ужас, который она постоянно испытывала. Кем я буду, если я буду не в Центре? А он стоял здесь, в костюме и с золотой короной на волосах, действительно мог бы сойти за брата, которого у нее никогда не было, огромный и теплый, и смутно знакомый. Говорил ей ровно то, что ей так хотелось услышать: «Отдыхай, моя милая, я все решу. Я сделаю так, что все будет хорошо».
Но он же не мог иметь это в виду.
– Помочь мне. Немного. Ты же внимательная девочка, мне нужна информация. Вы наверняка замечательно причесали все перед ревизией, мне же нужна правда. Чем дышит этот старый Центр, о чем шепчет. Нужна маленькая птичка, которая расскажет мне абсолютно все взамен на то, что я сломаю для нее опостылевшую клетку. Кто приходит в Центр, над чем там работают, пара имен и разговоров, все твои видения. Ничего, чего бы ты не могла сделать, правда?
Ничего, что я не могла бы сделать. В самом деле.
Саша обернулась снова, на секунду всего, чтобы застать отражение врасплох, запечатать его в памяти. В руках Ивана она была крошечной, и он обнимал ее, как что-то крайне ценное, наклонялся к ее уху, словно сообщал секрет.
Саша не видела рисунка крыльев на спине больше, только то, как краска смазалась под его ладонями, и, когда он их отнял, остались отпечатки. След. Любое столкновение, любое решение, любой момент оставляет на нас след. И далеко не всегда такой красивый. Иван из отражения смотрел ей прямо в глаза, она различала дыхание Ивана настоящего, говорили будто они оба:
– Воистину, ангелы падают, Сашенька.
Зеркальная стена внутри дала трещину, Саша будто проснулась. Она обернулась к нему, столкнулась с изумрудным взглядом, и дышать было тяжело – наверное, с непривычки, или золотым медом ее переполнило до краев: еще секунда, и польется через нос. Саша мягко освободилась из объятий, и музыка давно играла другая, а этот момент, любовно продуманный и спланированный, кажется, только для нее, закончился.
Новая жизнь, о которой я и мечтать не смела…
– Мне нужно подумать. Дайте мне немного времени.
Саша дернулась к выходу, ей нужно было время или нужен был воздух.
– Я буду ждать, Сашенька. Но не заставляй меня ждать очень долго, у нас нет всего времени в мире.
К концу фразы она почти бежала. Дышать. Дышать. Дышать. Хоть немного воздуха. Всего капельку.
У нас нет всего времени в мире.
Она его больше не видела, но голос Ивана дотянулся до нее все равно, заботливо и неотвратимо укутал плечи.
Время запустилось заново.
Несколько раз налететь на незнакомых людей, выслушать вежливые вопросы, так же вежливо ответить, не сбиться с дыхания и не сбиться с шага. Спину печет, печет невыносимо. Это не неприятно и уж точно не больно. Это, если честно, почти хорошо. Но это чувство тревожное, оно здесь, свербит и ноет между висками. Что-то не то. И что-то не так.
На балкон Саша почти выпала, и она не была уверена, что на тщательно изученном плане зала – сейчас она почти не могла его вспомнить – был хоть один балкон. Но он был, и вот здесь, здесь был воздух, и в середине октября было чертовски холодно. Саша задрожала в своем тонком белом платье раньше, чем успела всерьез ощутить температуру. Но так лучше. Так понятнее. Холод, беспощадный и отрезвляющий, забирался под одежду и под юбку, дразнил свежую рану, и на секунду она вспомнила Грина, сидящего перед ней на коленях – пару часов назад. Или в прошлой жизни. Саша обнимала себя за плечи, руки – дрожащие и тонкие, их будто не хватало. И где ей сберечь все тепло, и нужно ли?
Картинка перед ней мало походила на исторический центр города над Волгой, это не то место и не те люди, и все казалось незнакомым, чужим, сказочным. Под деревом, будто совсем недалеко, стоял огромный великолепный огненно-красный конь. Лошадей таких цветов не бывает. Мысль чужая, очень далекая, но конь вскинул голову, и как причудливо у него была заплетена грива, какие знающие у него были глаза. Саше хотелось дотронуться, хотелось заглянуть в умную морду, хотелось обнять, прижаться к теплому боку. Мы переживем эту ночь и много ночей после, но я не знаю, ничего не знаю, я ничего…
Конь смотрел на нее долго, со значением, будто заглядывал сразу в разум. И привычная реальность – нет, она вовсе не была привычной, подалась и расплылась, раздвоилась, Саша изо всех сил вцепилась в парапет, стараясь удержаться в рамках хоть одной реальности, большего напряжения эта бедная голова просто не выдержит. Она моргала часто-часто, ожидая, пока картинки соединятся. Саша представляла себя чистильщицей воздуха. Маленькой такой. Она висела на страховке где-то внутри себя самой и старалась отчистить легкие от меда. Постепенно. По клеточке. По миллиметру.
Когда Саша Озерская открыла глаза, рядом с ней стоял кто-то. Мрак октябрьской ночи укутывал его надежно, бережно, кого он берег на самом деле? Саша слышала музыку из зала. И отблески внутреннего освещения то и дело касались ее лица, но человек стоял во мраке.
– И что ты здесь делаешь?!
Саша не ожидала напора и не знала голоса, но инстинктивно подалась назад. Прочь. Прочь. Еще дальше. Фигура потянулась за ней, шагнула из тени.
И нет, нет, ни один ад не похож на тот, самый первый, самый старый ад. Самый знакомый.
Обожженная кожа висела на почерневших костях, будто небрежно наброшенное пальто. Захочет и снимет. Захочет и укутается плотнее, жженое мясо ненадежно ляжет на прокопченные кости. Саша не знала лица и не знала голоса, но они находили ее. О, они продолжали находить ее. Несостоявшуюся жертву большого огня. Однажды ты уйдешь вместе с нами.
Неизвестный человек открыл рот, с видимым усилием, будто что-то необратимо оплавилось и теперь мешало ему это сделать.
– Иди сюда, Сашенька. Я. Ищу. Тебя. Повсюду.
Саша знала. Саша боялась. Это было разумно. Бояться. Саша думала, что закричала – получился придушенный жалобный вскрик. Будто последний. Саша думала, что побежала. Но вместо этого влетела ровно в середину, в самый центр такой же обожженной толпы – и ничего, кроме горелой плоти вокруг, горелых рук, все они тянулись к ней, стремились коснуться здоровой, неопаленной кожи.
– Иди ко мне, – шептали голоса, каждый в отдельности, сливались в единый хаос звуков и прикосновений.
Не трогайте, не трогайте меня, не надо.
– Мне так холодно, Сашенька! Мне так холодно. Обними меня скорее. Согрей меня.
Но вы ушли в огне, разве мог он забрать даже тепло?
Гарью не пахло. Был только запах солнца, разогретой до предела кожи.
Сколько нужно стоять на солнце, прежде чем кожа сползет с тебя, сама отойдет от костей?