Валли слышала, как в конце ее голос дрогнул, но слез не было. Саша, девочка – сахарная вата, так любила прикидываться глупым котенком, но имела внутри стальной стержень и не сломалась бы, даже не вернись они сегодня. Ключ после нее был теплым. Урчал довольно. Я знаю. Все знаю.
– Ты едва не умерла всего неделю назад. С очередным видением.
Саша перебила ее нетерпеливо:
– Грин умирает каждый день! Каждый день, Валли!
Наверное, Валли была главой Центра и поэтому тоже. Она могла вынести любую бурю и остаться стоять. Центр оставался стоять вместе с ней. Валли не дала ей продолжить этот взбешенный монолог, закончила невозмутимо, ровным тоном:
– Тем более ты никогда не выражала интереса к нашим делам. Зачем мне было тревожить тебя сегодня?
Саша усмехнулась, и выражение было чужим, будто не ее. Валли беспокоилась за нее, как всегда беспокоилась за любого из них. Саша произнесла медленно, почти нежно:
– Туше, Валли. Ты права. Но пообещай мне. Пообещай мне больше так не делать.
– Я обещаю.
Они вернулись в комнату вместе, чтобы обнаружить там до сих пор неподвижного Мятежного, сама его поза – раненое животное, оттого опасное. Саша знала, как это бывает у них: рана, поделенная на двоих, будто чуть меньше рана. Она осматривала Мятежного привычно, это знакомое сканирование знакомого тела.
– Ты ранен?
Он молчал, держал руки Грина крепко, будто надеялся отогреть – у него бы получилось. У него бы в самом деле получилось. Саша повысила голос, повторила четче:
– Марк, ты ранен?
Когда он поднял глаза, ей стало очевидно: в комнате горело двое, глаза у него были черные-черные, и в них – все пламя преисподней. Такого нет в Ржавом царстве. Нужно копать много, много ниже. Саша не испугалась. Не отпрянула. Там, где столкнулись два их пожара, мог родиться взрыв, он почти шипел:
– Где ты была?
И она пожала плечами, не улыбалась и не шипела в ответ, ее внутренняя тишина была гнетущей, в душе не должно быть так тихо.
– Там, где ты меня оставил. Ты ранен?
Он дернул плечом, будто это не имело значения, и Саше бы дрогнуть, Саше бы взвиться, но она добавила тем же тоном, почти мягко и нежно, минуты плыли, и каждая принадлежала только одному из них. Тому, кто спал и ничего не знал, Саша надеялась только, что это был хороший сон.
– Ты сейчас пойдешь с Валли. И дашь ей себя заштопать.
Он начал сопротивляться, зло сверкал на нее глазами, она была маленькой такой, он мог раскатать эту мелочь по полу, а она стояла и не думала отступать.
– Я его не оставлю.
Саша негромко зарычала, интонации их почти совпадали, и она не помнила, когда в последний раз они были настолько на одной волне:
– С тебя кровь капает на пол, мать твою! Ты измотан! Ему очень понравится проснуться и найти твой труп, как думаешь? Иди! Иди, я прошу тебя! Я останусь с ним, я не усну, я не отойду от него, я каждую секундочку буду рядом.
Мы бы собаками спали у него в ногах…
– Тебя приведут в порядок, вы с Валли разберете события ночи, и ты вернешься. И он будет здесь, и я буду охранять его. Ты слышал, что сказала знахарка? Он переживет этот приступ.
Мы переживем.
Мятежный поднялся тяжело и покачнулся, Саша видела, насколько расфокусированный у него был взгляд. Его успела подпереть плечом Валли. Саша понятия не имела, как маленькая Валли умудрилась это сделать, она и доставала ему в лучшем случае до плеча. Мятежный дал себя увести, но Саша знала, что очень большая часть его души осталась в комнате, надежно зажатая в бледных пальцах Грина.
Саша дождалась, пока они уйдут, закрыв за собой дверь. Она смотрела на него долго. Бледный. Знакомый. Он даже во сне будто чуть улыбался, одинокие огоньки мелькали у него под кожей. Но пламени не было. И жара не было. Будто весь вышел. Она коснулась его рук, щекой прижалась ко лбу. Жара не было. Вот только жар был его нормой. Тогда Саша поправила на нем одеяло. Медленно-медленно. С огромной нежностью. Минуты шли, но это были не ее минуты. Саша не улыбалась, и внутри было пусто, будто все чувства ушли в руки, жили на кончиках пальцев, оставались там, где она к нему прикоснулась.
Она знала, где у него лежит нож: к этому моменту успела выучить наизусть и место, и как он выглядит. Она не пискнула, не издала ни звука, когда полоснула себя по ладони, мало заботясь о красоте пореза. Саша прижала ладонь к его белым губам, про себя в очередной раз отмечая, насколько непривычно холодными они были. Саша ждала, ждала дольше, чем это реально было вынести, – струйка поползла по его подбородку, Грин сделал резкий вдох, обхватил ее ладонь руками и начал пить, некрасиво, пачкая себя и пододеяльник, не разбираясь. Когда он открыл глаза, все еще не отрываясь от ладони, нашел ее взглядом – сотни огоньков оживали где-то внутри. Медленно-медленно. Все подаренные минуты. Он смотрел на нее и будто улыбался. Будто рад был ее видеть до луны и обратно, будто уже не ждал. Ровно в эту секунду пружина внутри нее наконец распрямилась. Саша издала придушенный звук, резко отвернулась, торопливо вытирая глаза, стало отчего-то мокро, и хотелось разреветься, по-детски горько и отчаянно.
– Ты что?.. – Усталый, ласковый, еле слышный голос, он потянул ее на себя за ладонь, она успела отметить две вещи: смену температур и то, как он не прикасался больше к ране, только целовал здоровый участок кожи. Саша слышала, как он брал чистое полотенце с прикроватной тумбочки, торопливо заматывал ей руку. – И кто же так режет, у тебя шрам останется.
Саша так не думала: комната волшебством была набита до отказа, все направлено на исцеление, пусть даже имеющее к ней отношение весьма посредственное. Она уже сейчас чувствовала в ладони маленькие иголочки. А даже если останется, важно сейчас было не это.
Их голоса в этой комнате звучали сотню раз, и она помнила, сколько раз он шутил про то, что ненавидит, когда эта кровать превращается в смертное ложе, ее лучше использовать для других целей, но сейчас их голоса были едва слышны и едва узнаваемы.
– Я испугалась. Знаешь, не то чтобы это ново. Я все время боюсь. Но сейчас – сейчас по-новому. – Она покачала головой, прошла к столу, разматывая полотенце. Волшебство или нет, рану закрыть бы – все это неважно. Все неважно. – Отдыхай. Все хорошо. Тебе поспать нужно.
Взъерошенный и почти прозрачный, он весь будто в замедленном действии моргнул устало, покачал головой, отчаянно пытаясь проснуться.
– Я не хочу спать. И послушай. Ты слушаешь? Я боюсь тоже.
Тебе стоит бояться, хотелось отозваться ей. Она почти злилась. Может быть, впервые. Никто больше не злился. Но они и не знают того, что знала она. Как тебе хватило ума гулять незащищенным?
– Чего ты боишься? – Ее голос трещал по краям, съедаемый внутренним огнем, она больше не слышала каждого уголка Центра и не могла различить голосов Мятежного и Валли. На этой огромной планете Саша и Грин остались вдвоем, и на планете пахло лекарствами, волшебством и кровью. Снова.
– Кучи вещей. Я боюсь умереть, ты не представляешь, как сильно. Я… Я боюсь насекомых, и это смешно: с утра меня называли сыном Великого Змея, а я боюсь крошечной осы. Я боюсь не сделать ничего стоящего, потому что у меня нет времени. Я боюсь, что ты меня оттолкнешь. Что Марк меня оттолкнет, когда все только…
– Так почему ты потащился туда, не разбудив меня? Эти колдуны уже один раз чуть тебя не угробили, сейчас ты заявился к ним домой. Без крови. Без страховки. Ты умереть боишься? Так не ищи смерти! Не надо ее искать!
Саша развернулась и старалась не думать о том, что глаза у нее снова могут быть мокрыми и что она сама, наверное, сейчас бледная до зеленого. И какой прекрасный у нас получается дуэт.
Грин смотрел на нее почти строго, будто он имел полное право награждать ее такими взглядами, будто это она своей неосторожностью сейчас уложила себя в постель и едва не убила.
Он проговорил очень тихо:
– Потому что потерять вас я боюсь больше, чем умереть. Вот и все. Ты думаешь, я забыл, на кого ты была неделю назад похожа, когда Марк тебя вытащил с этого балкона? Брать у тебя после этого кровь? Жизненную силу? Я не буду этим человеком, Саша.
Саша молчала, ярости не было, было тотальное бессилие.
– Бери то, что тебе предлагают. Я предлагаю сама. – Кровь, время – что хочешь. Бери что хочешь. Ей казалось это смешным: среди них всех Грин по своему происхождению к бесам был ближе прочих. Но слова про «бери» принадлежали Саше все равно. Так ли неправа была Игла, назвав ее бесенком? В самом деле?
Он смотрел на нее невыразимо грустно, разве у такого молодого человека может быть столько тоски во взгляде? Но они давно перестали быть молоды: ты не можешь оставаться молодым и легким, воздушным после такого количества смертей.
Грин говорил так тихо, будто всего лишь рассказывал еще одну сказку:
– Саша, я не тот человек, которому стоит дарить свое сердце. Но будет кто-то лучше. Веришь мне? Кто-то более… Кто-то, у кого есть больше времени.
Она подумала про Мятежного, крепко державшего его за руки. Наверное, его сердце было достаточно хорошим для Грина. Как определить качество сердца?
«Ты тупая шлюха, держись от него подальше».
Саша прикрыла глаза на секунду.
– Перестань. – Больное круглое, похожее на камешек слово, оно вырвалось изо рта раньше, чем она успела его удержать.
Но мы ведь не были рождены для нежности. Никто из нас. Мы просто отчаянно ее хотели.
Он протянул к ней руку, стремясь успокоить, как делал это всегда. Саша сделала вид, что не заметила. Не сейчас. А он ведь и не знает, что может убить прикосновением.
– Тебе не приходило в голову, Гриша, что все это не твои решения? Кто и кому отдает сердца. Кто и с кем делится кровью и жизнью. Это не твое решение. Тебе не приходило в голову, что каждый из нас, все мы: я, Марк, Валли, наши домовые – все отдали бы тебе жизнь, время? Все. Лишь бы ты задержался. Лишь бы ты остался с нами.