…Валли делает жест рукой, мол, она пойдет первая, и он закатывает глаза, вроде: «Ага, что еще?», оттесняет ее плечом и каждый раз про себя восхищается, как такая маленькая женщина может оказывать такое яростное сопротивление.
Внутри тихо, сыро и мерзко, пахнет плесенью. Внутри склизко, этот Дом – работа того же архитектора, что и Центр. Только там тепло и как дома, а здесь грибок на стенах, ободранные обои, аварийная лестница. И клетки, клетки, клетки. До самого потолка.
Мятежному остается только присвистнуть:
– Охренеть. Они все это сожрали?
И когда приближается к клеткам, ответ получает немедленно, в виде мерзкого хруста под ботинками. Всюду мелкие звериные косточки.
«Если найти особую косточку в скелете черного кота, то можно стать невидимым», – говорил Марку злой человек, который теперь живет в его голове.
Колдуны могли себе сделать доспехи из этих костей.
Мерзкие, нечистоплотные существа. Мятежный делает шаг прочь и еще один, хрусь-хрусь-хрусь.
Куда же ты спешишь, Маречек?
…В Доме темнота жуткая, они светят фонариками, комната за комнатой, пол скрипит так, будто хочет провалиться. И Мятежный провалился бы от чистого возмущения. Нелепая сцена – пережиток советских времен, они всерьез селили сюда детский сад? Готовый сюжет для крипи-пасты, лет в пятнадцать он такой ерундой зачитывался и пугал картинками Сашу. Никто не издает ни звука. Мятежный в темноте видит лучше многих, но и ему доступны только прыгающие по стенам силуэты, ни один из которых не оказывается славной компанией падальщиков.
Он дергает дверь в бывший кабинет архитектора первым, прикрывая глаза от слишком яркого света: окно огромное, с видом на Волгу, а рассвета будто не было. Такая давящая серость.
В Доме не было мебели, только непонятные, брошенные в разное время обломки да туристические брошюры: «Здесь, по замыслу архитектора N., был обеденный зал», кабинет на фоне остального Дома кажется заваленным.
Мятежный манит рукой Валли и Грина, вперед ныряет первым, как всегда. Первым всегда легче.
Хрусь-хрусь-хрусь, колдуны жрали там же, где колдовали. Хрусь-хрусь-хрусь. Куда же ты?
…Грин возится с клеткой, высвобождая истошно орущих котов, черного и белого, его руки перепачканы ржавчиной или засохшей кровью, Мятежный не вглядывается. И кошки орут, орут, орут и пытаются укусить его за пальцы, он достает их все равно. Валли стоит у зеркала, пальцы внимательные, ощупывают раму. Все они расположились так, чтобы ни в коем случае не отразиться в зеркале. Зеркала в мире Сказки могут быть чем угодно, но крайне редко – хорошими новостями. Фотографию, извлеченную из рамы, она бережно укладывает в карман, рассматривать ее сейчас времени нет. Это девушка. И ей чертовски не повезло здесь оказаться. Это все, что нужно о ней сейчас знать.
– Марк, в столе что-то интересное есть? – Кошачий ор начинает рвать барабанные перепонки, но службе спасения имени Григория Истомина никто не говорит ни слова, слишком хорошо помнят недавний хруст под ногами. На вопрос Мятежный только отрицательно качает головой.
– Пустой. Не уверен, что они вообще помнят, что это такое и как им пользоваться. Что зеркало?
Валли раздраженно хмурится, он знает это выражение на ее лице очень хорошо, такое бывает, когда Валли мучительно пытается решить загадку и у нее не получается.
– Оно точно обладает волшебными свойствами, но на меня не реагирует. Я чувствую отпечаток магии, и это очень тонкая работа. Не то, что делают они. Но при этом… Короче, оно меня не пускает. Потому что не под меня заточено. Если бы у меня только было больше времени, я бы попробовала взломать эти чары, но…
Марк запрокидывает голову, еще раз внимательно обшаривает взглядом потолок и издает глухой смешок:
– Ну, не сможешь взломать, так ликвидируй, Валли, как считаешь? Не оставлять же им такую роскошь.
В комнате воняет невыносимо, будто здесь не только обглоданные косточки, но гниет все разом, вплоть до самых стен, до самой сути, сладкое, мерзкое и скользкое, у них на лицах шарфы, но все это, конечно, совершенно не значит, что дышать хоть чуточку легче.
– Варвар. – Мятежный слышит веселый голос Грина, оборачивается, чтобы увидеть его наконец, освободившего котов, и он думал, твари убегать будут или благополучно его полосовать, но вот они сидят, каждому досталось по руке, и тычутся бестолковыми мордами ему в лицо. Марк про кошек все же ничего не знает, они разве так себя ведут? Он сам себе казался похожим на такую кошку в эту секунду.
– Ага, – соглашается легко, – варвар и вандал. Ну что, стряхнем пыль с этого жертвенника?
Мятежный делает шаг в сторону жертвенника, кивая на просьбу Валли быть осторожнее.
– Конечно, Валентина, я всегда осторожен, за кого ты меня принимаешь?
Мятежный, конечно, обманывает. Возможно, себя в первую очередь. Сначала приходит смрад, а после пол расползается, доски торчат под углами, будто зубы, некрасиво, неправильно.
И они начинают лезть прямо из-под пола, прогнившие еще сильнее, абсолютно слепые. Колдуны будто забыли, как двигаться по-человечески, и лезут из-под половиц по-паучьи или по-змеиному, теряя сходство с людьми с каждым своим днем и с каждым своим движением, сдирая с себя кожу, не чувствуя боли вовсе. Вонь становится невыносимой.
А потеря Золотого их, кажется, все-таки подкосила. И сделала еще опаснее.
…Мысль чужая, будто не его. Серебряный Колдун теснит его к стенке. А он в немом шоке отмечает, что кошки сражаются, как немейские львы с Гераклом, и понимает, что эти твари – это ни фига не обычные кошки. Истомин. Вечно он…
Колдун пытается его обезоружить, и заговоренный нож жжет ему пальцы, этот Ной хорош, нереально хорош. Грин здесь же, Мятежный замечает, как вены у него изнутри светятся, переполненные жидким пламенем, и если пару секунд назад Валли стояла рядом, то сейчас она предусмотрительно делает шаг назад. Глаза у Грина змеиные совсем. Мятежному смешно почти: сейчас самое время пялиться на Грина. Он всегда ощущает битву всем существом, живет единым моментом. Мертвая плоть того гляди залепит глаза – и как достал только? Мятежный полосует колдуна по руке, и металл ему в эту секунду кажется живее этого тела. Он жжется, колдун издает глухое шипение, но прахом или зловонной лужей не обращается. Дерьмо. Дерьмо. Гребаные москвичи, вот бы где пригодилась ваша помощь, или скажете, что мощь Сказки тут тоже бессильна?
– Жертвенник! Не колдуны, жертвенник!
Догадка спонтанная, но он уже тогда знает, что она верная. Он такие вещи всегда знает еще на подлете, чувствует их, чутье у него собачье, безошибочное, как у опытной гончей.
Он знает, что сейчас будет: жертвенник вспыхнет под дыханьем Грина, и это заставит колдунов отступить. Не знает только, что огонь, вырывающийся изо рта Грина – раскаленные всполохи, – сменится кровью еще быстрее обычного. И все перестанет иметь значение, торжество оборвется, не успев начаться.
Но сейчас? Сейчас Грин выдыхает огонь, ослепительный огненный вал, Мятежному кажется, что ему даже опалило брови, и колдуны с шипением бросаются в противоположную сторону.
– Кончилось, к слову, тем, что они куда-то отползли, мы успели ликвидировать жертвенник, изъяли зеркало, Валли вроде бы передала его Ною. Ты его видела? И дальше, собственно, тебе все известно. Вот этот товарищ, – Мятежный взлохматил Грину волосы, нарвавшись на недовольное ворчание Полудня, – израсходовался в ходе битвы, и… И вот мы здесь. Что подводит меня к совершенно логичному вопросу. А где в момент нашего возвращения была ты?
Если я сейчас скажу ему все как есть? Что он мне ответит? Что ничего другого и не ожидал от меня? Или тот факт, что я пять минут потаскала на шее ключ от Центра, магическим образом очистил меня, сработал как святое причастие? Да вот только в него мы тоже не слишком верим. Конечно не сработал. И что они мне скажут? А чего я больше всего боюсь услышать?
Саша высвободилась из рук Грина запросто, одним движением.
– Гриша, ты как, получше? – Легко было делать вид, что не чувствуешь взглядов. Легко было делать вид, что ничего не происходит. Что все в порядке. Все легко и просто. Прозрачно как стекло. Саша улыбалась, поправляла волосы, и руки у нее немного дрожали.
Что теперь делать?
– Получше, а что? – Он отозвался осторожно, будто не понимая, что именно с ней происходит, не в состоянии объяснить внезапную перемену, и добавил мягко, явно опасаясь нарваться на резкий отпор: – И с чего такой интерес к делам Центра?.. Не пойми меня неправильно, просто тебе же всегда было… ну… все равно? И ты неоднократно давала это понять.
Саша обернулась на него уже в дверях, она сейчас понимала Валли, как никогда. Первой всегда легче. Сделать шаг, даже если не знаешь, провалишься в итоге или обнаружишь под собой надежную, твердую землю.
– Мне не плевать, где жить. И я не хочу, чтобы это место досталось сомнительным уродам, которые превратят его неизвестно во что. Это… мое место тоже. И я не могу допустить, чтобы оно досталось господину сволочному придурку, кем бы он ни был. – Она улыбнулась через плечо. Сделай вид, что все просто. – И если тебе лучше, идемте к Валли? Мне, кажется, тоже есть что рассказать. Во-первых, москвичи знают, что вы все-таки предприняли эту вылазку, несмотря на их отказ поспособствовать. Во-вторых, мне бы очень хотелось взглянуть на эту фотографию. Она ведь до сих пор у Валли, верно? Но все детали чуть позже. Договорились?
Саша Озерская скрылась за дверью чуть быстрее, чем ей бы того хотелось. Но она не представляла, насколько дорого может стоить правда и как сильно она может жечь язык, а потому лучше выложить ее всю, неприкрытую и не слишком красивую, на стол и сделать это немедленно.
Молчать больше нельзя. Я не буду.
И когда я стала человеком, которого волнует, что они могут подумать об этом?
Глава 17Прощение и принятие
– Давай уточним снова, – раз в третий, не меньше, повторила Валли, устало потирая переносицу. Сашу от «уточнить еще раз» начинало мутить и дергать, но она все еще смутно чувствовала себя провинившейся и только по этой причине не спешила ворчать и пытаться соскочить с темы. Очищение ношением ключа все же не сработало. – Иван Ахматов предложил тебе на него работать и сливать ему информацию о Центре. Тогда, во время маскарада?