– В таком случае… – Саша отозвалась негромко, про себя удивляясь, скольких вещей она все же о себе не знает: что ей нравится ее полное имя или когда на нее смотрят как на что-то удивительное, искренне восхищенные ее дерзостью. Бесы. Всегда греются там, где интересно. Где произойдет нечто экстраординарное. Бесы. Всегда хотят шоу. Хорошо. Я дам вам шоу. – В таком случае мне повезло, что она об этом не узнает. Вы же ей не расскажете, правда?
Она ждала ответа, которого не последовало, он только стоял здесь же, в дверях, и рядом с его древностью можно было бы почувствовать себя песчинкой, но Саша чувствовала себя юной. И живой. Она набрала воздуха в легкие, почти ожидая, что он обожжет ее холодом, но он оказался теплым, комнатным.
– Вы выслушаете меня?
Ной сверкнул глазами, весь состоящий из неподдельного интереса, ничего кроме. Уголок его губ еле заметно пополз вверх. Вежливое недоумение, легкая искорка восхищения. Феноменальная дерзость.
– Александра, ты спрашиваешь или все же требуешь?
Саша помолчала, кожу после ношения личины покалывало, ей казалось, будто она только вышла из душа и не могла привыкнуть к прохладному воздуху снаружи, и это было почти приятно. Столько лет без магии, не прикоснуться к ней даже случайно – и вот она здесь.
– Я не Валентина. И, может быть, не имею на это права. Но я обращаюсь к вам с просьбой.
Он чуть посторонился молча, не движение – тень движения. Саша была приучена наблюдать, и он мог бы так же незаметно достать ее – сделать полушаг и оказаться у нее за спиной, вцепиться в шею. Ной был по-настоящему древним. В детстве родители возили ее смотреть на пирамиды и на древние храмы и в музеях показывали скульптуры, а Саша верила, что мрамор совсем мягкий. Иначе как из него можно было сделать такие удивительные вещи? Стоять рядом с Ноем – как будто стоять рядом с мраморной скульптурой, теперь Саша хорошо знала, что мрамор был твердый и холодный, что ей нравилось к нему прикасаться. Мраморная скульптура мужчины рядом с ней могла ее прикончить и обладала не просто волей, а твердым гранитом вместо нее. Он был древним, но ни в коем случае не был старым. Он мог быть каким угодно, и сейчас он казался ровесником Валли, смотрел все с той же крайне вежливой усмешкой, наблюдал за тем, как Саша просачивается в помещение, будто впустил в новую квартиру кошку и ему безумно интересно, что любопытная зверюшка выкинет дальше.
– Я пришла попросить вас помочь Григорию Истомину. Я слышала, что о вас рассказывала Валентина. Чудесные исцеления, заговоренное оружие, контакты даже в самых отдаленных сторонах Сказки. Вы видели Вещего Олега даже и бог знает кого еще. Может, и бога видели? – Ее взгляд зацепил темный интерьер студии на верхнем этаже: много черного, расшторенные панорамные окна – и огни города над Волгой ей впервые показались такими далекими, такими крошечными. В помещении горел один-единственный торшер, и это невольно отбросило ее обратно в Центр – Саше было почти неловко, ей почему-то показалось, что он мог учуять и Мятежного на ней, и все, что они делали. Саша чуть качнула головой, стряхивая наваждение. Мне не должно быть стыдно. Это его не касается. Никого не касается. Кроме меня и Марка.
– Вам известно его состояние. Уверена, Валентина об этом упоминала. О пророчестве и о даре. – Саша бросила на него быстрый взгляд, ища подтверждения. Ной дал ей его – короткий кивок; у него была длинная шея, воротник черной рубашки расстегнут, и Саша разглядела золотую цепочку. – И… время идет. И скоро заберет его. И это ужасно несправедливо, понимаете? Он живой, он такой живой, он лучший из нас, самый честный из нас. Если это болезнь, значит, это можно вылечить, так? С этим можно что-то сделать? Хоть что-нибудь! Вы извлекали яды и создавали их, вы были военным советником, вы научили крестьянина, как вылечить и унять кровь царевича! Ну, неужели вы не сможете помочь одному мальчику? Я слышала, что вам подвластны невозможные вещи. Видите? Я хорошо сделала домашнюю работу. Пожалуйста. Скажите мне. Вы сможете ему помочь?
Она, кажется, оторвала его от чтения и так и не успела прочитать название книги на переплете. Неужели после стольких лет – а жизнь такая долгая, такая долгая! – остались еще книги, которые он не успел прочитать? Ей за всю жизнь не прочесть и половины, потому что ее жизнь хрупкая. Коротенькая. Человеческая.
Есть жизни еще короче.
Ной молчал как-то невыносимо, пугающе долго. И Саша выдохнула медленно: молчание – это еще не отказ. А значит, она еще повоюет. Ее битвы всегда были бескровными, ее битвы – всегда слова. Но и слова могут убить, резать, как самое острое лезвие. И что теперь? Она справится и с этим.
– Григорий Истомин? Змеев сын. Талантливый юноша, Валентина назвала бы его наследником, если бы не знала точно, что он сам свое наследие не переживет. Это ради него ты сервируешь собственное еще бьющееся сердце на серебряном блюде?
Он сделал ей знак присесть, и Саша послушно опустилась на черный кожаный диван, она едва ли была послушной и точно никогда не была кроткой. Зато всегда была крайне целеустремленной.
– Ради него, – отозвалась она негромко, когда он сел в кресло напротив. – Но это не о моем сердце. Мое сердце не имеет значения сейчас вовсе. Тем более… – Она училась быстро: усмешка едва коснулась ее губ – жест, украденный у него парой минут раньше. – Разве не так их предпочитают бесы? Сервированными, еще бьющимися, непрожаренными? Один облаченный мудростью… не совсем человек сказал мне, что лучше его употреблять с коктейлем из эмоций.
Саша не обманывала себя: ей не обыграть его, ей не застать его врасплох, едва ли ей удастся даже удивить его – сколько он их видел таких, отчаянных, просящих о лучшей участи для себя или для кого-то близкого. Ной приподнял брови, все еще безукоризненно вежливый, джентльмен каждым сантиметром. Он отозвался негромко, Тишина стояла у него за плечом, как старая компаньонка, и даже она держалась на почтительном расстоянии:
– Ты и его предлагаешь?
Саша развела руками, у нее не было опыта, и еще у нее не было главного – времени, нервозность гналась за ней и кусала за коленки, подпрыгивая, как мелкая и очень надоедливая собачонка.
– Я прошу вас об услуге. И просьба, может быть, моя, но цену за ее выполнение назовете все равно вы. Так? Цена ваша. Я согласна на любую, на что угодно. Только помогите ему, пожалуйста, помогите. Если вы не сможете, то кто же? О вас ходят легенды не только в Сказочном мире, но и далеко за его пределами. Я все о вас читала! Неужели вы не сможете сотворить чудо для одного мальчика? Он же наполовину ваш! Он тоже оттуда. И если вы хотите за это мое еще бьющееся сердце… Так пожалуйста. Берите!
Ной остановил ее жестом, она рассматривала длинные пальцы. Тяжелый перстень на одном из них. Саша послушно замолчала.
– Александра, даже если бы я мог ему помочь, у тебя нет ничего, что мне было бы нужно.
Саша почувствовала, как голос умирает где-то внутри, в том месте, где соединяются ребра, и там рождается такая чернота. Она была немой, она была скована своей новой болью по рукам и ногам, и она ползла дальше и дальше. Саша знала, что потеряет Грина. Но сейчас будто теряла его снова. Сколько раз можно потерять одного человека? И сколько будет еще боли? Саша едва ли думала о своей. Нет, со своей болью она справится сама. Ее боль – маленькая девочка, золотые волосы, обгоревшая по краям ночная сорочка – до сих пор бестолково, спотыкаясь, бродила по пустырю-пепелищу и звала маму и папу. Саша прятала свою боль надежно. И только она знала к ней дорогу. Нет, ее боль была здесь совершенно ни при чем. Она вспоминала будто обожженное лицо Грина, кровавые пузыри в уголках его рта, вспоминала перекошенное лицо Мятежного и печальное – Валли. Саша знала, что каждый из них пытался что-то сделать. Искал решение. Что библиотека Центра изучена была от и до еще до ее появления в Центре. И равнодушные книжки говорили им одно и то же. Раз за разом. Бесконечно.
«Мы не можем изменить свою природу. Мы не можем отменить право своего рождения. Мы не можем изменить кровь».
Голос – очень далекий и сильный, все еще спокойный, холодное прикосновение ледяной воды, когда ныряешь в прорубь, не обращая внимания на лед по краям, что-то всеобъемлющее, большое такое, кристально чистое – вытянул ее на поверхность:
– Александра, дослушай. Есть вещи, которые я могу попробовать. Но это между мной и Григорием. Потому что то, через что ему, вполне вероятно, придется пройти, – достаточная плата и без твоего живого сердца в этом раскладе.
Саша моргнула, в очередной раз собрала себя, подобрала с пола, растоптала осколки, которые на место вставать отказались. Не девочка, вовсе не девочка, она перестала быть девочкой давно и стала кем угодно: белым ландышем в огне, солдатом, зрячей, разъяренной медведицей, обожженным остовом, – но только не девочкой. Саша отозвалась негромко, едва узнала свой собственный голос:
– То есть вы не говорите, что надежды нет?
Его лицо, острое, скрывающееся в тени, и его глаза, голубой и черный, нашли ее. Саша почему-то знала, что она не была достаточно осторожна, они найдут ее везде – и пусть, пусть ищут! Ей не было страшно, ей сейчас ничего не было страшно. Ной не пытался испугать ее вовсе.
– Но я и не сказал, что надежда есть. Послушай, Александра. У меня есть несколько предположений относительно того, как можно помочь вашему Истомину. Но это серьезные ритуалы. Это магия крови. И, соответственно, это всегда огромный риск, потому что подобные расклады – это исключительно о рисках и непредсказуемых последствиях. Валентина ведь говорила вам о том, как работает эта часть Сказки?
Саша помнила лекции Валентины, Саша вообще помнила об этом мире существенно больше, чем ей бы хотелось. Неважно, сколько она пыталась увернуться от обязанности учиться. И сейчас – сейчас дышать было нечем, а в ушах стучало. Мысли путались. Она чувствовала только его присутствие, бесконечно прохладное, стабилизирующее, она сама себе казалась неуместным лесным пожаром посреди зимней ночи, и откуда взялся только? Свет от лампочки в торшере моргнул и потянулся к ней.