Динь замолчала. Она ещё никогда не чувствовала себя настолько уставшей, хотя ничего такого и не делала — всего-навсего рассказывала всякие истории. Она поведала Матери-Голубке о Питере и об их былой дружбе. Она рассказала, как он шутил, и какие откалывал номера, и как всё это ей нравилось когда-то. Чрезвычайно нравилось, чрезвычайно…
Питер и не думал отвечать ей взаимностью. Он вообще никого не слушал и не восхищался ничем, что исходило не от него самого.
Динь призналась Матери-Голубке, что на какое-то время даже забросила свои кастрюльки и сковородки ради Питера. Она не произнесла: «Я его любила», — но смысл её рассказов был именно таков.
— Волосы у него были такие шелковистые, — говорила она, — я любила взобраться ему на голову, чтобы дотронуться до них. А нос! Мне достаточно было посмотреть на его нос, чтобы понять, что он улыбается. Нос становился каким-то плоским, когда он улыбался, и морщился, если он смеялся.
Словом, она рассказала обо всём и лишь не хотела упоминать о том времени, когда она почувствовала, что её предали. И неловко, и больно было об этом говорить.
Но Мать-Голубка сказала:
— Продолжай.
Динь подёргала себя за чёлку.
— Это слишком печально, — отозвалась она, надеясь, что ей удастся избежать этой
темы.
— Продолжай, — повторила Мать-Голубка. Какая печаль может сравниться с утратой яйца?
Динь кивнула.
— В первый же день, когда я спасла его от акулы, я показала ему мою мастерскую. Всё-всё показала. Он смотрел, как я чинила кастрюлю.
Тут она всхлипнула, и слёзы потекли у неё по щекам. Горькие воспоминания оказались такими живыми, точно всё происходило только вчера.
— А когда я закончила работу, — она снова всхлипнула, — он сказал… он сказал: «Какой я умный, что взял себе в подружки самую лучшую фею». — Динь отвернулась и расплакалась.
— Он вовсе так не думал, — продолжала она. — Если он на самом деле считал, что я лучшая, зачем он приволок на остров эту Венди? — Динь, рыдая, рухнула на песок. — Зачем он проводил с ней всё своё время?
Мать-Голубка на мгновение отвлеклась от своего горя. «Бедная Динь, — подумала она. — Надо же, она до сих пор держала всё в себе и ни с кем не делилась…»
Рени и Видия спали почти до самого заката.
— Дорогое дитя, — сказала Видия, проснувшись, — что же ты не разбудила нас? Ты думаешь, нам можно терять время? Ты так думаешь, да?
Даже Рени заметила, что Прилла могла бы быть посообразительней. Прилла с тоской подумала, что сообразительность — это тот талант, которого у неё тоже нет.
Взявшись все вместе, они оттащили мундштук в сарай на Площади Фей. Как и обещала Ри, там лежало разбитое яйцо и стояла маленькая тележка, к которой были прикреплены воздушные шарики, посыпанные пыльцой. К тележке был привязан шнурок, за который феи могли везти её по воздуху.
А ещё королева приготовила для них сюрприз: их ждал шоколадно-инжирный пирог, который испекли ещё до урагана, но покрыли свежей глазурью. Глазурь была белая, а на ней красными буквами было написано: «Поздравляю с первым успехом!»
Рени решила, что теперь они отправятся на поиски пера золотого ястреба, потому что в Русалочьей лагуне ночью может быть опасно. Русалки ночами заводят свои самые таинственные песнопения. Неуклюжики от этих звуков часто теряют рассудок, а феи так и вовсе превращаются в летучих мышей. Даже рыбы стараются не заплывать в лагуну по ночам.
А отправиться к ястребу ночью было как раз очень даже разумно. Рени сняла перекинутую через плечо лямку мешочка с пыльцой, развязала его и сыпанула понемногу на каждую из участниц поисков.
Пыльцы оставалось всего на два дня.
Расстояние от Площади Фей до реки зависело от того, какого размера захочет быть остров Нетинебудет. Сегодня его размеры были довольно внушительны, так что им предстоял немалый путь.
Феи пролетели над банановым лесом, с которым жестоко обошёлся ураган. Пролетели над деревней банановых фермеров тиффинов. Тиффины, у которых уши как у слонов, росточком доходят неуклюжикам примерно до пояса. Однако речь сейчас не о них. Заметим лишь, что феи с ними торгуют.
Похолодало. Прилла и Видия размахивали в полёте руками и ногами, чтобы согреться. А Рени было как всегда жарко, и она вытирала пот своим носовым листочком.
Видия то улетала вперёд, то возвращалась и критически наблюдала за полётом Приллы и Рени.
— Дорогушечки, — сказала она наконец, — вы так смешно машете крыльями! Непонятно, как вам вообще удаётся лететь.
Ни Прилла, ни Рени даже и не подумали ответить. Они волновались за Мать- Голубку. Прилла надеялась, что та не очень плоха. А Рени надеялась, что та пьёт достаточно жидкости. Они обе отказывались верить, что Мать-Голубка к этому времени могла уже умереть. Но где-то на краю сознания этот страх всё-таки гнездился.
После того как погибло яйцо, золотой ястреб стал что-то очень быстро уставать. Когда стемнело, он был рад вернуться в своё гнездо, которое было устроено на верху самого высокого из стоячих камней на другом берегу широкой реки.
Видия вспомнила, что ястребы обычно сваливаются с неба и, не медля ни секунды, накидываются на свою жертву. «Вот бы и феи могли бы так же!» — подумала она.
Золотой ястреб весь день летал позорно низко. Ему было боязно «сваливаться с неба». Он страшился разбиться о землю.
Рени слышала, что у золотого ястреба завораживающий взгляд. Как только он уставится на тебя своим взглядом, так ты теряешь волю и даже не можешь двинуться с места.
Зрение золотого ястреба ослабело. Он всегда мог летать как угодно высоко и при этом различать каждую травинку на лугу. Но сегодня он видел внизу только зелёное расплывшееся пятно. И хуже того: он два раза за день принял за кролика простой камень.
В конце концов он схватил было белку, но та мазанула его хвостом по глазам и удрала. Никогда ещё он не терпел такого унижения.
Через три часа феи достигли реки и двинулись вверх по течению. Видия, летевшая впереди, заметила гряду стоячих камней, окружённых соснами.
Феи опустились на верхушки деревьев и стали осторожно приближаться к гнезду. Ястреб был в гнезде — тёмным силуэтом он выделялся на фоне звёздного неба.
Ястреб не спал. Он промёрз до костей. Он боялся свалиться с камня.
Глава ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Рассказав Матери-Голубке о Питере, Динь испытала облегчение. Ей стало легче двигаться. Легче дышать. У неё прояснились мысли. Она даже сумела вспомнить ещё несколько забавных историй, от которых у Матери-Голубки загорелись глаза. Правда, только на минуточку.
Но когда наступила ночь, Голубка перестала слушать. Её голова беспомощно свесилась набок, а когда она уснула, дыхание её было более стеснённым, чем в прошлую ночь. Каждый выдох вырывался с хрипом, её тело пробирала дрожь. Динь прислушивалась, боясь, что следующий вдох окажется последним.
Ещё всего только двумя днями раньше ястреб обязательно уловил бы приближение фей. Но сейчас он ничего не услышал. А они подбирались к нему. Храбро — восемнадцать дюймов вперёд. В страхе — двенадцать дюймов назад. И вот уже их отделяло от него не более ярда. Он сидел, не шевелясь.
— Он не кажется золотым, — прошептала Прилла. — Он какой-то коричневый.
— Вот уж будет глупо, дорогие мои, если нас сожрёт не тот ястреб, который нам нужен, — съехидничала Видия.
В это время ястреб взъерошил перья. Они блеснули золотом.
— Рени, солнышко, а кто вытащит…
— …перо? — Рени прекрасно отдавала себе отчёт в том, что она ни за что на свете не сможет выщипнуть перо у живого существа. Логично было бы поручить это Видии, у той уже был опыт. Только Рени не хотела подвергать опасности её одну.
Она достала кинжал, которым её снабдила Динь.
— Видия, перо вытащишь ты, — сказала она. — А я подлечу и расположусь против его брюха. Если он на тебя нападёт, я проткну его кинжалом. Прилла, а ты покружись возле его головы. Только осторожно — держись подальше от клюва.
«Как же я с этим справлюсь? — подумала Прилла. — Впрочем, кто знает, может, у меня талант уворачиваться от клювов?»
Она послушно заняла позицию, как было велено. Крылышки её трепетали от страха.
Рени поместилась перед ястребом, держа кинжал наготове. Видия притронулась к перу на крыле птицы. Ястреб не почувствовал её прикосновения, но ощутил какое-то тепло возле головы и у живота.
Видия потянула перо. Ястреб дёрнулся. Что это? Кто-то собирается его убить? Ничего-ничего. У него оставалась ещё защита — магическая способность разделять с обидчиком ту боль, которую испытывал он сам. Он постарался к этой способности прибегнуть.
Боль распространилась у Видии по руке. Она продолжала тянуть, хотя боль усиливалась. Перо никак не вытаскивалось. Она стиснула зубы и потянула сильнее. Перо стало поддаваться. Она потянула ещё сильнее. Потом дёрнула что было мочи.
Вспомните, когда у вас что-то болело. Закройте глаза и представьте это себе. Может, боль Видии и ястреба была слабее вашей. А может, сильнее. Но, во всяком случае, это была самая сильная боль, какую им до сих пор доводилось испытать.
Они оба закричали так пронзительно, что даже маленькая звёздочка на небе мигнула.
Потом боль отступила, и перо оказалась у Видии в руках. Феи полетели прочь так быстро, как только могли. Прилла обернулась и крикнула:
— Спасибо, мистер Золотой Ястреб!
Ястреб не услышал. Он сидел, раскачиваясь на своём камне. От только что пережитой боли у него кружилась голова.
Видия вскоре оставила Приллу и Рени далеко позади.
Ей бы самое время осознать, как больно, когда заживо выщипывают перо. Ей бы признать, как жестоко она не раз обходилась с Матерью-Голубкой. Ей бы понять, что боль — это боль, всё равно, твоя она или чужая. Ей бы поклясться, что больше она никому не причинит боли намеренно.
Но вместо этого она убедила себя, что это ястреб обошёлся с ней жестоко. Что он сделал так, чтобы ей было больней, чем ему.