— И что тогда?
— А ты не задумывался, Иосиф Виссарионович? Вот скажи, кто будет определять при наступлении коммунизма меру человека, его достойность, заслуги в конце концов?
Вождь глубоко затянулся, что с ним случалось не часто, и встал с кресла. Прошёлся по кабинету, в раздумье разглядывая цветные гобелены на стенах. Так далеко в будущее он не заглядывал. И конечно же не верил во врождённую, или даже приобретённую честность и добропорядочность. И вопрос поставил его в тупик.
— Дальше пожалуйста, Алексей Львович.
— Вот и переходим к сути вопроса. Но сначала ответь на другой — что есть первостепенная задача истинно верующего человека? Правильно, построить Царство Божие на земле. И пусть сейчас мы преодолеваем искушения и соблазны, но они временны, а потом каждому воздастся по делам и грехам его. И Господь будет определять достойных. Улавливаешь аналогию?
— Ты хочешь сказать что…?
— Именно! Коммунизм — суть высшая степень развития любви к богу. И каждый шаг в его сторону приближает нас к торжеству….
— Коммунизма?
— Царства Божьего! И, соответственно, наши противники — богомерзкие еретики и пособники нечистого.
Дымящаяся трубка с негромким стуком упала на столешницу, разломившись у самой чашки, оттуда срикошетила на ковёр, чуть не устроив пожар, но Сталин только затоптал сапогом тлеющий уголёк, не торопясь поднимать обломки. Даже его искушённая в политической борьбе натура требовала некоторого времени на усваивание новой теории. А портрет Карла Маркса на стене как-то спал с лица и отвернулся. И только с иконы из-за спины Иосифа Виссарионовича одобрительно улыбался Михаил Архангел, показывая поднятый вверх большой палец.
— Подожди, товарищ Акифьев, а как это относится к космосу?
— Что тут непонятного? Человек должен стремиться к богу?
— Согласно последним постановлениям партии и правительства — должен, — подтвердил лучший друг советских священнослужителей.
— Вот! И потому лучшие представители будут отправлены к нему на личную встречу. Чего так удивляешься? Нет, я имел ввиду не расстрелы, а космические корабли.
— Так их у нас нет.
— Ну и что? Будем пока проводить подготовительную работу, составим планы, проработаем кодекс строителя космонавтики.
— Как-то не по-русски звучит, — поморщился Сталин.
— Пусть будут называться звездопроходцами, не в этом суть. А в том, что мы сразу зададим высокую цель, к которой будут стремиться и будущие поколения, и наши современники.
— А сейчас не стремятся?
— А сейчас нет. Разве что теоретически. Где коммунизм и где нынешняя жизнь? А звёзды…, а вот они, только голову подними. И главный стимул — туда можно попасть при жизни
Иосиф Виссарионович опять прошёлся по кабинету. Картина перед глазами вырисовывалась заманчивая. И что интересно — вполне осуществимая. Русский народ всегда с удовольствием брался за безнадёжные задачи и умудрялся решать их с минимальными для себя потерями. И всегда вопреки здравому смыслу.
А тут одни сплошные выгоды для государства. Во-первых, появляется замечательная возможность ткнуть интеллигенцию, преимущественно творческую, мордой об стол. Что вы, господа-товарищи, сделали для того, чтобы народ быстрее пришёл к коммунизму? Ах, вы писали про кареты на эллиптических рессорах? Тогда извольте взять в руки топор и пилу, и отправиться в вятские леса заготавливать топливо для будущих космических кораблей. Что говорите? Ракеты будут летать на керосине? Возможно…. Но пока потренируемся на дровах.
А потом…, что потом? Нет, сначала проведём соответствующую разъяснительную работу, создадим образ советского человека стремящегося к звёздам. А кто туда не хочет, тот козёл! Хотя об этом в газетах писать не стоит, не поймут. Но денег на программу всё равно придётся сколько-нибудь выделить, ещё бы знать где их найти.
— Алексей Львович, у тебя есть деньги?
— Есть, Иосиф Виссарионович, тысячи полторы с собой.
— Нет, я вообще, в глобальном смысле….
— Тогда нет, — Акифьев тяжело вздохнул и подёргал себя за бороду, что у него означало высшую степень печали. — Да и откуда? Сам знаешь, все епархии на голом окладе сидят, да ещё облигации церковного займа на половину зарплаты покупают.
— Какого ещё займа?
— А на что я тебе уже четвёртый истребительный полк сформировал? Или прикажешь ордена в ломбарде закладывать? Слушай, а может нам войну кому объявить?
— Война — дорогое удовольствие. Да и грех.
— Уж я побольше твоего в грехах разбираюсь, — парировал Патриарх. — Мы же не захватническую, так, братскую помощь кому оказать…. За контрибуцию.
— И кого ты имеешь ввиду?
— Я? Никого. А вот самолёты по твою душу с чехословацких аэродромов взлетали.
— Да, но направляли-то их из туманного Альбиона.
— Знаю, — опять вздохнул Алексей Львович, — но нам с ними пока не тягаться. А вот представь…, поднять бы пару полков, да по Лондону… Красота! А то непорядок, Румынию можно бомбить, а Англию нельзя.
— Какую ещё Румынию? — не понял Сталин.
— Разве не слышал про недавний инцидент? Румыны хотели на Галицийский Каганат напасть. Ах да, ты же занят был, не стали такими пустяками отвлекать.
— И что там произошло?
— Небольшой конфликт…, но сейчас на литовско-турецкой границе тишина.
— Разве у товарища Деникина есть с Турцией граница?
— Как номинально Каганат является его вассалом.
В дверь осторожно постучали, и появившийся Поскрёбышев, в обязательном сопровождении длинноногих девиц, доложил о прибытии глав дружественных государств. Таковыми, главами, а не державами, были Соломон Борухович Сагалевич, Антон Иванович Деникин, и Хокон Седьмой, которому нумерация заменяла фамилию и отчество. Представителя Японии, как ещё не заслужившей доверия, решено было не приглашать. Тем более отсутствие в японском языке буквы "Л" могло привести к конфузу при поименовании большинства из присутствующих.
Один президент, один Великий Князь, один король и один вождь (в европейском смысле этого слова), собрались сегодня чтобы обсудить завтрашнюю церемонию коронации и согласовать свои речи, которые будут произнесены экспромтом. Фонограммы же протокольных выступлений подготовили заранее. Мероприятие планировалось серьёзное, и пускать его на самотёк никто не собирался.
Пока секретари накрывали стол, а Патриарх увёл в уголок норвежского короля, обсудить с ним, как с единственным монархом, нюансы торжественного вручения меча Даниила Галицкого, товарищ Сталин взял в оборот Деникина и Сагалевича. Антон Иванович выразил полное недоумение, знать мол не знаю, вместе были, а Соломон Борухович округлил глаза:
— Надо же, какие негодяи!
— Кто?
— Да каган, племянник мой. Он утверждал, что направил туда войска исключительно для обеспечения сохранности пожертвований, собранных трудолюбивым и очень умным румынским народом для выражения признательности Советскому Союзу.
— За что признательность?
— А за всё!
Иосиф Виссарионович пристально посмотрел на президента Балтийской Конфедерации:
— Врёте же….
— Таки да! Но исключительно в благородных целях.
— Каких?
— У моего племянника появляется выход к Чёрному морю, а у вас, товарищ, сто миллионов фунтов и репутация миротворца, сдерживающего кровожадные порывы своих союзников.
— Сомнительная репутация….
— Да что Вы говорите? Да за сто пятьдесят миллионов я готов прослыть кем угодно, даже антисемитом.
— Соломон Борухович, но зачем Вам кусок Болгарии?
— А им зачем, Иосиф Виссарионович? Они там все молодые и здоровые, пью ракию и сливовицу, зачем им море? Или они такие же старые, как бедный Соломон, уговоривший румын пожертвовать триста миллионов?
— И Плоешти?
— Я таки разве это не сказал?
Глава 15
Вам, Зизи, никогда не понять,
Сидя в благополучном Париже,
Что такое по-русски "едрить твою мать",
В исполненьи финансовой биржи.
В этой странной, могучей стране
Бизнес чествуют все до едина.
А в сторонке толчётся мужик в зипуне,
И приветливо машет дубиной.
Сергей Трофимов
Прохладное лето 34-го. Дрогичин.
Нарком обороны окинул критическим взглядом принарядившегося председателя колхоза имени Столыпина:
— Нет, Александр Фёдорович, так не пойдёт.
— А что не так? — спросил Беляков, поворачиваясь перед большим, в рост человека зеркалом. — Бабочка не в тон носкам?
— Ну…, как тебе сказать? — Каменев неопределённо покрутил рукой. — Может они и в тон, только этого не видно. И вообще, зачем сапоги надел?
— А ты?
— У меня к парадному мундиру положены. А к смокингу лучше лаковые штиблеты подойдут, — посоветовал Сергей Сергеевич.
Больше он ничего не успел сказать, потому что стремительно открылась дверь, и в комнату влетел запыхавшийся Булгаков:
— Вы долго ещё? Будьте на месте через двадцать минут. Роли заучили?
— Ох, грехи мои тяжкие, — ответил Александр Фёдорович, стягивая с себя сапоги с узким голенищем, за которые отдал четыре сотни честно заработанных рублей. — А без меня никак?
— Никак, — отрезал нарком культуры. — Вы, товарищ Беляков, вместе с Иосифом Виссарионовичем будете представлять на коронации весь русский народ.
— Ну почему я? Пусть Каганович представляет.
— Нельзя, он пойдёт в составе дружной семьи братских народов. И не спорьте, сценарий утверждён окончательно и обжалованию не подлежит. Ну что, вперёд?
День выдался на славу, солнечный но не жаркий, как и всё лето. По случаю торжеств в городе был объявлен выходной, и заранее ликующие толпы народа стекались на площадь перед Сретенским собором по трём главным, и единственным, улицам Дрогичина — Пинской, Хомской, и ещё одной, названия которой председатель не помнил. Лепота…, празднично одетые местные женщины в коротеньких, почти на две пяди выше щиколотки, платьях; маскирующиеся под крестьян слушатели Военной Академии, все до единого в шляпах-канотье местного производства…. Дети с воздушными шарами в руках. Знамёна с Великокняжеским гербом — белым всадником на красном поле, на щите которого серп и молот. Радостные блики в прицелах снайперов на крышах домов…