елуи перестали доставлять мне радость. Ей же — наоборот. Беатриче была ненасытна.
Когда мы немного отдохнули, она стала меня расспрашивать, как я сюда попал. Тогда я рассказал ей о том, что видел над прудом много лет назад, признавшись, как сильно мне хотелось увидеть ее еще раз. Тогда, обеспокоенная, она спросила, кто еще знал о нашем походе.
— Если не считать графа Лодовико и слуги семьи Мальфикано — никто.
Тут Беатриче ненадолго задумалась.
— Меня предупреждали, что готовится засада. Я не верила… А ты видел, кто конкретно командовал нападением?
— Capitano Барццуоли.
— Porca madonna! Я же могла это предвидеть, тем более, если учесть, что в забаве участвовали Торелли, Пацци и Гривальди… За ними могли шпионить ищейки, служащие другой партии. Ну а того сумасшедшего видел?
— Кого?
— Брата Пьедимонте. Я его боюсь. В предсказаниях Аурелии сказано, что по его причине придет страшное несчастье. Море огня, море крови.
— А вы не можете его удержать?
— Как?
— Колдовством!
Беатриче расхохоталась.
— Ты веришь в колдовство, парень? Я — нет. Аурелия — дело другое, она разбирается в травах, умеет лечить и ворожить. В ее семействе сохранились, переносимые из поколения в поколения знания древних авгуров и гаруспиков[6], только она не умеет ни чудес творить, ни прибегать к помощи сатаны, которого она, как сама мне клялась, никогда не встречала.
— Но я же сам видел, как в результате ваших предприятий полил дождь.
— Так ведь он и так должен был пойти. Аурелия, а в особенности, ее ревматические кости, прекрасно предсказывает перемену погоды.
— Ну а та церемония… Ты как Кибела?
— Для меня то было игрой, для Аурелии — заработком. Ведь запасы человеческой наивности бесконечны. А вот сегодня… Неужто ты считаешь, будто бы видел настоящий шабаш? Разве прилетал кто-нибудь на метле или петухе? Или появился сатана собственным лицом? Нет! Паре десятков уважаемых граждан захотелось потрахаться на пленере и пережить чуточку языческого ужастика… Хотя теперь, как я подозреваю, у многих теперь мурашки по коже бегают.
Через пару часов, отвалив плиты, маскирующие вход во второй туннель, иы выбрались наружу через руины этрусской гробницы. В возбуждении я совершенно позабыл с места своих любовных возбуждений какую-либо памятку, а к тому же я потерял нож, полученный от капитана Массимо. Возвращались мы по горам, подальше от людского жилья. Под самой Розеттиной мы разделились. Беатриче жарко поцеловала меня.
— Прощай, ragazzo! Мы уже никогда не встретимся.
— Почему?
— Вскоре я покину этот город. Помни, верь в себя. Аурелия, которая довольно неплохо умеет ворожить, утверждает, что тебя ожидает большое будущее. Что ты изменишь судьбы мира.
— Я?
— Повторю только то, что говорила она.
Был уже почти что полдень, когда я очутился в Розеттине. Город кипел. Возбужденные люди, забросив работу, собирались в кучи и говорили только об одном: о ночной операции городской стражи и об утренней проповеди фра Джузеппе.
— Схватили, якобы, два десятка колдунов и столько же ведьм.
— Да не два десятка, а две сотни.
— И среди них представители наилучших семейств.
— Сама донна Гривальди с сатаной спаривалась!
— А потому что лишь сатана мог желать иметь эту бабищу.
Наибольшая толкучка царила перед Palazzo delia Guistizzia, куда доставили арестованных, и где трибунал отцов доминиканцев под председательством самого кардинала Гаэтани начал свое расследование. Как говорили, в них участвовал и Пьедимонте. Среди черни я видел и перепуганных представителей родов, из которых были арестованные, они пытались хоть что-то пытались узнать про ожидавшей их близких судьбе. Некая толстая торговка, увидав адмирала Торелли, высокого мужчину с благородным лицом, который пришел расспросить о задержанном сыне, грубо заорала ему:
— Отец колдуна, отец колдуна!
И на вельможу посыпались куски грязи и конского навоза.
У нас дома я застал атмосферу наивысшего напряжения. Цирюльня была закрыта, а капитан Массимо, который стерег закрытые ворота, выглянул через маленькое окошко.
— Господи, сынок, куда же ты подевался? Вот уже два дня тебя все разыскивают; твой дядя Бенедетто весь на нервах, а у донны Джованнины был очередной приступ.
— И…
— Язык у нее совершенно отобрало, она лежит словно колода, медик говорит, что никаких особых надежд у нее нет.
— Бегу к ней!
Массимо раскрыл створки, а впустив меня, тщательно закрыл их на засов.
— Падре Браккони станет спрашивать, где ты был. Станет, — с нажимом повторил он.
К этому я был готов.
— Граф Мальфикано взял меня с собой на охоту, — сообщил я.
Тетка лежала на кровати, и была она белее простыни. Казалось, она уже и не жива. Но, слыша наши шаги, женщина открыла один глаз. Меня она узнала. Уголок губ в левой, не охваченной параличом части лица, дрогнул в эрзаце улыбки.
— Я тут, тетя, — сказал я. — Целый и здоровый.
Она протянула мне худую, высохшую руку… Я осторожно взял ее, начал ласкать. И рассказывал про свой поход в горы, описывая красоты природы, прелесть солнечного заката. Я ще долго говорил что-то и после того, как она заснула.
Потом я побежал в мастерскую Маркус. Он не работал; сидел бледный, запухший, с бутылкой в руке.
— Хочешь? — протянул он ее в мою сторону.
— Я не стал отвечать, просто сделал хороший глоток огненной жидкости, так что глаза чуть не вышли из орбит.
— Учитель, можешь ли ты объяснить, что происходит? — спросил я.
— Начинается охота.
Я не понял.
— Охота на ведьм. Как в Аррасе в средине пятнадцатого века, как еще совсем недавно в Камбрезисе, как во Фриуле. Всегда это проходит одинаково: одни и те же, иррациональные обвинения, пытки, суд, костер. И безвинные жертвы.
— А если схваченные докажут свою невиновность, если окажется, что то был не настоящий шабаш, а только лишь глупая забава…
Маркус внимательно поглядел на меня.
— Святая простота; они ведь давно уже осуждены. Этот тощий доморослый Торквемада давно уже готовился к этой операции. Народ же почуял кровь. А когда простонародье почует кровь, в особенности, если это кровь людей богатых и влиятельных, до сих пор неприкасаемых, оно делается еще более заядлым, чем гончая, идущая по кровавому следу. Сам подумай, это событие очень многим будет на руку. Оно отвращает внимание черни от реальных проблем, усиливает имперскую партию в Синьории. Вот, погляди, у меня здесь список схваченных. Как-то так случилось, что в него включены люди, ассоциируемые с папской партией. Если бы у меня юыла хотя юы тень доказательств, я сказал бы, что это очередная интрига Мальфикано…
Тут я чуть не захлебнулся.
— Пей, не спеша, жаль содержимого. — Ван Тарн отобрал у меня бутылку. — А кроме того, сейчас тебя начнет расспрашивать падре. Нужно быть очень внимательным…
— Почему вы, учитель, считаете, будто бы я должен быть очень внимательным?
— Чтобы не ляпнуть какой-нибудь глупости. Я ведь знаю, что ты там был.
Мне показалось, будто бы он разговаривал с Беатриче, только Маркусу и не нужно было с кем-то говорить, чтобы узнать правду.
— На твоих сабо до сих пор красная пыль из Монтана Росса, к колету прицепились ягоды боярышника, из-за того, что ты продирался сквозь заросли. Но не бойся, я тебя не выдам. Впрочем, знаю я их эти невинные забавы. И даже знаю, как станут описывать их на пытках.
— Рывком он сорвал покрывало на мольберте. Я замер: там был изображен знакомый античный круг, пруд; изогнувшиеся в танце обнаженные женщины. Некоторые из них били поклоны громадбному дьяволу на козлиных ногах с мордой то ли змеи, то ли насекомого; а над развалинами вздымались десятки созданий, настолько страшных, что я окаменел, видя их.
— Ты видел все это, учитель?
— Выдумал, — рассмеялся тот. — Но на пытках нечто подобное выдумает даже человек, човершенено лишенный фантазии.
Падре Филиппо появился только к ужину. Усталый, он едва лишь меня заметил. Только за супом гневно рявкнул:
— Ты меня ужасно подвел, Альфредо. Его Преосвященство спрашивал о тебе, а ты…
— Мы с молодым графом заблудились во время охоты.
— И на что же вы охотились в эту пору, потому что, насколько мне известно… — перебил он меня. Но не закончил, так раздались громкие удары в дверь. И тут же мы услышали отчаянный женский крик:
— О Господи! Да пропустите же меня к моему священнику!
Иезуит вздрогнул. Точно так же, как и я, он узнал голос Ариадны Пацци. Священник нервно сглотнул слюну и обратился к Массимо:
— Откройте, капитан.
Женщина вскочила в вестибюль, словно перепуганная куропатка. Одежда и волосы женщины были в беспорядке. На пухлых щеках были видны следы слез. Она сразу же упала на колени перед священником и завела:
— Спасите меня, падре. Они уже чуть было меня не схватили, но я сбежала. Они повсюду разыскивают Аурелию… Мою кухарку… Только я ни о чем не знаю, клянусь. Я сама была в городе, а шабаш состоялся в моем имении. И теперь меня подвергнут пыткам, О Боже, Боже…
— Успокойся, женщина. — Никогда еще я не слышал, чтобы голос моего "отца-отца" звучал столь бесстрастно. — Если ты невиновна, как говоришь, в что я горячо верю, с тобой ничего не случится. Давай пройдем в соседнее помещение, ты откроешь мне сердце…
И они вышли.
— Дура-баба, вместо того, чтобы приходить сюда, ей следовало бы бежать из города, — прокомментировал случившееся Бенедетто. — Помню, что лет десять назад случилось в Аквилее. А ведь там нашли всего одну ведьму, а не целое стадо.
Какое-то время все молча ели. У меня аппетита не было.
— Альфредо! — Из-за двери часовни показалась голова дона Филиппо. — Если перед тем он был бледен, то теперь его лицо налилось багрянцем. — Побеги к брату Джузеппе и попроси незамедлительно прибыть сюда, еще сообщи капитану Барццуоли, что у меня имеется свидетель, готовый дать показания. — Видя мою нерешительность, он прибавил: — Я должен сделать все, чтобы спасти бессмертную душу этой женщины.