Ее я встретил возле искусственной лагуны. В своем закрытом купальнике она выглядела исключительно манящей.
— Выкупаешься, Альдо? — спросила девушка.
— Возможно, позднее.
Торрезе свернул к лифту, который вел к гаражу, я же вошел в дом. Там поднял телефонную трубку и позвонил Габриэлю. Тот все так же не отвечал.
В кабинете я открыл компьютер и просмотрел высланные мне файлы. Поначалу открыл рапорт об отношениях внутри Консорциума. Не знаю, насколько Торрезе представил ситуацию объективно, но из отчета следовало, что исчезновение Гурбиани открыло существование двух сражающихся друг с другом фракций. Одну — желающую сохранить status quo — образовывала группа, концентрирующаяся вокруг Розенкранца и Лили Уотсон; во вторую, стремящуюся получить большую автономию всех теле- и радиостанций, киностудий, фотоателье, печатных изданий, типографий и сети клубов, входящих в состав империи, входили люди Леона Бьянко из "Эротикона" и свора Летиции Ромеро из "Минеттио" и Клубов Веселого Поросенка. Между ними лавировали прагматики, к которым Лука причислил Липпи, вот только эта группа таяла на глазах. Сам Торрезе располагался над фракциями, представляя самого себя как функционера, безусловно преданного Гурбиани. Впрочем, возможно, что он таким и был. Рапорт не содержал заключений, но давал понять, что фракция Розенкранца и Уотсон обрела определенный перевес.
Уроки одного из моих учителей, Макиавелли, приказывали стать союзником более слабого.
Затем, с некоторым опасением, я заглянул в файл, касающийся моей жены. Биография Моники была краткой. Подтвердилось все то, что она о себе рассказывала: школа медсестер, начатое и прерванное высшее медицинское образование, стажировка в хирургической клинике в Вероне. Лука прибавил еще и выписку из полицейских отчетов о ее заработках на жизнь в течение последних двух с половиной лет в качестве дамы для компании. Затем я нашел распечатку с ее банковского счета. Удивительно малого. Проблему, однако, решили переводы. Все в частную неврологическую клинику под Неаполем. Зачем? Благодаря сведениям со следующей страницы, все сделалось ясным. Три года назад в тамошнее реабилитационное отделение попал пятнадцатилетний Джованни Мазур. После неудачного прыжка вниз головой со скал в Пиккола Марина на Капри у него был поврежден спинной мозг. Парень был парализован. Интенсивные и дорогостоящие реабилитационные процедуры вернули ему частичное владение одной рукой. Добрый Боже! Неужто я так ошибся в собственных оценках? До этого момента я считал Монику современной куртизанкой, хладнокровной, расчетливой, бессердечной… Тем временем, всю свою жизнь она посвятила спасению брата…
Я почувствовал себя совершенно глупо. Неожиданно захотелось переговорить с собственной супругой. Без свидетелей и без подслушивающих устройств.
Монику я застал над крытой лагуной, над которой, несмотря на приближающиеся сумерки, ярко светило искусственное солнце. Я предложил ей ночную прогулку, что Моника приняла с восхищением. На лифте мы спустились на нижний уровень. В гараже тут же появился Франко, мой первый шофер. Я хотел его отправить, никакой угрозы не чувствовал. Никому ведь не могло прийти в голову, что Гурбиани пожелает именно сейчас покинуть собственную твердыню. Шофер начал протестовать.
— Синьор Лука приказал мне…
— Я отменяю его приказ, Франко, сегодня ты мне не будешь нужен, — сказал я и попросил Монику сесть за руль "ламборджини".
— С удовольствием. А куда ты хочешь поехать? — с легким изумлением спросила та.
— Прямо перед собой.
Я уверен, что охранник поехал за нами, но нам удалось от него оторваться. Моя жена на автостраде ехала со скоростью более двухсот километров в час. А потом молниеносно свернула в лабиринт улочек какого-то городка, а уже там свернула в сторону Розеттины. А потом мы съехали на обочину пустой деревенской дороги. И обождали там с четверть часа. Никто не показался. Если даже кто-то преследовал нас, то делал это чрезвычайно умело. Весьма оптимистически я предположил, что мы обманули всех тех, которым хотелось бы помешать нашей интимности. Мы были одни: мы, автомобиль и ночь. Мотаясь из стороны в сторону, постоянно меняя маршрут, в конце концов мы добрались до Монтана Росса. Я попросил Монику остановиться на боковой улочке.
— Мы возвращаемся домой к Паоло? — с удивлением спросила та.
— Чуточку дальше.
Еще вчера, когда мы отправлялись на церемонию заключения брака, я заметил дорожный указатель и рекламу Археологического Парка. Судя по карте, он включал в себя все давнее имение донны Пацци с акведуком, прудом и священным кругом. О таком месте для нынешней ночи можно было только мечтать. Пешком мы спустились к воротам парка.
— В это время здесь все давным-давно уже закрыто, — сказала Моника. — Впрочем, ты и сам видишь вывеску: "Chiuso".
— У меня постоянный пропуск на вход в любое время дня и ночи, — ответил на это я.
И с моей стороны это не было пустой похвальбой. За две сотни евро мы не только прошли на территорию раскопок, но еще и получили от охранника бутылку вина, путеводитель и заверение, что во время прогулки нам никто не станет мешать. До самого утра..
Солнце давно уже скрылось за горизонтом, но ночь была не темной, все небо усеяно звездами. Дорогу я знал. Место не сильно изменилось, над ним все так же вздымался смолистый запах пиний. Значительная часть сорняков выкорчевали, мусор с тропинок убрали. Одно крыло римской виллы отреставрировали, в священном кругу установили прожекторы и динамики, предназначенные, как сообщила мне Моника, для даваемых по выходным представлений типа luce e suono (свет и звук — ит.). Пара гигантских кипарисов должна была расти на этих склонах еще в мои времена.
Священный источник засыпали еще в XVII веке, так что воду в пруд сейчас подавали из водопровода. Цикады орали как сумасшедшие. Мы сидели в тени уцелевшего угла атриума, в том самом месте, где Беатриче когда-то предавалась культовому разврату.
— Насколько я понимаю, мы здесь не напрасно, — сказала Моника.
— Ты просила, чтобы я рассказал тебе о себе. Сейчас я исполню твою просьбу, — торжественно пообещал я. — Так вот, на самом деле меня зовут Альфредо Деросси. С того момента, когда, по желанию французского монарха, я создал железного пса, двигающего головой и глазами, пускающего пар из пасти, ко мне пристало прозвище "Il Cane".
— "Il Cane"? Не надо так шутить, человека, о котором ты говоришь, казнили три с половиной столетия назад. Ты должен был быть его духом…
— Или же его повторным воплощением. К тому же, перенесенным в тело собственного прапрапраправнука. Но, если ты желаешь узнать правду, то выслушай меня, по мере возможности не перебивая, история будет довольно длинная, но, похоже, занимательная. Мой отец, Луиджи Деросси, был пьяницей и поэтом. В те времена подобное частенько шло в паре…
Моника не перебивала. Я рассказывал ей, самое малое, два часа. Слушала она с удивлением, тихая, иногда только из нее вырывалось коротенькое "Ох!" или обычный вздох. Тем временем взошла Луна: громадная, щекастая, так что я прекрасно видел прелестное лицо своей супруги, то испуганное, то веселое. Дополнительное освещение обеспечивало зарево огней над Розеттиной.
— Я прекрасно понимаю, что все это звучит словно литературная концепция. И не могу объяснить, каким образом мое "я" переместилось в тело Гурбиани, вытесняя его собственное сознание, — пытался объяснить я. — Замешана ли во всем этом магия Колодца Проклятых или же некий высший замысел провидения? Во всяком случае, я здесь, с тобой, отверженный иным временем, изумленный, почти что, как ты… И уж наверняка тут и останусь.
— Бедняжка, — Моника прижала меня к себе, поцеловала. И в этом поцелуе было сочувствие, нежность, а возможно — и нечто большее. Я тоже обнял ее. На вкус Моника была словно зрелый плод. От нее пахло персиком, нежным и сочным. Я расстегивал ее пуговки, целуя чудные груди, она же выгнулась дугой, чтобы я мог снять ее трусики. Я был полностью готов, но не спешил, чувствуя, что здесь нечто большее, чем минутное телесное желание или неожиданное извержение, оставляющее после себя лишь остывший кратер. Добрый мой Боже! Неужто в моем сердце, высохшем, словно верблюжья колючка, еще раз родилась надежда на любовь…
Совершенно неожиданно вернулось осознание реальности. Я тут же прекратил ласки и положил палец на губы Моники. Некое чувство подсказало мне, что мы не одни. У меня чуткий слух человека, побывавшего в массе неприятностей. Сложно было сказать, что обеспокоило меня в этом случае. То ли то было изменение тональности в треске цикад, упавший камушек, сломанная веточка… Нечто, то ли человек, то ли зверь, очутилось неподалеку от нас. И оно старалось, чтобы мы не заметили его присутствия. Тут же вспомнился Торрезе, его сконцентрированное, чуткое лицо. Я посчитал, что нам как можно скорее необходимо покинуть эту пустошь.
— Я обязательно должен прочитать тебе свой сонет, посвященный Беатриче… — громко произнес я. — Дай-ка я его вспомню… — говоря все это, я потянул Монику за собой. На коленях мы ползли в сторону аркады, ведущей к давнему cubiculum (спальня — лат.). Вокруг царила ничем не нарушаемая тишина. Может я ошибался, быть может, это давало знать о себе чрезмерно впечатлительное воображение художника? Подул ветер. Мой обостренное, чуть ли не животное обоняние позволило мне сразу же почуять ненавистный запах людского пота. Некто враждебный мне, ведь не случайный же турист, прятался где-то справа и выше нас. Быть может, он таился на том самом месте, с которого мы вместе с графом Лодовико когда-то наблюдали за оргией… Ползя среди крапивы и колючек, прораставших через щели между каменными плитами, мы успешно минули давнюю спальню. До безопасных дебрей оливковой рощи осталось буквально несколько шагов, к сожалению, по ничем не прикрытому пространству. Я надеялся на то, что если внимание чужака удастся сконцентрировать на пруду, мы сможем перескочить это пустое место.