— Допустим. Только откуда бы такое доверие моей оценке? Я ведь и обмануть тебя могу.
— Не можешь, — глянул через плечо Клим. — У тебя ж все твои мысли обычно прямо на лбу отпечатаны, вот я — спокойствия ради — за лбом следить и буду.
За дверь Метелин вылетел пулей всегда точного золотцевского револьвера, но в спину ему донеслось: «Всё равно ж ещё до утра ко мне вернешься, мог бы и не бегать лишний раз!»
Без драки слова оседали в нём гадкой мутью, но пришлось стерпеть — драка в этом кабаке, столь близком к «квартирам», тайной не останется. Слишком легко из-за наказания за драку лишиться свободы распоряжаться собой в ближайшие дни.
А свобода эта нужна — чем дольше Клим говорил, тем яснее становилось Метелину, что упущенного свидания с взрывателем он себе не простит.
Если это действительно человек, бежавший из Петерберга, Метелину он нужен. Невозможно ведь заниматься бесконечной чепухой в Резервной Армии, пока в Петерберге взрывают дома. Закроешь глаза, представишь хоть на мгновение такой немыслимый поворот — и уже никогда не найдёшься с ответом, что ты вообще делаешь в Столице, когда твой город перевернулся с ног на голову.
День за днём Метелин твердил себе, что ему не принадлежит ни собственное имя, ни титул, ни обеспеченные именем и титулом блага. Вот только город, в котором прожита почти вся эта бестолковая, ворованная и случайная жизнь, у себя не отнимешь. Он, наверно, и есть то единственное, что было с Метелиным на самом деле.
То, за что не стыдно цепляться, если уж предусмотрена в человеческом устройстве эта потребность.
Внизу же успело прибавиться ещё шинелей — но с офицерскими погонами. Новые ночные посетители сгрудились вокруг орхидеи, так изумившей при входе и Метелина.
— Мамаша, да вы, как я погляжу, придерживаетесь самых радикальных взглядов! — приставал к старухе-хозяйке чрезмерно, буквально до тошноты надушенный поручик. Кошмарный шлейф его духов даже привёл Метелина в чувства.
— Сгиньте, окаянные! Битый час выручку не могу сосчитать, больно много вас сегодня, идёте и идёте.
— Ах, мамаша, скоро вы от нас отдохнёте, скоро вы поплачете о нас! — раскривлялся молодой совсем капитан. — Мы, мамаша, отправляемся на войну.
Старуха-хозяйка замахала полотенцем, всё пытаясь обойти офицерскую толпу.
— Не верите, мамаша? А будете, непременно будете корить себя, что не наполнили нам прощальных стопок, когда утром объявят о мобилизации!
— Вы так не шутите, ваше благородие! — откликнулся из-за стола рядовых усатый здоровяк.
— Так разве же мы шутим? — до тошноты надушенный поручик лихо перемахнул к орхидее и воздел её над головой совершенно театральным жестом. — Мы с балета, но в этом городе никак нельзя посмотреть достойный балет, не посмотрев заодно на Патриаршие палаты и Штаб. Знали бы вы, какой балет сейчас творится там!
Метелин с тревожным каким-то предчувствием ещё раз оглядел раскрасневшихся от шутовства и мороза офицеров.
— По площади между Штабом и палатами шныряют посыльные, но нам повезло, — белозубо улыбнулся капитан, — мы имели честь лицезреть самого генерала Грудова! И он, представьте себе, шёл через площадь на поклон к Четвёртому Патриархату, едва не срываясь на бег. Староват, староват генерал для таких забав — поскользнулся, бедняга, от спешки и перед самой лестницей сверзился прямиком на личное авто графа Тепловодищева!
Очень хотелось тряхнуть хорошенечко за грудки это офицерское дурачьё и переспросить, непременно переспросить, в самом ли деле они видели личное авто графа Тепловодищева.
Примерещившуюся этой ночью «Метель».
— Так что будьте любезны, похмеляйтесь скорее! — карикатурно приказным тоном гаркнул надушенный поручик. — К подъёму все должны быть по месту квартирования. Штаб желает скомандовать нам пройтись строевым шагом по орхидеям. Скоро — быть может, уже в понедельник — Резервная Армия выдвигается на Петерберг!
Глава 61. Души нет
В понедельник у хэра Ройша испортился почерк. Он затруднялся объяснить, в чём именно состояло дело, но пальцы его правой руки стали вдруг непослушными и деревянными, так что меленькие хэрройшевские буквы разъехались, будто размытые дождём. Кроме того, в безымянном пальце отчётливо покалывало.
Во вторник хэр Ройш почувствовал сонливость, что было удивительно, поскольку раздражение из-за невозможности писать теоретически должно было держать его на ногах. Однако спать хотелось весьма, и голова, в минуту невзгод склонная ныть, на сей раз тоже обернулась деревом.
Но лишь в четверг, когда матушка пожаловалась, что в перетопленном особняке невозможно дышать, хэр Ройш вынужден был признать, что заболел. Болеть он не умел: отец видел в неспособности предугадать хворь заранее и избавиться от неё профилактически такую же недальновидность, как в неспособности предугадать настроения Четвёртого Патриархата, и потому лечение в доме Ройшей не почитали.
Тем не менее известно, куда завела отца профилактика, злорадно подумал хэр Ройш, забираясь в одеяла. Недуг его был, во-первых, чрезвычайно некстати, а во-вторых, совершенно непонятен, так что в пятницу он сдался и позвал Приблева.
«Вы знаете, хэр Ройш, я же не врач, — задумался тот, окончив осмотр, — ну, ха, не совсем врач. Я понимаю, что вами, наверное, руководят соображения безопасности, но, право… А впрочем, брат мой нынче совсем поселился в Порту! Подружился с забэевскими аптекарями — слыхали?.. Кто-то упоминал, что вы с ними знакомы, а Юр возьми да и подключи их к наследию лорда Пэттикота…»
«Мой диагноз, господин Приблев», — сухо потребовал хэр Ройш.
«Не имею понятия, — Приблев беспечно развёл руками, — я не врач! Мне не кажется, что у вас некая инфекция, и в подушки вы зря лезете — температура тоже нормальная. Можно, конечно, посмотреть кровь, но, по-моему, ничего у вас не воспалено… Думаю, вам просто нужен отдых».
«Отдых?»
«Отдых. Когда вы в последний раз расслаблялись?»
«Глупости. Я вовсе не чувствую себя усталым».
Приблев досадливо постучал хэру Ройшу по запястью стетоскопом.
«Во-первых, это даже фактически неверно, сонливость является очевидным проявлением усталости. Во-вторых… Знаете, на росской земле любят говорить, что недуги тела — это отражение недугов души. Интересно, кстати, может ли так быть у людей из печи. Но вы точно не печной, так что я вас заверяю: это усталость, переживания какие-то… что-то подобное. Вообще европейская медицина подобное отрицает, так что нет ничего удивительного и в вашем скепсисе… Думаете, случайно мистер Фрайд уехал сюда, к росам? Не хотят Европы душу лечить! А я так считаю, росскому человеку без лечения души никуда».
«Во-первых, души нет, — сердито передразнил хэр Ройш, — а во-вторых, у меня с ней всё в порядке».
Приблев снова задумался, на сей раз постукивая стетоскопом по собственным наверняка нестерильным губам.
«Полагаете? То есть я, конечно, не суюсь, и тут никто, кроме вас, доподлинно знать не может — ну, ха, разве что мистер Фрайд. Но сугубо житейски предполагаю: неужели в такой момент душа может быть спокойна? После того, что мы сделали… Мы, конечно, много чего сделали, и с логической точки зрения с графом Тепловодищевым вышло не хуже, чем, скажем, с бароном Копчевигом, но я, знаете, чем дольше живу, тем яснее вижу, что логическая точка зрения обычно мало кого интересует. Четвёртый Патриархат ведь наверняка… — он осёкся, вгрызся в стетоскоп, но через минуту вновь заулыбался: — Я, не буду прикидываться, не слишком политик, это ваше занятие. Вам, наверное, виднее, зачем было нужно… Н-да, и как именно Четвёртый Патриархат отреагирует — они ведь небось как раз сейчас то и обсуждают? Ну, что мы им отправили? В общем, я о том лишь, что вряд ли хоть чья-то петербержская душа может быть сейчас в полной мере спокойна. Так что я вам советую отдохнуть. И ещё, может… — Приблев смутился, — подумать».
«Подумать», — иронически хмыкнул хэр Ройш.
«Подумать, — чрезвычайно серьёзно кивнул Приблев, — и попытаться понять, что вас так тревожит, что вы и сами этого почувствовать не можете».
Подобный оксюморон показался хэру Ройшу, откровенно говоря, крайне неубедительным диагнозом, однако странный набор симптомов, непохожий ни на одну болезнь из отцовского «Общего справочника недугов человеческих», от этого не уходил. Можно было бы созвать ещё докторов, но тут Приблев попал в точку: докторам хэр Ройш не доверял, и затея подпустить к своему ослабевшему телу постороннего человека, чьи желания легко могут быть вредоносными, казалась ему пустым куражом. Юр Придлев, к сожалению, письма попросту игнорировал, а Ларий Придлев, явившись, выписал некие соли. Те сняли лихорадку и сбавили сонливость, однако ровный почерк к хэру Ройшу так и не вернулся, а в пальцах кололо теперь постоянно.
Следующий понедельник он встретил в гостиной, и количество дров в его камине было выверено математически, поскольку разобрать, холодно ему или жарко, хэр Ройш не мог. Одеяла он также оставил в спальне, ввиду чего чувствовал себя весьма неуютно.
Осторожно постучав в дверь, слуга доложил, что явились посетители.
— Кто там? Я никого не звал, — нахмурился хэр Ройш.
— Ну, право, к чему подобная подозрительность? — укорил его Скопцов. — Я бы предположил, что вас заглянул проведать кто-то из наших общих друзей. Вы нездоровы.
Скопцов? Хэр Ройш не помнил, как и когда тот пришёл, хотя в этом не виделось ровным счётом ничего удивительного. В самом деле, выпадение из жизни почти на неделю не может не привлечь разносчиков слухов, оппортунистов и просто любопытствующих. Это естественно. Выглядел хэр Ройш вполне благопристойно, чрезмерной слабости не ощущал, так что, по всей видимости, разумнее всего было бы не скрываться, а принять гостей. Кивнув слуге, он позволил себе на мгновение прикрыть глаза.
У них ведь тоже есть армия, как ты мог не учесть этот фактор?
— Приблев сказал, вам дурно, — в гостиную вошёл Золотце, одетый чуть скромнее прежнего, но в целом самый обычный, от недавней ссоры и выхода из Временного Расстрельного Комитета ничуть не изменившийся; замерев возле дверей, он усмехнулся: — И я вижу, он был прав.