И снова в оперативной группе серьезные споры и раздумья. Прямых свидетелей нет, оружия убийства тоже (ракетницы так и не нашли). Улик много, но все косвенные.
Да, теперь, очевидно, настало время не «силовой», а «психологической» борьбы. Такого, как Сбруев, словами «нам все известно» не проймешь. И вряд ли руководитель, группы Бурый, следователь Днепродзержинской городской прокуратуры Юфа, ведший дело, и их товарищи одержали бы победу, если бы со всей тщательностью, не делая никаких скидок на слабость преступника, не подготовились к психологической схватке.
Сначала взялись было за второстепенных участников преступления — им ведь грозило гораздо меньшее наказание, ибо в убийстве инспектора они вовсе не участвовали. Чистосердечное раскаяние еще больше облегчило бы их судьбу. Но все усилия ни к чему не привели.
И тогда было решено резко изменить план допросов. В какой уже раз следователь и детективы обсуждали, как двигаться дальше. Виктор Михайлович сказал:
— Вы не заметили, что преобладающая черта в характере Сбруева — тщеславие? Болезненное, я бы сказал.
— Пожалуй. Все раболепствовали перед ним. Он упивался этим. Да и сейчас проскальзывают у него нотки гордости: «Боятся меня, ничего не скажут». Ну так что из этого следует?
— На этом надо сыграть. Здесь ключ к этой натуре. После долгого перерыва главаря шайки привели к инспектору Рыдаку.
— Что, начальник, выпускать меня пора? — издевательски улыбаясь, сказал Сбруев. — Нет у вас улик. Какой же суд меня приговорит?
— Не беспокойтесь, все своим чередом пойдет. Гости у нас были из Москвы.
— Какие гости?
— Высокое начальство. Кстати, вами интересовались. Все же вы совершали исключительно дерзкие преступления. Недаром сам Бурый опергруппу возглавлял. Но он говорит, стоит ли внимания рядовой бандит. Ну да ладно. Теперь уже дело прошлое.
— А я могу встретиться с Бурым?
— Не знаю. Я доложу…
Виктор Михайлович был готов к этой просьбе, даже ждал ее.
— Видите ли, Сбруев, — сказал при встрече полковник, — я о вас действительно высокого мнения. Был. Но когда узнал, что после убийства вы бросили своих соучастников…
— Не убивал я.
— А-а, эту песню я слышал. Не отвертеться вам, Сбруев! Вот вы говорите…
И Бурый развернул всю картину преступления, описал встречи с соучастниками, процитировал обрывки разговоров, показал фотографии, рассказал всю сбруевскую биографию.
— Как видите, мы о вашей шайке знаем все. Но я-то полагал, что вы человек незаурядный в преступном мире. По-своему я вас уважал. Да только вот… Бросить товарища…
— Хорошо, давайте начистоту. Видимо, все равно говорить придется. Так вот. Во-первых, это Богатырев шкуру спасал…
Так Сбруев начал давать показания. А за ним все остальные. Так, кстати, был установлен третий участник убийства и последний член шайки.
Разумеется, я передал очень конспективно ход розыска. Все было сложнее и дольше. Но успех, конечно, предопределила та тщательность и серьезность, с которой подошли к разоблачению этой опасной группы.
Да. На нашей стороне, на стороне честных граждан, и мощь государства, и моральное превосходство. Преступник всегда нравственно ущербен, неполноценен, как гражданин, потенциально он ближе к поражению, чем к победе.
Но его еще надо победить. А это сделать очень нелегко при всей высокой квалификации розыска и следствия, при современных технических средствах и научных методах. Иначе все преступления раскрывались бы по горячим следам, как любим мы выражаться. Да, наказание неотвратимо; сколь бы не был искусным преступник, возмездие Придет, правосудие свершится. Такова общая формула закономерности: Сколько же надо мужества, терпения и ума, чтобы закономерность проявляла себя и в каждом конкретном случае.
История 5, в которой решается уравнение, содержащее одни иксы
Однажды моего друга пригласили в отделение милиции. И всегда-то испытывая искреннюю радость от посещения учреждений, связанных с его хобби, Порфирий Платонович на этот раз пришел прямо-таки в телячий восторг. Еще бы: знакомый участковый инспектор сказал, что есть необходимость посоветоваться по одному делу…
Разочарование было жестоким. В отделении шел ремонт, и моего бедного друга попросили дать консультацию по поводу устройства некоторых… гм… гм… секретных помещений: как я уже говорил, в свободное от криминалистики время он работал инженером по сантехнике.
И все-таки есть справедливость на свете. Пока мой Великий Детектив давал указания куда ставить раковину, а куда, простите, унитаз, он краем уха услышал разговор об исчезновении медсестры. Это событие в то время волновало местное население и разговоров о нем было хоть отбавляй.
— Аналогичный случай, — не замедлил вмешаться в разговор мой друг, — расследовал маленький аббат…
— Что-что? — обернулся к нему милиционер.
— Вы не знакомы с Честертоном?
Милиционер оглянулся на своего товарища, потом кивнул на моего друга и покрутил пальцем у виска. Его коллега, однако, насторожился.
— Кто такой Честертон? Наркоман? Иностранец? Он был связан с… Пройдемте-ка, гражданин, вот в эту комнату.
Там было несколько человек, которые отчаянно курили. Личность Честертона была выяснена без труда и с него сняты все подозрения. Моего друга спросили, известно ли ему что-либо о пропавшей девушке. Ему, как всегда, толком ничего известно не было, зато перед собравшимися инспекторами была нарисована картина немедленного уличения преступников.
— Это очень любопытно, — сказал невысокий плотный человек, как догадался мой проницательный друг, старший в этой группе, — мы обязательно учтем ваши…
— А как с комнатой под двумя нулями? — совершенно не к месту перебил знакомый инспектор.
И, к ужасу моего друга, разговор принял явно выраженное сантехническое направление. Но потом детективы снова вернулись к своему. Мой деликатный друг с дрожью в голосе и со слезой во взоре сказал, что тут, очевидно, профессиональная тайна, что он тут лишний. Ему, однако, возразили, что никаких особых тайн нет, что, наоборот, он может быть полезен. И совещание некоторое время продолжалось с активным участием Порфирия. Потом старший сказал, что надо бы проветрить комнату. А потом моего друга уже не пригласили…
— Надо полагать, — безжалостно заметил я, — вашу версию не приняли?
— Видите ли, — ответил он, — версию как таковую я и не предлагал, что же касается высказанных соображений, то я полагаю…
Я не стал продолжать пытку. Тем более, что рассказ о том, как обсуждался план операции (а я с ней впоследствии познакомился), не лишен интереса. Он, этот рассказ, подтверждает, может быть, единственное толковое суждение моего несостоявшегося детектива — нет науки сложнее криминалистики, даже математика ей уступает. В математике, например, невозможно решить уравнение, где все «иксы», а криминалисту такие задачи решать приходится.
Итак, пока мой друг занимался сантехническим оборудованием отделения милиции, шло обсуждение путей сложнейшего розыска. Я попал в самый разгар споров…
«Все дело в терминологии, — подумал я. — А так и не разобрался бы, где нахожусь: то ли на консилиуме врачей, то ли на заседании творческой секции Союза писателей, то ли на симпозиуме ученых».
В самом деле: прокуренная комната, куда я вошел и где сидели детективы, казалось, была битком набита мыслями, версиями, гипотезами. Не знаю, как в научных лабораториях, а здесь занимались одним — думали. Напряженно, мучительно, я бы сказал. Да и было над чем думать! Уравнение действительно со многими неизвестными. А исходных данных — никаких.
Представьте ситуацию. Под Москвой была убита девушка, работница одной из больниц. Ей нанесли семь ножевых ранений. Примерно через час позвонили в милицию. На месте трагедии не нашли ничего. Абсолютно. Жертва не была ограблена, над ней не совершали насилия. Она, как установили, не имела врагов. Жила одна. Даже первейшее правило сыска: ищи того, кому преступление выгодно, — применить трудно. Нет (вернее, не обнаружено) среди знакомых девушки человека, которому нужна была бы ее смерть.
Я слушаю, как руководитель группы Владимир Павлович и его подчиненные обсуждают каждую из множества версий и отбрасывают одну за другой.
— Мой друг, — сказал я, чтобы шуткой на миг разрядить напряжение, — который сейчас благоустраивает ваш быт, утверждает: «Этот случай в точности похож на тот, с каким столкнулась петербургская полиция в 1897 году…»
— Занятный дядька ваш друг, — рассмеялся Владимир Павлович, — он уже нас наставлял: врач, говорит, влюбился в медсестру, та его отвергла, и он отомстил… Бред собачий. Впрочем, дело такое, что и нам в голову всякое лезет…
В сумочке медсестры нашли записку — в ней подруга просила передать ей две ампулы. А убитая имела дело с наркотиками. Может быть, сюда ведет след? Тщательнейшая ревизия всего аптечного хозяйства опровергает эту улику. Выясняется, что подруга получала от убитой совершенно невинное лекарство.
— Нам нельзя его не найти, — говорит Владимир Павлович как бы про себя, наверное, не замечая, что говорит это вслух.
Про детективов обычно пишут либо штампами традиционными — волевой подбородок, пронзительный взгляд, либо наоборот, подчеркивают их схожесть с простыми смертными, чего не избежал автор этих записок. Но у Владимира Павловича действительно очень «непрофессиональное» лицо. И когда мы говорим об этом, он смеется:
— Сейчас мне под сорок. А лет двадцать назад меня за девушку могли принять. Надену сестрино пальто, сапоги (тогда женщины больше в сапогах ходили) — и полный маскарад, если еще губы подвести… Сто сорок девять рост, вес — пятьдесят килограммов. Я даже одно преступление раскрыл в таком маскараде. Серьезно…
Владимир Арапов только что начинал работать в Московском уголовном розыске. Был он еще совсем молод, горяч и беззаветно увлечен своей профессией (кстати, шестнадцатилетним пареньком, учась в школе, он стал бригадмильцем и уже тогда на всю жизнь «заразился» милицией). Как-то совершенно случайно он познакомился с симпатичной девушкой Асей. Разговорились. Сходили в кино. Стали встречаться.