Но и это еще не все. Мой разум восстал против меня. Стоит мне прикрыть глаза, моргнуть, и я вижу все свои недостатки. Я будто в комнате кривых зеркал. Слишком широкие бедра. Слишком огромные ляжки. Слишком маленькая голова, совершенно непропорциональная. До этого лета мне было комфортно в моем теле. Я даже им гордилась.
Но потом появился Бо. С того дня, как он впервые обнял меня у себя в пикапе, что-то во мне дало трещину. Его прикосновения к моей коже пробудили во мне такие страхи, о существовании которых я даже не знала.
Мне казалось, если прикосновения прекратятся, то эти чувства утихнут. Но они никуда не делись, и мне остается лишь отчаянно их игнорировать.
Я отпрашиваюсь у мисс Рубио в туалет. На самом деле мне туда не нужно, просто я должна срочно отсюда выйти. Пятый урок стал для меня филиалом ада: на нем громкость голосов, поселившихся у меня в голове, вывернута на максимум.
Я вдыхаю резкие запахи металла и пота, пока иду по коридорам к ближайшему туалету. Там я принимаюсь умываться, но тут дверь широко распахивается, и я слышу:
– Привет?
– Эм-м, да? – Я отрываю себе бумажное полотенце.
– Уиллоудин? – Бо держит дверь открытой и оглядывается на коридор. – Тут еще кто-нибудь есть?
– Ты прикалываешься? Это женский туалет!
– Мне нужно с тобой поговорить. – Он заходит.
– А если здесь другие девушки?
Он качает головой, встряхивая каштановыми волосами.
– Они бы уже что-нибудь сказали.
– Тебе сюда нельзя.
– Дай мне пять минут.
Я испускаю тяжелый вздох и прислоняюсь к двери, чтобы никто не вошел внутрь.
– Ну что?
– Ты уволилась. – Он стоит, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. – Что я сделал не так?
Я распускаю хвостик, чтобы дать кудрям подышать.
– Ты что, хочешь, чтобы я тебя поцеловал?
– Что? Нет. С чего вдруг?
– Тогда собери волосы.
У меня чуть не падает челюсть. Я смотрю на него не отрываясь и ожидая объяснения. Он не сводит с меня глаз:
– Я серьезно.
Я наклоняю голову вперед и собираю волосы в высокий хвост, чтобы он не заметил румянца, ползущего по моим щекам и груди. Зубами я стягиваю резинку для волос с запястья и только теперь поднимаю голову. Надеюсь, краснота спала. Впрочем, теперь можно сделать вид, что это просто кровь прилила к голове.
– Слушай, мы теперь в одной группе по истории, но отношения у нас не сложились. И я больше не в состоянии и работать с тобой, и ходить в одну школу.
– Отношения не сложились? Ты их прекратила. У меня даже выбора не было.
– Был, конечно. Ты делал выбор все лето. – Но ведь и я тоже. – Слушай, я просто не могу, хорошо? Не могу, и все.
Он качает головой, но все равно уходит.
Я мою руки снова и снова, пытаясь как-то утихомирить гул в голове.
Дверь одной из кабинок распахивается, и у меня выпрыгивает сердце. Это большезубая Ханна Перес. Ее армейские ботинки стучат по кафельной плитке, и вот она уже стоит рядом со мной. Она смотрит на меня в зеркало, тянется и закрывает кран.
Стоило бы встревожиться, что Ханна может разболтать всем о нас с Бо, но печальная правда такова, что никто не будет слушать девчонку вроде нее. Хотя я все равно чувствую себя чудовищно уязвимой.
Так и не высушив руки, я выскакиваю из туалета и вытираю их о джинсы. А потом стою в коридоре и глотаю ртом воздух, будто только что чуть не утонула.
Двадцать два
– Нет. Нет. Нет. – Я роняю голову на руль и еще раз пробую зажигание. – Дава-а-а-ай!
Я с размаху бью ладонью по рулю, но в ответ моя милая машинка издает лишь пронзительный всхлип.
Она не заводится. Моей сладкой крошке Джолин крышка. Сейчас утро вторника, и Вселенная ненавидит меня.
Я наблюдаю, как мама проходит мимо своей машины с ланчбоксом и сумочкой в руках, а затем стучит мне в окно твердым акриловым ногтем указательного пальца. Тук-тук-тук.
Я не шевелюсь, и она сама открывает водительскую дверь:
– Поехали. Подброшу тебя в школу.
Я откидываю голову на подголовник кресла и издаю глубокий стон, абсолютно оправданный в нынешних обстоятельствах.
– Что-то ты совсем расклеилась, – бросает мама через плечо. Она уже идет обратно к подъездной дорожке. – Я позвоню Брюсу, попрошу его посмотреть, что с машиной. Но твои мучительные вздохи делу не помогут.
Всю дорогу до школы мама меняет радиостанции: из динамиков звучат то старые хиты, то христианское радио. Мы не слишком религиозны, но посещение церкви – один из ритуалов, без которых мама себя не мыслит. Она даже не пытается ничего из себя строить – просто, как мне кажется, для нее это своего рода выход в свет.
Мама подвозит меня на крытую парковку, где тусуются все первогодки и прочие безмашинные бедняги.
– Эллен подвезет тебя домой? У меня собрание вечером.
– Угу, что-нибудь придумаем.
Я уже на середине пешеходного перехода, когда за спиной у меня раздается:
– Пышечка! Пышечка! Ты забыла телефон!
Я столбенею, будто проглотила стальной прут. Какие-то прыщавые парни смеются. Это мамино прозвище, оно… Да что тут скажешь. Сколько я себя помню, я всегда была Пышечкой. К тому же это прозвище не особо меня раздражает. Но вне дома мама меня никогда так не называла – по очевидным причинам. Серьезно, кому понравится, что его прилюдно зовут куском теста?
Я быстро возвращаюсь к машине, и мама протягивает мне телефон.
– Пожалуйста, не называй меня так вне дома, ладно?
Она улыбается.
– Это всего лишь ласковое прозвище. Кстати, поужинаешь сегодня одна?
Я киваю.
– Конкурс, – добавляет она, как бы все этим объясняя.
Я беру телефон и торопливо шагаю в школу. У выхода со стоянки, облокотившись на колонну, стоит Патрик Томас. Он улыбается, но больше это похоже на ухмылку. Я мечтаю стать невидимкой, но он видит меня. И какое бы решение он ни принял в эту минуту, его уже не изменить.
После второго урока Митч выходит за мной в коридор.
– Эй, я отправил тебе вчера несколько сообщений. Подумал, может, погуляем в воскресенье. Сходим в кино или еще куда. Круто было бы, конечно, в субботу, но тренер хочет посмотреть вместе фильм перед грядущим матчем.
Я не останавливаюсь. Митч хватает меня за руку.
– Кто твоя подружка, Митч? – кричит какой-то мальчишка из младших классов, сложив руки рупором.
– Мы не встречаемся! – рявкаю я в ответ.
Щеки Митча заливает краска.
Я выдергиваю руку, разворачиваюсь и двигаю в противоположном направлении, чувствуя себя при этом ужасным человеком. Но сегодня не мой день, и у меня не хватает задора подыгрывать ему и притворяться, будто у нас с ним может что-нибудь сложиться.
Впрочем, извиниться потом точно стоит.
– Уилл! – кричит он мне вслед.
Я не оглядываюсь. Заворачиваю за угол и слышу:
– О, привет, Пышечка! – смакуя каждую букву, издалека восклицает Патрик Томас, а потом, ухмыльнувшись, указывает мне за спину. – И Митч. Братишка. Наконец-то нашел себе даму по размеру!
Меня достаточно дразнили в жизни, поэтому я знаю несколько способов реагировать на насмешки. Плакала я всего раз, во втором классе, но сразу поняла, что слезы только раззадоривают обидчиков.
Люси всегда учила меня игнорировать хулиганов. Говорила, что они кормятся вниманием и, лишившись его, теряют интерес. Думаю, в целом это правда, но Патрик Томас из той породы мудаков, которые будут продолжать чесать языком несмотря ни на что, – ему просто нравится слышать звук собственного голоса.
Когда я решительно направляюсь к Патрику, на лице у него явственно читается изумление. А я представляю, как он похрюкивает, опираясь на машину Милли Михалчук. Вспоминаю тот миг, когда он придумал, что Аманда Ламбард похожа на Франкенштейна в своих ортопедических ботинках. Столкнувшись с Патриком Томасом, никто не готов постоять за себя. Даже Ханна Перес, а ведь она кремень. Если этот парень придумывает тебе прозвище, от него уже не избавиться. Но меня он звать Пышечкой не будет. Еще чего.
Патрик оказывается совершенно не готов к удару коленкой по яйцам. Он бледнеет, и выражение его лица меняется на глазах. Его вопли больше похожи на собачье тявканье. Я ошарашенно закрываю рот рукой.
Я в таком же шоке, как и он. Я ведь четко все себе представляла: подхожу к нему, грожу пальцем и высказываю прямо в лицо, что я о нем думаю. Но мое тело перехватило управление – запустился какой-то защитный инстинкт, заявивший: «Нет, мы этого не потерпим!»
Митч хватает меня за плечи и тащит за собой (к месту схватки начинают подтягиваться учителя), уводит в другой конец коридора.
Кажется, я накосячила.
Двадцать три
Мама в ярости. Мама просто убита. Мама еще много чего, но я уже перестала считать. Она так вцепилась в руль, что я не понимаю, почему ее ногти до сих пор не отклеились. Выйдя из кабинета мистера Уилсона, она направилась к гостевой парковке с такой скоростью, будто участвовала в гонке. Мне пришлось бежать, чтобы за ней поспеть.
Мы едем домой в тишине. Мама почти не замедляется, въезжая на дорожку перед домом, и едва не задевает ограду.
Я выскакиваю из машины, не дожидаясь, пока она припаркуется. А дома задвигаю за собой стеклянную дверь, хотя знаю, что мама идет по пятам, и плюхаюсь на диван. Вскоре Буян уже сворачивается клубком у меня на коленях.
– Ты под домашним арестом.
Мама никогда не сажала меня под арест. Никогда в жизни. И не шлепала в детстве. Вообще. Я не ангел, просто не делала ничего по-настоящему заслуживающего наказания.
Я бережно пересаживаю Буяна на подушку, прежде чем встать. Не хочу, чтобы ему досталось из-за нашей перепалки.
– За что?! – Мой голос гремит на весь наш маленький домик. – За то, что дала сдачи парню, который обозвал меня твоей ужасной кличкой?
Она обхватывает себя руками и качает головой. На висках у нее седина – раньше я не замечала.
– Ты раздуваешь из мухи слона.