– это не только платья и таланты. Это еще и то, как подает себя каждая участница. В том числе чувство собственного достоинства. Не случайно зачастую королевы красоты многого добиваются в дальнейшей жизни. Взять, к примеру, хоть мисс Хейзел. – (Это наша местная радиоведущая.) – Или доктора Сантос. Точнее, докторшу. Победительницы должны быть хороши во всем.
И тут меня озаряет: Милли не шутит. Она во все это верит и воспринимает все всерьез.
– Ни одна из нас не идеальная конкурсантка, – продолжает она. – Думаю, с этим согласятся все. Секрет в том, чтобы сыграть на наших сильных сторонах. Не сочтите за хвастовство, но я уверена, что лично у меня интервью в кармане. Ну а когда ты, Аманда, проделываешь свои фокусы с мячом в коррекционных ботинках – это чистый восторг.
Я жду, затаив дыхание (ну практически), когда она дойдет до меня и каким-то образом меня вдохновит.
– Ханна, не пойми меня неправильно, но я видела тебя в купальнике, и ты огонь, детка.
У Ханны дрожат уголки губ. Если Милли удастся заставить ее улыбнуться, это будет чудо господне, никак иначе.
– Так вот, как нам сказали на открытии конкурса, это восемьдесят первая годовщина Мисс Лю…
– Стой, а у меня какая сильная сторона? – перебиваю я.
Милли улыбается:
– Разумеется, уверенность в себе.
Я буквально зависаю. Как она видит то, чего я не ощущаю? И какой смысл изображать уверенность, если на самом деле ее нет? Раньше отражение в зеркале нисколько меня не смущало, но Бо все испортил.
Говорят, если нравишься кому-то, проще понравиться самой себе. Но это вранье. Я могу сколь угодно убеждать себя, что жир и растяжки не имеют значения, но все равно это неправда. Даже если Бо на них плевать, мне – нет.
Впрочем, бывают дни, когда мне все абсолютно по барабану и мое тело полностью меня устраивает. Не понимаю: как во мне разом уживаются два этих совершенно противоречивых состояния?
– Тебе есть что добавить, Уилл? – спрашивает Милли.
Я моргаю. Один раз. Второй.
– Нет. Наверно, нет.
Ханна выбирается из-за стола.
– Я пошла.
Аманда шумно втягивает через трубочку остаток газировки.
Я оборачиваюсь и кричу Ханне вслед:
– Кстати, почему ты передумала? Ведь, когда Милли тебя позвала, сначала ты отказалась.
Она оборачивается.
– Меня называют фриком каждый день. Так почему бы не устроить настоящее фрик-шоу?
– Без осанки и конь корова, – бормочет Аманда, когда Ханна отходит на безопасное расстояние.
Милли пинает Аманду под столом.
– Нехорошо ее так называть.
– Она сама не слишком хорошая, – парирует Аманда.
Тридцать три
В этот раз я соглашаюсь прийти к Митчу в гости. Он предложил посмотреть вместе фильм, и я решила, что его родителей не будет дома.
Но дверь мне открывает женская версия Митча в светло-желтой футболке с котятами, играющими с клубками ниток. У меня нет сомнений в том, что передо мной мама Митча. Она перекидывает через плечо кухонное полотенце и заключает меня в объятия.
– Подумать только! – говорит она. – Митч сказал, что ты красивая, но такую красотку я увидеть не ожидала.
Она на секунду отпускает меня, треплет по щеке, а потом буквально втаскивает в дом. Прихожая здесь – как бутылочное горлышко: тесная и забита всяким хламом. Но мама Митча и не пытается меня пропустить.
– Дай-ка как следует тебя разглядеть! – Она проводит большими пальцами по моим щекам, словно утирая слезы.
– Мам!
Она отстраняется, и я вижу густо покрасневшего Митча у нее за спиной.
– Привет.
– Привет, Уилл. – Митч откашливается. – Мам, э-э, мы пойдем наверх.
– Дверь оставьте открытой, – кивает она.
– Успокойся. – Митч машет мне рукой, приглашая подняться по лестнице.
– Это для Святого духа! – кричит его мать нам вслед.
На перекладине в изголовье кровати Митча висят бутоньерки с хоумкаминга[12] девятого и десятого классов. Ленты с бутоньерками – типично южная фишка, и я одновременно обожаю их и на дух не переношу. Лучшие, конечно же, те, что сделаны своими руками. Огромные искусственные хризантемы крепят на картонное основание, к которому снизу приклеивают охапку гигантских лент. И поскольку готовят такие штуковины к хоумкамингу, то выбирают под цвет школьных флагов. На лентах блестящими буквами что-нибудь пишут – к примеру, ваши с парнем имена или школьный девиз. Раньше девушки прикалывали бутоньерки к блузкам, но (и это очередная чисто техасская фишка) у нас какая-то тяга к гигантомании, поэтому постепенно бутоньерки стали настолько большими, что носить их теперь можно только на шее. Парни же – особенно футболисты вроде Митча – надевают на руку мини-бутоньерки, тоже с ленточками. В общем, все это довольно нелепо, но очень в духе Долли.
На стенах комнаты висят постеры видеоигр, и один полностью захватывает мое внимание. На нем изображена девушка: в руках у нее пулемет, а за спиной – полчища зомби. Поверх ее фигуры, во что бы она ни была изначально одета, приклеено вырезанное из бумажного пакета платье по колено длиной. Я указываю на плакат.
– Что это?
– Ох, это все мама. Это моя любимая игра; точнее, она была любимой, пока не вышло продолжение. А маму этот плакат просто бесит.
Он приподнимает бумажное платье, и под ним обнаруживаются короткий топ с глубоким декольте и болотного цвета шорты. Они настолько крошечные, что вполне сойдут за трусы.
– Она ну никак не могла смириться с тем, что у меня в комнате поселилась полуголая девица. Даже то, что она не трехмерная, ее не успокаивало. Сошлись на таком вот компромиссе. И каждый раз, когда я отклеиваю ее платье, она вырезает новое.
– Почему ты просто не снимешь плакат?
Он садится на край кровати.
– Не знаю. Мне нравится игра. А на обнаженную девчонку мне вообще наплевать.
– Ясно…
Он машет руками, будто пытаясь забрать свои слова назад.
– Не то чтобы мне не нравились обнаженные девчонки! Я в том смысле, что я не ищу их специально. Я… – Он глубоко вдыхает. – Я хотел сказать, что играю в эту игру, потому что главная героиня крутая, а не потому что у нее видно булки.
Последнее слово он произносит шепотом.
– Все в порядке, – отвечаю я тоже шепотом.
Я отодвигаю себе стул, задвинутый под письменный стол, и сажусь на него, потому что сидеть на кровати у парня мне как-то неловко.
– Так что, потусуемся здесь, посмотрим фильм или еще чем займемся? Можем и прогуляться, если хочешь. Но дома вроде как меньше дотошных глаз.
– Фильм звучит круто.
– Хорошо. Классно. Кино можно смотреть прямо здесь, с ноута. Ну, или в гостиной.
– Здесь отлично. И в гостиной, в принципе, тоже.
– Можем оба сесть на кровати, или я на полу, а ты…
Я сажусь к нему на кровать.
– Расслабься. – Вообще-то обычно это я заикающийся лузер, которому необходимо глубоко подышать. В какой-то степени приятно осознавать, что не ты сейчас балансируешь на краю обрыва. – Все в порядке. Я же не забеременею, присев к тебе на кровать.
– Расскажи об этом моей маме.
Я смеюсь.
– Ну, дверь для Святого духа мы оставили открытой.
Митч приглушает свет и ставит ноутбук на гору подушек перед нами.
– Кстати, если интересно, у меня есть кино по той игре. Или можем поискать что-нибудь онлайн.
– Я бы заценила этот зомби-фильм.
Мы устраиваемся поудобнее, и экран ноутбука светится, обволакивая нас уютным мерцанием. Кино точь-в-точь соответствует заявленному на плакате, разве что главная героиня не носит платье из бумажного пакета. Митч явно смотрел этот фильм раз сто: он беззвучно шевелит губами, повторяя вместе с актерами любимые реплики, смеется за долю секунды до того, как прозвучит шутка, и корчит рожи перед страшными моментами. Я не большой любитель ужастиков, а потому благодарна ему за предупреждения.
Концовку я почти пропускаю, потому что не смотрю на экран, а не отрываясь наблюдаю за рукой Митча, которая медленно ползет к моей.
Нужно убрать руку.
Его мизинец касается моего.
Тут ноутбук взрывается.
Ну, то есть на самом-то деле по сюжету взрывается госпиталь с зомби, но я ведь не следила за событиями, поэтому от неожиданности взвизгиваю.
– Боже милосердный, что ты там делаешь со своей гостьей?! – вопит мама Митча.
– Показываю ей «Окончательную смерть три»! – кричит Митч.
– Я в порядке, мэм! – отзываюсь я.
По экрану бегут титры, и комнату окутывает почти кромешная темнота.
– Не хочешь перекусить? – спрашивает Митч.
Я умираю с голоду.
– Можно.
– На улице Доусон есть палатка с тако. Можем прогуляться, пока есть время.
Я иду за Митчем на кухню. Его мама сидит за столом, обложившись чеками и вооружившись древним калькулятором, на котором их печатает.
– Проголодались?
– Мы вообще-то хотим пройтись до «Тако от Таки».
Она снимает очки для чтения, и они повисают на цепочке у нее на шее, слегка покачиваясь на фоне футболки с котятами и клубками шерсти.
– Зачем же вам ходить, когда я только утром накупила всякой еды? Я сделаю вам сэндвичи с салями. Кроме того, в холодильнике еще осталась запеканка с курицей и спагетти. – Она оборачивается ко мне. – Не хочу хвастаться, но моя запеканка – это что-то!
– Мам, мы просто хотим прогуляться. Зачем из этого делать трагедию?
– Пустая трата денег, вот и все. – Она снова надевает очки. – Ну да ладно, все-таки вечер субботы. Возвращайся до полуночи.
•
Палатка с тако располагается на старой парковке. Сквозь трещины в асфальте пробивается сорная трава, как бы напоминая, что мы пришли сюда за тако, а не любоваться пейзажем. Рядом с киоском притулилась заржавевшая детская площадка. Ее словно бы выдернули из городского парка и швырнули на эту парковку. Мы пристраиваемся на лавке в кругу света, льющегося из окна палатки, только садимся с самого краю, как можно дальше от комаров.