Мы попали на дрэг-шоу.
Я выпрямляюсь.
От волнения у меня в животе порхают бабочки. Впервые с той ночи, когда я сидела в кузове вместе с Бо и любовалась метеоритным дождем, ко мне возвращается ощущение, что моя жизнь наконец началась.
– Я почти впечатлена, – хмыкает Ханна.
Мы сидим в маленьком замызганном баре в самом сердце западного Техаса и наблюдаем, как на сцене дрэг-квины всех возможных цветов, пропорций и размеров выкладываются по полной, отдаваясь залу без остатка. На них изысканные сверкающие платья, безумные парики и невероятно высокие каблуки. Каждая при этом по-своему красива. Вскоре на сцену выходит дрэг-дуэт (причем женщина переодета под Кенни Роджерса[21]) и исполняет «Islands in the Stream».
Однако мое сердце безраздельно принадлежит низенькой дрэг-квин азиатской внешности по имени Ли Вэй. На ней светло-голубое платье-мини с длинной бахромой из пайеток, которые с каждым движением превращают силуэт артистки в сияющее пятно.
В тот миг, когда на Ли Вэй падает свет прожектора, начинается музыка и весь бар с первой же ноты приходит в неистовство. Играет песня «Jolene».
Возможно, сейчас я скажу банальность, но, если бы мне всю жизнь пришлось слушать одну песню, я выбрала бы «Jolene». Нравится она всем, но мне хочется верить, что эту песню могут понять и прочувствовать лишь те, кому серьезно разбивали сердце. Только подумать: Долли Партон – сама Долли Партон – обращается к некой загадочной Джолин, которую считает прекраснее и достойнее себя, и умоляет не уводить у нее мужчину. Песня прилипчивая, и все ее знают наизусть, но мне она важна потому, что напоминает: кем бы ты ни была, всегда найдется другая – красивее, умнее, стройнее. А совершенство – лишь призрак, за которым все мы пытаемся угнаться. Если бы я хоть как-то умела петь, то на конкурсе красоты исполнила бы «Jolene».
К концу песни я утираю слезы, хотя даже не замечала, что плачу.
Мы покидаем бар с застывшим на лицах глуповато-удивленным выражением, будто последние несколько часов провели, сидя вплотную перед теликом.
Пока мы идем к минивэну, со стороны служебного входа нас кто-то окликает:
– Эй! Детки!
Я оборачиваюсь: это тот же вышибала, что встретил нас у входа.
– Вы идите, – говорю я Милли, Ханне и Аманде, – я вас догоню.
Здоровяк сидит на табуретке, придерживая спиной открытую дверь.
– Дейл меня звать, – говорит он. – Хорошо провели время?
Я киваю.
– Да. Думаю, не будет преувеличением сказать, что этот вечер оставил во мне след на всю жизнь.
– Мне кажется, так можно сказать почти про любое дрэг-шоу.
Я кивком указываю в сторону машины.
– Моим подружкам тоже понравилось.
– Ли! – кричит он куда-то вглубь, растаптывая ботинком окурок. – Милая!
Из двери выплывает Ли Вэй, дрэг-квин, исполнительница песни «Jolene». Без высоких каблуков она кажется округлее и еще ниже. Она переводит взгляд с меня на вышибалу и улыбается, хотя, очевидно, понятия не имеет, кто я такая.
– Помнишь Люси? – спрашивает Дейл. – Приходила к нам со Сьюз Драйвер.
С мамой Эл. Господи, до чего жаль, что со мной сегодня нет Эл. Это единственное, чего еще можно пожелать в этот вечер.
Ли прижимает руку к груди.
– О, милая Люси! Конечно, помню. – Голос у нее ниже, чем я ожидала.
– Это ее племянница.
Я киваю.
– Уиллоудин.
Не колеблясь ни секунды, Ли берет меня за руку.
– Мне так жаль. Люси была настоящим сокровищем. У нее было доброе, открытое сердце. Мы все скорбим по ней.
– С-спасибо, – отвечаю я и зачем-то вдруг добавляю: – Даже не знаю, как теперь без нее быть. Она была моим компасом или типа того, хоть я об этом и не подозревала.
Ли кивает, а Дейл сжимает губы в тонкую линию.
– Если что, можешь рассчитывать на нас. Пиши на адрес клуба.
Ли делает шаг вперед и целует меня в лоб.
– В смерти нет ничего хорошего, – говорит она, – но, возможно, Люси и не должна была служить тебе компасом всю жизнь. Может, она оставалась с тобой ровно до тех пор, пока ты не научилась сама прокладывать себе путь. – И тут она подмигивает мне. – Вселенная – удивительная штука.
Оставив Дейла и Ли у служебного входа, я запрыгиваю в минивэн.
– Чего они хотели? – спрашивает Аманда.
– Просто сказали не возвращаться, пока не исполнится восемнадцать.
– У тебя помада на лбу, – говорит Ханна.
– Знаю. – Мне хочется оставить ее там навсегда, как благословение. Последнее разрешение, которое мне было необходимо, чтобы начать строить собственную жизнь.
Тридцать девять
Одна неделя перетекает в другую, и в какой-то миг я осознаю, что мы с Митчем не только постоянно обедаем вместе, но и проводим почти все время, свободное от работы и конкурса. Я близка к тому, чтобы рассказать ему про дрэг-шоу в «Убежище», но это все равно что описывать любимый момент из фильма тому, кто его не смотрел, – совсем не то.
У нас уже появилась своя традиция: я регулярно захожу посмотреть, как он играет в видеоигры. Несколько раз я и сама бралась за джойстик. Однажды даже осталась на ужин, но меня не покидало ощущение, что я вторглась на чужую территорию.
Как я поняла, Митч с мамой каждый вечер едят вместе, а отец предпочитает ужинать за складным столиком, откинувшись в мягком кресле. Я много раз видела, как он приходит с работы, открывает пиво и ждет в гостиной, пока ему принесут еду. Мы же втроем сидели за столом в полной тишине, только приборы стучали по тарелкам.
Мне бы хотелось расспросить Митча, почему у них все так устроено, но есть ощущение, что этот секрет не для меня.
Несколько дней спустя за обедом мы обсуждаем, чем хотели бы заняться после окончания школы, и вдруг он сам об этом заговаривает:
– Не знаю, смогу ли оставить маму одну. Ну, в смысле отец не бьет ее, ничего такого, но они не разговаривают. Вообще. Я даже питаю слабую надежду, что проблема во мне и, когда я уеду, у них все наладится.
– Почему они не разводятся? – Я выросла в неполной семье, но Люси более чем компенсировала мне какого-нибудь бестолкового папашу. Мой отец был в городе проездом. Некоторое время потусовался в округе, но так и остался просто заезжим парнем. Живет то ли в Огайо, то ли в Айдахо. Где там картошку выращивают?
Митч несколько вымученно улыбается.
– Мама не верит в разводы. Каждый раз, как я об этом заговариваю, она ужасно расстраивается.
Я собираюсь ответить, но тут мимо нас проходит Тим.
– Погоди секунду. – Эти слова я произношу уже стоя. – Тим!
Я спешу за ним к очереди за едой и оглядываюсь в поисках Эллен.
Потом обгоняю трех ребят из младших классов и втискиваюсь в очередь позади Тима.
– Тим, ну хватит. Поговори со мной.
Он берет поднос, и я следую его примеру.
– Мы с тобой друзья, ты же в курсе, – напоминаю ему я.
Тим берет тарелку макарон с сыром.
– Я знаю, Уилл.
Я еще раз оглядываюсь через плечо, проверяя, не идет ли Эл, хотя на втором уроке я ее не видела.
– Она болеет, – говорит он.
Повариха на раздаче пытается предложить мне котлету в панировке, но я отмахиваюсь.
– Убеди ее со мной поговорить.
Тим качает головой.
– А кому-нибудь когда-нибудь удавалось убедить Эллен хоть в чем-то?
И он прав.
– Да брось, Тим. Что-нибудь придумаем. Я могу случайно столкнуться с вами на парковке, или, например, ты можешь сказать, что хочешь встретить ее после тренировки у спортклуба, а вместо тебя приду я.
– Я не буду обманом вынуждать ее с тобой поговорить. Не втягивай меня в это.
Пока Тим платит за обед, повариха смотрит на мой пустой поднос. Я беру тарелку зеленого желе, протягиваю ей два доллара и иду за Тимом, не дожидаясь сдачи.
– Не будешь же ты спорить, что ей меня не хватает.
– Ну хорошо, я попробую, хотя вообще не представляю, как такое устроить.
Я киваю как бешеная и делаю вид, что не услышала вторую половину фразы.
– Спасибо! Спасибо огромное!
– Я на дух не переношу эту Кэлли.
Я чувствую невероятное облегчение: ничто не может сплотить людей сильнее, чем общий враг. Вскоре я поспешно пробираюсь между столами обратно к Митчу.
– Ужасно извиняюсь, – говорю я ему.
Он остается абсолютно невозмутим.
– Перед желе устоять невозможно.
Я отправляю ложку в рот. Могла бы взять хотя бы красное.
– Слушай, – говорит Митч, – не хочу ставить тебя в неловкое положение, но мама несколько раз предлагала сделать тебе бутоньерку на осенний бал… И я решил уточнить, не против ли ты или типа того.
Я улыбаюсь.
– Нет, я совершенно не против или типа того.
•
Дверной колокольчик «Чили Боул» звенит так редко, что я всякий раз вздрагиваю, когда это случается.
Входит Рон, мой бывший начальник. На нем рубашка в красно-белую полоску и белые брюки, и на фоне интерьера закусочной, оформленного под деревянную хижину и выдержанного в коричневых тонах, он походит на карамельную тросточку в хижине у лесничего.
– Рон, – шепчу я, перегибаясь через прилавок, – что ты здесь делаешь?
– Может, мне захотелось чили, – говорит он, пожалуй, чересчур громко.
Я скрещиваю руки на груди и пытаюсь изобразить самый что ни на есть убедительный взгляд в стиле «не вешай мне лапшу на уши», на который только способна.
– Ладно. – Рон понижает голос. – Слушай, у нас катастрофическое положение: чудовищно не хватает рук. Лидия работает по шестьдесят часов в неделю. Она подхватила твою смену, потому что все, кого мы берем на работу, быстро находят место получше. Теперь она грозит уволиться, а этого я допустить не могу.
Я отрицательно мотаю головой, хотя он еще не договорил.
– Выслушай меня. – Он поднимает руку. – Ты ушла в дикой спешке. Может, я и старый, но все-таки не дурак. Не знаю, что случилось, но обещаю: мальчики будут вести себя как шелковые. Когда ты уволилась, я допросил с пристрастием обоих – и Маркуса, и Бо, – но ничего не выяснил.