Столько слов сразу после двух месяцев молчания – как проливной дождь после засухи.
– И потом, мой братец очень злится.
Пару секунд Бо сосредоточенно кусает кожу на большом пальце, а потом продолжает:
– Это я виноват в том, что нам пришлось уйти из «Креста».
Я хочу спросить почему, но тут возвращается Маркус.
– Слушайте, а эти мамочки весьма серьезно относятся к сладостям!
К моим щекам подступает румянец, будто нас застали за поцелуями.
В конце смены, когда мы выходим с работы, парни смеются над Роновским костюмом Зорро. Бо так и не снял свою кондукторскую фуражку, и, глядя на него, я не могу сдержать глуповатой улыбки.
На улице, облокотясь на мамину машину, меня ждет Митч.
Я ужасный человек, но меня злит, что он приехал. Я из тех, кто никогда не смешивает еду на тарелке. Митч должен был оставаться на своем краю блюда.
– Пока, – говорю я Маркусу и Бо. – Увидимся.
Я поворачиваюсь и иду к Митчу. Это, конечно, физически невозможно, но я прямо чувствую, как взгляд Бо прожигает дырку в моей спине.
– Эм-м, привет, – здороваюсь я. – Отличный костюм.
Митч нарядился Индианой Джонсом: на нем светло-коричневые брюки, кожаная куртка и широкополая шляпа.
– Вечер субботы, – говорит он. – Хэллоуин!
Я смеюсь.
– Что в переводе означает: «Хочу домой»!
Он мотает головой.
– Не-а. Без вариантов. Я покажу тебе, почему Хэллоуин – это круто. Пойдем. Залезай.
– У меня нет костюма.
Он пожимает плечами.
– На тебе костюм кассирши из бургерной. А еще можешь притвориться медсестрой-волонтером[24].
Меня бросает из жара в холод и обратно. Я хочу, чтобы он уехал. Хочу, чтобы остался. Он слишком напорист. Он мог бы быть посмелее. На губах у меня играет улыбка.
– Ладно. Убеди меня.
Сорок два
В машине я достаю телефон, чтобы написать маме и предупредить, что буду позже, но меня ждет сообщение.
БО: рад, что ты вернулась.
Я втягиваю в рот губы, сжимаю их изо всех сил и прячу телефон в подстаканник.
Митч везет нас в Стоунбридж, самый богатый район Кловера. Хотя, вероятно, по меркам других городов не такой уж он и богатый. Его построили в последние лет десять; у него огороженная территория и отдельный въезд. Правда, ворота всегда открыты, но не суть.
Припарковавшись на случайной улице, Митч бросает мне наволочку.
– Погоди. Мы не можем идти клянчить сладости, уже слишком поздно.
– Не слишком.
– Уже за полночь.
– Плевать. – Митч разворачивается. – Кое-что забыл.
Он бежит к своей машине и возвращается с обернутым вокруг кулака коричневым кнутом.
– Ты издеваешься? Будешь расхаживать с этой штукой?
– А что? Так костюм выглядит убедительнее.
Некоторое время мы идем посередине дороги, разыскивая какой-нибудь дом, где еще горит свет. Асфальт здесь светлый и гладкий – не сравнить с улицей, на которой я выросла, где вся дорога в заплатках. Огромные, массивные дома стоят очень близко друг к другу, разделенные лишь узкими полосками сочно-зеленой травы.
Когда район только начинали строить, мама и Люси раз в несколько недель приезжали сюда на машине – со мной на заднем сиденье. Мы наблюдали, как здесь растут дома и появляются новые улицы. Помню благоговейный трепет перед новыми пейзажами: как будто человечество открыло неизведанные земли, а мы делаем по ним первые шаги. Тогда я не понимала, насколько мал Кловер, но мне казалось, что все знаменитости живут в Стоунбридже. Кинозвезды, музыканты, модели. В те времена мама еще казалась мне звездой, а потому я верила, что какой-нибудь чудесный дом дожидается здесь нас троих.
Мы останавливаемся у коттеджа из красного кирпича с огромным эркерным окном[25] и сияющей люстрой, которую видно с улицы. Митч звонит в дверь, а я стою у него за спиной. Уже поздно, и хозяева точно не обрадуются паре подростков на пороге.
Ответа нет. Митч звонит еще раз.
Я начинаю отходить от дома.
– Не отвечают. Пошли.
– Погоди! – зовет Митч.
Дверь приоткрывается, и мы видим женщину в халате. Волосы у нее завернуты в полотенце, по шее стекают струйки воды. На вид она старше моей мамы, но в бабушки еще не годится.
– Чем могу вам помочь?
Митч без колебаний протягивает ей наволочку.
– Сладость или гадость!
У женщины такой вид, будто она перепутала часовые пояса и только что проснулась.
– Ой! – Она смотрит на запястье, видимо, чтобы проверить, который час, но часов на нем нет. – Хорошо.
Она почти полностью закрывает дверь, но несколько мгновений спустя возвращается с вазочкой конфет и решительно высыпает половину в наволочку Митча.
Он толкает меня локтем, и, несмотря на то, что я ужасно глупо себя чувствую, я протягиваю свою наволочку – и получаю остаток конфет.
Очевидно, эта дама решила, что если у двух старшеклассников хватает наглости выпрашивать посреди ночи сладости в самом приличном районе города, значит, эти сладости они заслужили.
Леди-в-халате похлопывает себя по животу:
– Мне в любом случае не следует держать дома столько сладкого.
Митч касается полей шляпы.
– Gracias, señorita[26].
Мы идем по улице дальше, и он шутливо толкает меня плечом.
– Вот видишь, это весело!
Бо́льшая часть людей, к которым мы стучимся, ведут себя так же, как Леди-в-халате, но одни не отвечают, а другие, увидев нас на пороге, даже выключает свет.
В одном из домов нас встречает старик в семейниках. Его лицо покрыто такими глубокими морщинами, что кажется, он вот-вот растает как свеча.
– Убирайтесь, чертовы хулиганы! – кричит он.
Митч пытается перекричать тявканье мелкой собачонки у старика за спиной.
– Сладость или гадость!
– О, я вам устрою гадость! – Он распахивает дверь, и мы видим ружье у него на плече. – Сейчас надеру вам задницы!
Митч хватает меня за руку.
– Бежим, бежим, бежим!
Мы несемся по проезжей части и сворачиваем за угол, а за спиной у нас эхом отдается ехидное старческое гоготанье.
Когда мы оказываемся на безопасном расстоянии, я останавливаюсь, уперевшись руками в колени. Мы оба тяжело дышим.
– Этот. Бешеный. Ублюдок. – Я жадно ловлю воздух. – Мог нас прикончить.
– Не, – говорит Митч. – Он просто хотел нас спугнуть.
Я выпрямляю спину и потягиваюсь.
– И ему это удалось. – Потом взвешиваю мешок с конфетами: он куда тяжелее, чем я рискнула бы предположить в начале вечера. – Думаю, пора завязывать.
Митч поднимает палец и корчит умоляющую гримасу.
– Еще один дом, – просит он. – Ну пожалуйста!
В лунном свете он выглядит непривычно. Почти загадочно. И даже привлекательно. Я тихо смеюсь.
– Ладно, но только один, – говорю я. – Выбирай с умом.
Он выбирает огромный белый дом с длинной подъездной дорожкой, который стоит в тупике. Затем звонит в дверь, и через несколько минут нам открывает замученная женщина в спортивном костюме и ведьминской шляпе.
– Ах ты черт! – восклицает она так быстро, что Митч даже не успевает произнести свое коронное «Сладость или гадость». – Прямо перед вами все закончилось!
– Индиана Джонс! – позади нее подпрыгивает мальчик в пиратском костюме. Костюм у него явно самодельный, но собран очень тщательно и продуман до мелочей. – Как круто!
Митч расплывается в улыбке.
– Все в порядке, – говорю я даме. – Мы просто дурачимся. Нам самим пора домой.
Она желает нам доброй ночи.
Когда мы проходим полдорожки, из-за спины вдруг раздается детский крик:
– Эй! Э-ге-гей! Подождите!
За нами гонится юный пират, и в руках у него болтается пластиковая тыква. Он резко тормозит и протягивает нам по конфете.
– Мне понравился твой костюм, – говорит он Митчу.
– Спасибо, дружище! Твой пиратский наряд тоже классный! – Митч с ним не сюсюкается, потому что для Митча он не какой-нибудь малыш. Для Митча каждый – личность.
Парнишка бежит обратно к дому, где в дверях его ждет мама.
Мы садимся на бордюр, сложив конфеты в ногах. Сегодня ночью я в первый раз ощущаю, что осень в самом деле близко. Каждое дуновение ветерка пробирает меня до моих южных костей.
– Говорил же, Хэллоуин – это офигенно! – восклицает Митч.
Я ложусь на полоску изумрудного газона богатых людей (обычная техасская трава ломкая и коричневая), которая растет между дорогой и тротуаром.
– Было неплохо.
– Когда тот мальчик на меня посмотрел, он увидел Индиану Джонса. Не какого-то там парня, завалившего вчерашний матч. Не чувака, играющего целый день в видеоигры. Для него я был кем-то другим.
Митч ложится рядом со мной.
– А тебе не кажется, что ты как будто прячешься от себя? – Я поворачиваюсь к нему, и трава щекочет мне щеку. – Я понимаю, каково это, когда не хочется быть собой. Но притворяться кем-то другим еще тоскливее, разве нет?
– Не знаю. Мне кажется, нужно притворяться тем, кем ты хотел бы стать, до тех пор пока не поймешь, что стал им. Иногда делать вид, что ты все сможешь, – это уже половина успеха. – Он перекатывается на бок и приподнимается на локте. – Вот, например, когда я впервые с тобой заговорил, я ужасно тебя боялся. Если честно, я до сих пор тебя побаиваюсь. Но чем больше я изображаю невозмутимость, тем меньше во мне страха. – Он замолкает, а потом прибавляет: – Страха перед тобой.
Я его хорошо понимаю, потому что всю жизнь кем-нибудь притворялась. Не помню, когда именно я решила, какой девушкой хочу быть, но это случилось достаточно давно. С тех пор я сверяю с ней (кем бы она ни была) каждый свой шаг. Впрочем, играю я все хуже и уже не уверена, что мне нравится личность, которая прячется под маской. Вот бы было волшебное заклинание, которое помогло бы мне построить мост через пропасть между той, кто я есть, и той, кем хотела бы стать. Потому что этот способ – играть роль, пока роль не станет мной, – для меня не работает.