– Что? – спрашивает Митч.
Я качаю головой и улыбаюсь, прикрыв рот рукой.
– Ты меня боишься?
Мне не по себе от его слов и в то же время приятно, когда не ты робеешь и теряешь дар речи.
Митч отводит мою руку от лица. Ладони у него потные, и я неожиданно осознаю, что он так близко, что я вижу поры у него на носу.
– Мне кажется, все хорошее всегда немного пугает, – говорит он.
Его губы касаются моих. Я не двигаюсь, и он обнимает меня за талию. Мы целуемся без языка, просто приоткрыв губы. В его дрожащих прикосновениях я ощущаю смесь ужаса и восторга.
Но мне самой не страшно. Ничуточки. И тогда я понимаю, что все это не то. Я точно знаю, что должна ощущать.
Сорок три
На следующий день у нас дома точно взрывается атомная бомба. Все начинается с того, что, вернувшись из церкви, мама решает примерить свое конкурсное платье.
– Пышечка? – кричит она из спальни. – Детка, у меня заела молния!
Я плетусь вверх по лестнице. Каждый год с тех пор, как мама победила в конкурсе, ей удавалось влезть в свое старое платье. Даже год, когда родилась я, не стал исключением. Судя по рассказам Люси, тогда наш дом походил на спортзал и мама была близка к провалу, но все-таки справилась.
Я видела это платье (лиф цвета морской волны, расшитый пайетками, и шифоновая юбка) столько раз, что оно уже не кажется мне красивым.
Поскольку дом у нас очень старый, на втором этаже нет большой спальни – только две комнаты с общим туалетом. Мысль о том, что комнаты мамы и Люси – это те самые комнаты, в которых они выросли, кажется мне странной. Представляю, как, будучи подростками, они в разгаре ссоры хлопали дверью друг у друга перед носом или незаметно от родителей пробирались в соседнюю комнату. Я слышала кучу историй из их жизни до моего рождения, но иногда мне становится ужасно интересно, о чем они умалчивали, и пробелы я заполняю собственным воображением.
Пройдя по коридору, я берусь за круглую стеклянную ручку и открываю дверь маминой спальни…
Вот дерьмо…
Уже с порога я вижу, что проблема не в молнии. Платье на спине не сходится на добрых два-три сантиметра.
Мама жестом просит меня подойти поближе; на лбу у нее выступила испарина. Пару минут я изображаю борьбу с молнией, после чего говорю:
– Эм, мам? По-моему, дело не в молнии.
Она резко оборачивается и через плечо глядит на свое отражение в зеркале.
– Черт подери! – вырывается у нее.
Н-да, по-моему мама только дважды в жизни произносила слово «черт», и то прошлый раз я даже не помню.
– Расстегни его.
Молния со вздохом облегчения расстегивается.
Мама садится на край кровати, прижимая платье к груди.
– Ладно, придется мне, видимо, сесть на диету. Еще добавлю велотренажер и пилатес. – Она произносит «пилатес» как «пилатэс», и голос ее становится пронзительно-высоким (верный признак сильного волнения). – Кажется, у Мэрилу будет занятие завтра вечером.
– Но завтра я работаю, – говорю я. – И мне нужна машина.
Мама смотрит на меня, высоко подняв брови и недоумевая, почему я не понимаю всей серьезности ее положения.
– Ну, милая, придется нам как-то выкручиваться. По утрам тебе нужно в школу, так что машина твоя, а я буду брать ее по вечерам. У большинства твоих ровесниц машин вообще нет. Приходится довольствоваться тем, что имеем, ничего не попишешь.
Я даже не пытаюсь с ней спорить.
•
Сидя в комнате отдыха, я грызу яблоко, которое дала мне мама, высаживая меня на парковке. Готова поклясться: пока я выходила из машины, она задержала дыхание. Видимо, боится словить лишние калории, дыша в непосредственной близости от трансжиров.
Вчера я ждала, что Митч со мной свяжется. Хотя бы позвонит поинтересоваться, все ли между нами в порядке после Хэллоуина. Как звонок из службы по работе с клиентами: «Оцените степень вашей удовлетворенности».
Но телефон молчал.
Проснувшись вчера утром, я некоторое время убеждала себя, что поцелуй мне не приснился. Кстати, он был неплохой, просто сердце у меня не замирало, как с Бо.
Однако сегодня Митч ведет себя совершенно обычно. Ни намека на Поцелуй. Мне даже пришла в голову мысль, что той ночью на самом деле он был кем-то другим. Может, нас коснулось хэллоуинское волшебство? Но одолевающие меня вина и сожаление, увы, абсолютно реальны.
И все-таки после уроков, когда мы идем на парковку, он уверенно берет меня за руку. Ощущение у меня такое, словно я что-то пропустила. Я не собираюсь ввязываться в очередные отношения, где недосказанность компенсируется избытком действий. На прощание Митч вручает мне книжку под названием «Магия для юных телом и душой».
– Помню, ты говорила, что тебе нужно придумать номер на шоу талантов. Для конкурса.
Я запихиваю книгу в рюкзак и благодарю его.
– Там внутри записка, – говорит он на прощание. – Прочти ее потом.
•
В дверь комнаты отдыха кто-то стучит, хотя она открыта.
– Привет, – говорит Бо.
Я невольно улыбаюсь.
– Привет.
– Хотел убедиться, что ты тогда нормально добралась домой. – Он теребит пальцы, потом засовывает ладони в задние карманы. – Странно было оставлять тебя с этим парнем, но я вспомнил, что вы с ним ходили на танцы. – Он прочищает горло. – Вы, по ходу, довольно близки, да?
У меня горят щеки.
– А, да. Это был Митч.
Бо кашляет в сгиб локтя.
– Круто.
У меня вырывается невольный смешок.
– Круто.
Он разворачивается на пятках и быстро уходит на кухню.
Я медленно выдыхаю. Только что между нами произошел Самый Сдержанный Диалог в Мире. А я вся будто горю.
После закрытия я первым делом замечаю, что маминой машины на парковке нет. Мы еще не заперли двери, но я уже набираю ее номер.
– Алло? – Голос у нее низкий и сонный.
Черт.
– Мам?
– Ой, Пышечка! – Я слышу, как она хватает ключи и как захлопывается раздвижная стеклянная дверь. – Я уже еду, малыш!
И телефон отключается.
Маркус и Бо смотрят на меня.
– Езжайте, ребята, – говорю я.
Маркус кивает в сторону машины, где его дожидается Тиффани.
– Хочешь, подбросим?
– Спасибо, она уже едет.
Маркус и Бо переглядываются.
– Я подожду с тобой, – говорит Бо.
Маркус с благодарностью ему кивает и уходит.
– Я могу подождать внутри, – отвечаю я. – Рон еще некоторое время будет здесь.
– Все в порядке. – Он достает из кармана ключи. – Давай подождем в пикапе.
Должно быть, он замечает перемену в моем лице.
– Просто посидим, – поясняет он. – Я даже опущу подлокотник.
Мы залезаем внутрь, и Бо, как и обещал, опускает между нами подлокотник.
Некоторое время мы сидим молча, слушая шум машин, проезжающих у нас за спиной. Его запах обволакивает меня: вишневые леденцы и лосьон после бритья. Наверное, летом я привыкла и перестала замечать этот запах, но в его машине я не была уже очень давно. Не понимаю, как что-то может казаться одновременно по-домашнему уютным и совершенно чужим. Странное чувство, похожее на дежавю.
Я тянусь к радио и переключаю станции. Бо никак не комментирует такое самоуправство, но спустя некоторое время говорит:
– Теперь всякий раз, когда я слышу Долли Партон, я думаю о тебе.
Внутри у меня екает, я нервно смеюсь.
– Ну, тебе повезло – по радио ее почти уже не крутят.
Звучит грубее, чем я хотела. На самом деле я рада, что оставила след в его памяти. Только вот сама я не могу слушать Долли, не вспоминая об Эл или Люси. И это как-то несправедливо.
– Почему Долли? – спрашивает он. – Я правда не понимаю. Она ведь такая… искусственная.
– Ее сиськи – само собой, силиконовые. – Я рисую пальцем узоры на подлокотнике, пытаясь подобрать нужные слова. – Она выглядит как женщина, у которой никогда не было паршивых дней. Наверное, она для меня что-то вроде гуру. То есть у нее, конечно, классные песни, но именно она сама, со своими пышными начесами и искусственными сиськами, делает их таковыми. Не знаю никого, кто с таким же успехом, как она, жил бы на полную катушку.
Бо внимательно смотрит на меня, но не перебивает.
– У Долли будто бы каждый день Хэллоуин. – У меня перед глазами возникает Митч в костюме Индианы Джонса. – Но Долли не притворяется и никого из себя не строит. Она в самом деле такая. И свою жизнь задумала именно такой.
Я замолкаю, пока моя речь не стала уж слишком попсовой.
– А-а… – Бо скрещивает руки на груди и сползает пониже на сиденье. – Мне она всегда казалась каким-то мультяшным персонажем. Но, может, я не прав.
Гаснет вывеска «Харпи». Мы замолкаем, и лишь радио заполняет тишину.
– Где твоя машина? – спрашивает он через некоторое время. – Что с ней случилось?
Я откидываю голову на подголовник.
– Она не заводится. Сломалась месяца два назад. – Неужели мне больше нечего сказать? Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как все это произошло и я решила участвовать в конкурсе красоты. С тех пор, как потеряла Эллен… – Так и стоит в мастерской. У нас не хватает денег ее починить.
– Понимаю, – говорит он. – Деньги вроде бы должны облегчать нам жизнь, но выходит ровно наоборот. Жаль, что у нас нет бартерной системы.
Его слова задевают меня. Последние несколько лет Бо учился в частной школе, а это уж точно стоит немалых денег.
– Что такое? – спрашивает он.
Я качаю головой.
– Нет. Колись. Выкладывай давай.
После долгой паузы я говорю:
– Ну слушай, ты ведь учился в «Святом Кресте». Я понимаю, ты просто пытаешься быть вежливым, но все-таки лукавишь, когда рассуждаешь о проблемах с деньгами.
– Ого! – удивляется он. – Весьма смелое предположение.
Свет фар от подъезжающей сзади машины заливает салон автомобиля.
– Да пофиг, – говорю я. – Ты сам спросил. Спокойной ночи. Передавай привет Беке.
Я выскакиваю из пикапа и с силой захлопываю дверь.
Он опускает стекло.
– Просто к сведению, – кричит он мне. – Не все ученики частной школы – богачи. Особенно парнишки из бедных семей, которые просто хорошо играют в баскетбол.