Стекло поднимается вновь и разделяет нас прежде, чем я успеваю хоть что-нибудь ответить.
Щеки у меня горят от стыда. Но даже сильнее стыда меня терзает недоумение. Почему он не сказал, что получал стипендию?[27]
Мама вылезает из машины и бежит к машине Бо. Я стою с другой стороны пикапа и смотрю, как она стучит костяшкой пальца ему в окно, а потом говорит высоким, пронзительным голосом, который у нее предназначен для общения с «родом мужским». Бо что-то отвечает, и лицо мамы озаряет улыбка. Она дотрагивается до его плеча, прижимает руку к груди. Я слышу, как она говорит:
– Храни тебя Господь, Бо. – А потом идет к своей машине.
Я следую за ней.
– Э-э? Мам?
Мы садимся, и она говорит:
– Мне так неловко, Уилл. Я после этого пилатэса была без сил. Едва доехала до дома – и выключилась.
– Ничего страшного, – бормочу я, и мама выезжает на дорогу. – Но что это было, на парковке?
– У тебя очень милый коллега. Кажется, он сказал, его зовут Бо. – Она смеется и говорит, прикрыв рот рукой: – Его челюстью можно стекло резать.
– Мам.
– Я объяснила, что мы крутимся, как можем, с одной машиной на двоих, и поблагодарила за потраченное время. – Она поворачивает, но недостаточно резко, и поворотник продолжает тикать. – А он сказал, что работает с тобой в одну смену и мог бы подвозить тебя до дома.
– Мам! Ты же отказалась, правда?
Меня охватывает паника. Тик-тик-тик. Поворотник по-прежнему тикает.
– С какой стати? Такое щедрое предложение. Кто я такая, чтобы мешать человеку делать добро?
Я вздыхаю. Громко и театрально.
– Хватит вздыхать, Уиллоудин. Лучше подумай, как тебе повезло. – Мы подъезжаем к дому. – Особенно учитывая, какой он красавчик.
– Ненавижу тебя, – говорю я, вылезая из машины.
– Ну и дрянь же ты! – кричит она мне вслед. – Кстати, перед следующей сменой не забудь о расческе! Причесанная голова – на голову выше остальных!
Сорок четыре
Звенит звонок на урок всемирной истории, и едва я успеваю войти в класс, как мисс Рубио захлопывает дверь прямо у меня за спиной.
И тут я замираю как вкопанная: рядом с моим местом, там, где обычно сидит Аманда, я вижу Бо. У меня шумит в голове. Аманда с заднего ряда пожимает плечами и одними губами произносит: «Попка-персик не пустил». Я машу ей рукой, мол, все в порядке. Но на самом деле нет. Что, черт возьми, вообще происходит?
Пересаживаться на всемирной истории разрешено, однако с самого первого дня этого никто не делал, поэтому подразумевалось, что все будут сидеть так, как сидели. Зная Аманду, я могу с уверенностью сказать: увидев Бо на своем месте, она без боя не сдалась – но один из них так или иначе должен был проиграть. И проиграл не Бо.
Когда я сажусь, он едва заметно улыбается и говорит:
– Уиллоудин.
И на этом все. За весь гребаный урок он не произносит больше ни слова.
Со звонком я как можно быстрее вырываюсь в коридор.
Потом встречаюсь с Митчем на парковке. Взглянув на меня, он весь сияет, потому что думает, что идиотская улыбка на моем лице предназначена ему.
«Нет, – хочу сказать я. – Не улыбайся мне так нежно. Я этого не заслуживаю».
На следующий день Бо снова сидит на месте Аманды. Я искоса наблюдаю за тем, как он трет подбородок костяшками пальцев. Я хочу прикоснуться к нему. Кажется, рано или поздно это все-таки случится. Он «минус», я «плюс», и все преграды между нами – лишь вопрос времени.
Как и вчера, в начале урока он называет меня по имени, только в этот раз добавляет:
– Увидимся вечером.
•
В животе у меня гудит пчелиный рой. Я слушаю, как Бо насвистывает что-то на кухне. Он делает это всегда, когда думает, что его никто не слышит. Обычно это не какая-то конкретная мелодия, а просто случайные мотивы, однако сегодня его губы выводят «Jolene» Долли Партон. И от этого колени у меня подгибаются так, что я едва стою.
Рон выходит из своего кабинета и перезаправляет кассовую ленту, подпевая Бо.
В конце смены Маркус рявкает:
– Тебя заело? Других песен не знаешь?
Бо на секунду замолкает, переворачивая котлету. И только мясо начинает шипеть на сковороде, как он вновь принимается свистеть.
После закрытия мы вместе с Бо идем к его пикапу, и Маркус с любопытством смотрит нам вслед.
Я сажусь в машину, и тут у Бо звонит телефон. Он отвечает. Я смотрю на него, пока он молча слушает. На шее у него вздувается вена, он трясет головой. Потом, стиснув зубы, что-то отвечает, нажимает отбой и садится за руль.
– Кто это был?
Прежде чем ответить, он кусает нижнюю губу.
– Брат.
– О.
– Придется заехать за ним после того, как подброшу тебя. – Он смотрит прямо перед собой, на пустырь позади «Харпи». – Мы не очень-то ладим.
У меня нет ни братьев, ни сестер, но я хорошо знаю, каково это – жить под одной крышей с человеком, с которым постоянно сталкиваешься лбами.
– Иногда я ему завидую, – говорит Бо. – Он как-то иначе пережил мамину смерть. Не знаю, насколько я прав, но иногда мне кажется, что я принял удар на себя.
Я киваю. В какой-то степени я знала Люси лучше, чем мама, и потому, конечно, мне кажется, что моя ноша тяжелее.
– Прости меня, – бормочу я. Мы пристегиваемся. – За то, что я сказала. Про тебя, про частную школу… – Все последние дни эти слова крутились у меня в голове, словно я перебрасывала их из руки в руку, как горячую картошку.
Бо берется за руль и оглядывается, сдавая назад.
– Пустяки.
Мы молча ждем, пока светофор загорится зеленым.
– А что случилось? Ты же был на стипендии…
– Ага.
Мне нравится, как он водит машину: одной рукой постоянно сжимая руль, а второй подкручивая его на поворотах, будто у него не пикап, а фура или что-то вроде того.
– Налево на Роулетт, – говорю я.
– Я учился в восьмом классе, когда какой-то папаша из «Святого Креста» увидел, как я играю. Не знаю, правда ли я тогда был хорошим игроком, но похоже на то. Я никогда не придавал этому значения, потому что в этом городе на баскетбол всем глубоко плевать.
– Только не в «Святом Кресте», – хмыкаю я.
«Святой Крест» – слишком маленькая школа для футбольной сборной, но в баскетболе они часто берут первое место в округе, а иногда и в штате.
– Ага, поэтому тамошние папаши собрались и стали уговаривать моего отца отдать меня к ним. Но мы не могли себе этого позволить. Особенно после смерти мамы. Ученикам старших классов не выдают спортивные стипендии. Во всяком случае, это запрещено правилами спортивной ассоциации, в которой состоит «Святой Крест». И потому для меня организовали академическую стипендию. Для нас с братом. Поскольку отец сказал, что одного меня туда не отправит.
– Но ты сказал, из-за тебя вам пришлось уйти? – Я указываю на подъездную дорожку перед нашим домом, которая уже виднеется впереди. – Вон там слева мой дом.
– В конце прошлого сезона я повредил колено. У нас не было страховки, поэтому я вообще не представляю, как мы за все это заплатили. Вероятно, снова помогли богатые папаши. Но быстро вернуться в команду я не мог.
Машина останавливается у меня перед домом. Жаль, дорога до дома такая короткая.
– Но у тебя ведь была академическая стипендия, так? Не могли же они ее отозвать?
Бо скрещивает руки на груди.
– После травмы я подрался с парнем из команды. С Коллином, который ошивался возле «Харпи» летом.
– Из-за чего?
Он качает головой.
– А из-за чего парни ввязываются в драки? Из-за девушки, конечно.
Воздух в салоне сгущается и точно давит на меня с невероятной тяжестью.
– Из-за той, что приходила с ним?
– Эмбер. Мы встречались два года. Но, честно говоря, я был дерьмовым бойфрендом.
Я хочу спросить у него почему, но не знаю, готова ли услышать ответ.
– Я сломал Коллину ключицу. Он мне – нос. Когда на следующий год мы с братом пришли в школу, нам сказали, что у «Креста» проблемы с финансированием. Благотворитель перестал вносить пожертвования. И теперь мой братишка меня ненавидит.
– Скучает по школе?
Бо ухмыляется.
– Ага, этот парень был там королем. Он с седьмого класса встречался с одной и той же девушкой, прикинь?
Он качает головой, все еще улыбаясь, и я понимаю то, чего он не произносит вслух: он безумно любит своего брата и продолжил бы играть с больным коленом, лишь бы только брат был счастлив.
– Он теперь в девятом, и ему переход дался куда тяжелее, чем мне. К тому же ему пятнадцать, а когда тебе пятнадцать, весь мир – полное дерьмо. Кроме того, от него ушла девушка – сказала, что романы на расстоянии не для нее.
– На расстоянии?
– Ага. Они живут в десяти минутах друг от друга.
– Ого. – Я тянусь к дверной ручке.
– Давай я провожу тебя до дверей, – предлагает Бо.
– Нет, спасибо, я дойду.
Он настаивает:
– Я серьезно.
– Мы заходим через заднюю дверь, – улыбаюсь я.
– Почему?
– Парадную дверь заклинило. Уже сто лет как.
– А почему не почините?
– Не знаю. Сначала просто руки не доходили, а теперь мы так привыкли, что уже и не важно.
Бо молчит, но губы у него подергиваются, будто он хочет что-то сказать.
Я вылезаю из машины и на секунду дверь придерживаю, потому что в голову приходит еще один вопрос:
– Почему ты эти дни садился рядом со мной? В школе. Мы ведь можем поболтать на работе.
Он снова потирает подбородок костяшками пальцев.
– Ну, наверно, я просто хочу болтать с тобой везде.
Я прохожу через калитку, сворачиваю на задний двор – и улыбаюсь.
•
Перед сном я вываливаю содержимое рюкзака на кровать в надежде одолеть хоть часть домашней работы. Между учебниками торчит помятый самоучитель для фокусников, который подарил мне Митч. Прижав книгу к груди, я плюхаюсь на пол. В последние несколько дней я напрочь забыла не только о шоу талантов, но и о конкурсе красоты в целом. В мой мир возвращается Бо. И пусть пока это едва заметно, однако я уже настолько увлечена, что в моей голове образовался вакуум, который поглотил все остальные мысли.