Мама права. В моем теле мне не быть счастливой. По-настоящему счастливой. Я никогда не признаю этого вслух, но она права. Я очень хочу доказать, что она ошибается, и даже почти готова ответить Бо «да». Но я молчу. Грызу заусенец на большом пальце. Потом отвечаю:
– Мне нужно подумать.
Потому что я не в силах произнести «нет». Пока не в силах. Я хочу еще немного пожить в мире, где у нас есть шанс быть вместе. Хотя бы пару дней.
Сорок девять
У меня только однажды было настоящее похмелье. Мы с Эллен пошли на вечеринку с ночевкой, которую устраивали в церкви мамы Тима. И Тим, будучи хорошим бойфрендом, принес с собой винные коктейли, которые стащил для нас у своего папы. Мы с Эллен разлили коктейли в пластиковые стаканчики из «Соника»[34] и пили до самого утра, пока за нами не приехала ее мама. Забравшись на заднее сиденье машины, мы привалились друг к другу и уснули. Продрыхли мы весь день, а когда проснулись, ощущение было такое, будто прошло несколько лет. Все казалось слишком ярким, и хотелось нам только одного – наесться чего-нибудь жирного, прежде чем снова лечь спать.
Но в этот понедельник, после выходных, проведенных с Бо, я снова испытываю самое настоящее похмелье. Все тело как будто ватное, и подняться с постели у меня получается не сразу, а по конечности за раз.
Мы готовились к контрольной по истории часов восемь, но я даже вопросы едва помню, чего уж говорить об ответах. А пятничная поездка в «Убежище» теперь кажется воспоминанием из далекого прошлого.
На втором уроке в класс заходит Митч. Я в это время проглядываю свой конспект, пытаясь восстановить в памяти то, что учила. Мой мозг, похоже, решил стереть часть информации, чтобы освободить место для событий двух последних дней.
Когда огромная фигура Митча появляется в дверях, воспоминание о нем обжигает меня, словно удар плетью. Мы с Митчем зависли в какой-то промежуточной зоне, и, кажется, для меня в ней даже больше неопределенности, чем для него.
– Привет, – говорит он. – Я тебе писал в выходные.
– Ох, да. Прости. Я закопалась со всемирной историей. Знаешь, как оно бывает: ты видишь, что тебе написали, и даешь себе зарок, что сможешь ответить, когда дочитаешь кусок, но потом забываешь… – Я тараторю как сумасшедшая.
Митч стоит расслабленно, но взгляд у него напряженный и сосредоточенный.
– Конкурс красоты уже через две недели, и я подумал… – Тыльной стороной ладони он утирает со лба капли пота. – Подумал, что мог бы сопровождать тебя. Пару лет назад я был на конкурсе и знаю, что у девушек должны быть спутники. Я мог бы, ну, взять смокинг напрокат или типа того. Глупо, да? По-хорошему, наверное, ты сама должна меня об этом попросить, но ты тогда написала у себя на лице про Сэди Хокинс, и теперь я не знаю… Что думаешь?
– Я… Я… Да. Было бы здорово. Отлично. – Я тут же хочу взять свои слова назад.
Это не просто дружеский жест.
Эгоистично, конечно, но мне и правда нужен спутник. А Бо, по сути, своей кандидатуры не предложил. Кроме того, если я не могу представить нас даже просто идущими вместе по коридору, то как я покажусь с ним перед всем городом?
– Ладно, заметано. Мне поискать что-нибудь подходящее под твое платье? Типа как делают на выпускной.
– Думаю, черный – беспроигрышный вариант. Можешь просто надеть костюм. Не обязательно брать напрокат смокинг.
Митч качает головой.
– Мамина идея. Она всеми руками за смокинг.
О боже. Еще и мама.
– Круто!
– Она просто в восторге от того, что ты участвуешь. Говорит, это очень смело.
Я улыбаюсь. Но, честно говоря, мне не хочется, чтобы мой поступок считали смелым. Он должен быть естественным.
•
После уроков на парковке меня находит Милли. Это вообще-то не сложно, потому что я просто стою в самом центре – в надежде, что мимо пройдет Эллен и рядом с ней никого не будет.
Сегодня Милли напоминает мятно-зеленый мячик. У нее даже рюкзак такого цвета. Волосы она собрала в хвостик и затянула бархатной резинкой – тоже мятно-зеленого цвета. Вообще, Милли – единственный человек, который до сих пор носит бархатные резинки для волос.
– Привет! – говорит она. – Знаешь, в пятницу было офигенно.
Я киваю.
– Ага.
Она сцепляет руки и перекатывается с носков на пятки.
– Я… У меня довольно религиозная семья. Если честно, очень религиозная. И мои родители… Ну, они бы не сильно обрадовались, узнав, куда я ездила. И к кому.
Плечи у меня сами собой опускаются.
– И?
– Ну, я тебе это говорю, потому что, знаешь… мне всегда казалось, что такие люди, как Ли и Дейл, – они неправильные. Ну, они вроде как живут во грехе.
Я терпеть не могу подобные фразочки. Эл называет такие выражения «Иисусов лексикон». Их зазубривают в церкви и вколачивают в голову до тех пор, пока они не перестанут резать тебе слух, так что в конце концов ты начинаешь думать, что тебя прекрасно понимают все – даже те, кто в церковь не ходит.
Милли качает головой.
– Я все не то говорю. Просто пытаюсь объяснить, что мне понравились Ли и Дейл и тогда вечером в «Убежище» мне было весело. Я все думаю об этом. Они хорошие люди. Вот бы все это понимали. – Она улыбается. – Просто хотела с тобой поделиться размышлениями.
Меня захлестывает чувство, которое не назовешь иначе, как гордостью. Я кладу руку на плечо Милли.
– Я рада.
– Юные Мисс Хрюшки! – кричат с другого конца парковки, и волшебство мгновения рассеивается. – Хрю! Хрю!
– Да пошли вы в жопу! – рявкаю я. Потом оборачиваюсь к Милли. – Извини.
Она заправляет выбившуюся прядь за ухо и отступает на шаг.
– Да пофиг. Все в порядке.
Я знала, что рано или поздно это обязательно начнется. Теперь, когда до конкурса осталось две недели, внимание всего города сосредоточено на участницах, а это не сулит нам ничего хорошего.
Милли оттягивает лямки рюкзака.
– Я тут подумала пригласить тебя, Аманду и Ханну на пижамную вечеринку. Аманда согласится точно, но, если ты откажешься, Ханна не придет. Поэтому вот… Приглашаю.
Как правило, я не хожу на подобные тусовки, если не считать ночевок у Эл. Меня ничуть не привлекает идея спать на полу у Милли в трусах и майке, учитывая, что каждые несколько часов к нам будут заглядывать с проверкой ее родители…
Однако сейчас мне не хочется ей отказывать.
– Хорошо, я приду, – отвечаю я.
•
Следующим вечером, когда я забираю маму с работы и мы вместе возвращаемся домой, она говорит, что переделала мое платье, и просит примерить его еще раз, после чего вновь отправляет переодеваться в свою комнату.
Не представляю, сколько у нее ушло времени на то, чтобы перешить вытачки, но лиф сидит просто безупречно. Чего не скажешь о юбке. Мама обещала расставить ее насколько возможно, но она все равно очень плотно обтягивает бедра. Впрочем, меня это не смущает, и чувствую я себя в ней нормально. Только мама хмурится.
– Верх классный, – говорю я. – Сидит прямо идеально.
Она касается ладонью моей спины.
– Попробуй встать чуть прямее.
Я пробую.
Мама цокает языком, и звук ее разочарования для меня – как иголки под ногти.
– Мам, все хорошо, слышишь? Мне очень нравится.
– Пышечка, оно обтягивает твои бедра, как смирительная рубашка. – Она проводит пальцем по строчке. – Но больше ткани не выпустишь, шов может разойтись.
– Мам, все хорошо. Я буду в нем всего-то минут десять.
У нее подрагивают губы.
– Что? – Я оборачиваюсь, чтобы смотреть на нее, а не на отражение в зеркале. – Просто скажи это вслух, мам. О чем бы ты ни думала.
Она отмахивается от меня и принимается убирать нитки и булавки в шкатулку на прикроватном столике.
– Я думала… Думала, ты постараешься хоть немного похудеть к конкурсу. – Она снова поворачивается ко мне. – Не пойму, ты вообще воспринимаешь его всерьез? Хоть понимаешь, что это не шутка? Я разрешила тебе участвовать, потому что ожидала какой-то ответственности.
Ее слова – как удар под дых.
– То есть платье мне мало, потому что ты думала, что я похудею? Мам, вот она я! – Я машу руками, показывая на себя. – И это мое тело!
Она качает головой.
– Я так и знала, что ты неправильно меня поймешь. Что бы я ни сказала, ты все воспринимаешь в штыки. Я так больше не могу. Не я тут главный злодей.
– А кто тогда?
Мама молчит, и невысказанные слова висят между нами, как огромные сосульки, грозящие сорваться.
– Оно слишком облегающее, – говорит наконец она. – Я не смогу одобрить его для конкурса. И дело не в том, что ты моя дочь. Я поступила бы так с любой другой участницей. Оно выглядит непристойно.
– Мам, я себя отлично в нем чувствую. – Мой голос звучит спокойно и ровно. – Я и не знала, что могу быть такой, какой чувствую себя в этом платье. Я никогда ничего подобного не носила. Но если при взгляде на это платье – при взгляде на меня – ты думаешь, как жалко, как обидно, что я не сбросила пару кило, – тогда иди ты, мам. Не трать время попусту.
Наступает тишина, и я жду, когда она уйдет. Но потом понимаю, что вообще-то это я у нее в комнате. Я подбираю подол, чтобы не споткнуться, и оставляю ее в одиночестве – в маленькой спальне, где она проведет остаток жизни в обнимку с наградной лентой, короной и бирюзовым платьем.
Пятьдесят
Вечером в пятницу, после работы, меня подвозит Бо (как всегда в последние две недели), только сегодня – не домой. Мы паркуемся у дома Милли. Рон отпустил нас пораньше, чтобы я успела добраться к ней до полуночи.
Я кладу на колени сумку с вещами для ночевки и мысленно готовлюсь узнавать поближе своих новых подруг.
Конкурс красоты отошел для меня на второй план. Мне кажется, изначально я решила в нем участвовать только потому, что хотела что-то кому-то доказать. Не знаю, правда, кому: самой себе, маме или всему свету. Но идут дни, а мне все чаще и чаще приходит в голову мысль, что миру мне сказать нечего.