И вот теперь – комната. Мама копается в вещах, переворачивая вверх дном пожитки Люси, и от каждого ее движения, даже самого незначительного, меня пронизывает такая боль, будто я случайно положила руку на раскаленную конфорку.
– Какого черта ты здесь делаешь? – Я говорю слишком громко, слишком резко.
Мама бросает на меня взгляд.
– Не слышала, как ты вошла. – Потом отворачивается. – Это барахло не может лежать здесь вечно. Знаешь, надеюсь, когда я умру, ты не бросишь мои вещи вот так пылиться на долгие месяцы.
– Это вещи Люси, мам. Они принадлежат ей.
– Детка, принадлежали. Они принадлежали ей. В декабре будет год с ее смерти. И я не собираюсь оставлять все это здесь, будто у нас не дом, а святилище какое-то.
Я трясу головой. По щекам у меня катятся слезы. Прошел уже год. Целый год.
– Перестань, – говорю я. – Пожалуйста, перестань.
Теперь она оборачивается ко мне, и на лице у нее читается паника. Кажется, я навсегда запомню то, что она сейчас скажет или сделает. Я никогда не плачу на мамином плече: мы словно танцуем рядом, но никогда не пересекаемся.
Мама делает несколько шагов мне навстречу, и ее тапочки шлепают по полу.
Я подаюсь вперед: кажется, она вот-вот меня обнимет. Не просто обовьет руками за талию, заметив вскользь, что пальцы почти сомкнулись, а по-настоящему обнимет. Так, что я утону, забудусь в ее руках.
– В выходные отвезу все это в приют для бездомных. Если тебе что-то отсюда нужно, самое время порыться и забрать. – Она легонько похлопывает меня по плечу. – Пойду соображу что-нибудь к обеду, пока ты не уехала на работу.
Дверь за ней закрывается, и я падаю на кровать Люси. Воспоминания последних недель накрывают меня с головой.
У меня нет платья. У меня есть не-совсем-парень, и я не могу даже представить, что мы вместе появимся на людях, потому что при одной мысли об этом меня переполняет отвращение к самой себе. Есть Митч, с которым я веду себя просто по-свински. Мама. Эллен. И нет Люси.
Мне нужна Люси. Она должна быть рядом, должна посоветовать, что делать. Подсказать решение, которое мне самой бы и в голову не пришло.
Я думаю о том, что могу изменить.
Платье.
Я могу питаться до конкурса одним салатом, и тогда, возможно, платье сядет так, как хочется маме. Но что дальше? Диеты – это порочный круг; когда я была младше, я уже успела с ними познакомиться. Я похудею, чтобы влезть в платье, но что потом? Как только я начну есть все остальное, а не только салат – вес вернется обратно, да еще и с процентами.
В моей памяти, как в предметном указателе, мелькают все модные диеты, на которых мы с мамой сидели перед конкурсами красоты. Диета на протеиновых батончиках в четвертом классе. Диета «Весонаблюдатели» в пятом. Салатная диета во втором. Не сработало ничего.
Победа остается за ней, за мамой. До сих пор я даже не знала, что мы соревнуемся, но я проигрываю. У меня нет платья. И номер на шоу талантов препаршивый, так что его, можно сказать, тоже нет. Есть только спутник, которому я разбиваю сердце и который об этом даже не догадывается.
Мое участие в конкурсе, безусловно, станет высказыванием. Только вот мне совсем не хочется, чтобы меня запомнили за такое высказывание.
Пятьдесят два
Вечером на работе, сидя в комнате отдыха, я разглядываю в карманное зеркальце зеленый след у себя на шее. Потом захлопываю зеркальце, как ракушку, снимаю ожерелье, сделанное под золото, и кладу на стол. Такие витые золотые цепочки продаются в небольших лавках с бижутерией во всех торговых центрах. На подвеске округлыми буквами написано «Долли».
Дома все закончилось тем, что я запихнула к себе в шкаф столько вещей Люси, сколько смогла. Я изо всех сил старалась не упустить ничего из тетиной Долли-коллекции, в том числе откопала пару усыпанных блестками туфель, в которых Долли выступала на шоу в Вегасе. Подошвы этих туфель украшает ее крупная кучерявая подпись – доказательство их подлинности.
Бо плюхается на стул рядом со мной.
– Это что?
Я натягиваю цепочку у себя на шее, подцепив ее указательным пальцем, и показываю ему.
– Тетино украшение.
Он кивает.
– Мама разбирает ее комнату. Опять. За последние несколько месяцев она делала несколько заходов, но, кажется, на этот раз всерьез взялась за дело.
– Мне жаль. – Он проводит пальцем по цепочке. – Моя мама перед смертью, можно сказать, избавилась от всех своих вещей за нас. Ну, то есть, узнав, что дела ее плохи, она начала приглашать гостей и никого не отпускала с пустыми руками. А когда ее не стало, в комнате остались только несколько ночнушек и какие-то туфли. – Бо внимательно смотрит на цепочку, и его челюсть подрагивает. – Я был ужасно зол на нее, но при этом мне кажется, что сам я все равно бы не справился. А если бы решения принимал отец, мы вообще до сих пор использовали бы ее духи как освежитель воздуха.
С секунду Бо разглядывает меня, а потом, потянув стул за ножку, подвигает меня ближе и обнимает одной рукой. Я расслабляюсь в его объятиях. Дыхание у меня слегка сбивается, но голос в голове, умоляющий не позволять ему ко мне прикасаться, звучит тихо, едва слышно. Бо прижимается губами к моим волосам, и я чувствую спокойствие, которое от него исходит.
– Я мешаю? – В дверях стоит Митч и сжимает в кулаке коричневый бумажный пакет.
Я так быстро поднимаю голову, что Бо получает удар в челюсть.
– Прости. – Я даже не знаю, к кому из них обращаюсь. Паника захлестывает меня с головы до пят, приковывает к месту. – Привет, – говорю я Митчу. – Привет. Что ты здесь делаешь?
Бо встает, потирая то место на подбородке, в которое я врезалась головой.
– Пойду, пожалуй, поработаю. – Голос его звучит бесстрастно.
Воздух между ним и Митчем будто потрескивает от напряжения. Митч не двигается, поэтому Бо протискивается мимо него. Митч долго смотрит ему вслед и только потом входит в комнату.
– Парень в зале сказал, что ты здесь.
Он роняет пакет на стол, и внутри него что-то дребезжит.
– Принес тебе всякие штуки. Для шоу талантов.
Я изо всех сил стараюсь говорить непринужденно:
– Присядь.
Он остается стоять.
– Кто этот парень?
– Бо. Коллега.
Он так хмурится, что его брови сходятся на переносице.
– Он тебе нравится?
– Что? Митч, мы просто разговаривали. – Звучит так, будто я оправдываюсь. В общем-то, так и есть. Ну поцеловались мы с ним один раз. Ну держимся иногда за руки. Но это не значит, что у нас отношения. Или значит? Не то чтобы он застал меня целующейся с Бо или, скажем, раздетой, но все равно я чувствую себя виноватой.
– Так нравится? – снова спрашивает Митч.
Я заправляю волосы за уши и долго молчу, прежде чем ответить:
– Да.
Он качает головой и резко надвигает козырек бейсболки на лицо.
– Удачи с конкурсом, Уилл. – Потом разворачивается на каблуках и выходит через служебную дверь.
Сердце ноет. Я потеряла одного из немногих дорогих мне друзей, и виновата в этом я одна.
•
Вечером мы с Бо едем домой в полной тишине.
Уже подходя к дому, я слышу за спиной хлопок двери и его голос:
– Я хочу, чтобы ты ответила мне сегодня. – Он обходит машину спереди.
– Что? – Я возвращаюсь к нему. – Обязательно выяснять это прямо сейчас?
– Я хочу быть с тобой, но не смогу, если ты не позволишь.
– Зачем? – Я роняю сумку на подъездную дорожку. – Как ты можешь хотеть быть вот с этим?
Я взмахиваю руками, очерчивая свою фигуру, и уже ненавижу себя за этот жест. Единственный человек, которому мое тело не дает спокойно жить, – я сама.
– Потому что ты мне нравишься. И, кажется, даже больше чем просто нравишься, Уиллоудин. Неужели в это так трудно поверить? Я не могу спать по ночам не из-за работы или школы, не из-за Эмбер или Беки. А из-за тебя. Ты сводишь меня с ума.
Я качаю головой, потому что этого не может быть. Так не бывает.
– А ты когда-нибудь представлял, что о нас будут думать? Что будут говорить, когда увидят, как мы держимся за руки?
– Мне всегда казалось, что тебе наплевать на мнение окружающих. – Он замолкает, и губы его подрагивают. Потом, понизив голос, добавляет: – Я хочу везде ходить с тобой. Хочу гордиться тобой. Хочу надеть дешевый костюм и сопровождать тебя на этом идиотском конкурсе.
У меня стучат зубы. Я отчаянно стараюсь не расплакаться. Вот он – стоит лишь протянуть руку. Он нравится мне. Я нравлюсь ему. Но дело не только в нас. Я сама не могу поверить, что это для меня теперь важно, но в обозримом будущем я не похудею, да и не планирую. Меня злит, что я не могу просто броситься в его объятия прямо здесь, на дорожке перед домом.
Но я не хочу ненавидеть его в будущем, когда он окажется еще одной причиной для вездесущих шепотков у меня за спиной.
– Я не могу. Наверное, я трусиха, но… – Слез уже не удержать.
Он подходит ко мне вплотную; из-за наклона дорожки мы оказываемся нос к носу, носки к носкам.
– Уиллоудин Опал Диксон, ты невероятно красивая. А все, кто внушали тебе иное, могут катиться к чертям. – Его грудь тяжело вздымается. – Каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу тебя. С тобой я могу поговорить обо всем. У меня такого никогда и ни с кем не было.
«Красивая», – говорит он. «Толстая», – думаю я. Но почему я не могу быть сразу обеими? Я подношу руку к его щеке и чувствую, как уходит напряжение, пульсировавшее у него под кожей. Целую его в губы. Потом на секунду замираю, чтобы запомнить в подробностях то, чем мне обладать не позволено.
– Я не могу, – шепчу я, зная, что говорю не только о нас с ним, но и о гораздо большем.
Развернувшись, я подбираю сумку.
Бо стоит на подъездной дорожке до тех пор, пока я не выключаю свет в спальне, превращая дом в темный силуэт.
Пятьдесят три
В понедельник, когда я собираюсь выйти из класса, Митч ловит меня за локоть. Мистер Криспин уже убежал в учительскую, и кабинет опустел. Остались мы вдвоем.