– Я хотел сказать, что, кажется, мне не стоит сопровождать тебя на конкурсе.
Я поднимаю голову, но он почти сразу отводит глаза.
– Я все равно больше не участвую. – Я впервые произношу это вслух, хотя решение приняла еще в субботу вечером, во время разговора с Бо.
Я почти вижу, как вертятся шестеренки у него в голове. Он хочет переубедить меня. Или как-то приободрить. Но молчит.
– И прости меня, – запоздало извиняюсь я. – Я не хотела делать тебе больно.
– Но он тебе нравится?
Я киваю.
– От «прости» легче не становится, – замечает Митч. – А я был бы хорошим парнем.
– Таким, какого я не заслуживаю.
Мне хочется рассказать, что у него едва не получилось и, не встреть я Бо, мы были бы вместе. Но я встретила Бо и теперь знаю, каково это – когда одно лишь имя другого человека способно выбить тебя из колеи.
Митч засовывает руки в карманы толстовки и выходит из кабинета.
Я даю ему фору в несколько секунд, прежде чем выйти следом и отправиться на следующий урок на другом конце школы.
Я не спешу. Лучше опоздать, чем запыхаться. Пыхтящая и сопящая толстушка – не самое приятное зрелище.
Звенит звонок, и коридор пустеет. И тут из класса справа выскальзывает Эллен.
Она не замечает меня, но я вижу, что она утирает глаза. Плачет. Причина может быть в чем угодно, но, что бы там ни было, я ничего не знаю.
Эл оглядывается и видит, что я плетусь позади. Потом останавливается и даже не пытается смахнуть текущие по щекам слезы. Может, они с Тимом расстались. Может, она поссорилась с новыми друзьями. Или завалила контрольную. Я понятия не имею. Но сейчас самое время подойти к ней, спросить, в чем дело, и попросить прощения.
Однако Эл разворачивается и бежит в туалет. Шанс упущен.
Я решаю прогулять оставшиеся уроки. Сегодня и так случилось слишком много плохого, так что лучше не рисковать.
Приехав домой, я замечаю сообщение от Милли. Она предлагает собраться и порепетировать номера для шоу талантов. Конкурс. Больше он для меня ничего не значит. Когда я подавала заявку, то делала это ради Люси. И тогда бок о бок со мной была Эллен. Но Люси мертва, а Эллен далека как никогда.
Я пишу Милли, Ханне и Аманде:
Я: Я не смогу выступить на конкурсе. Знаю, что предупреждаю в последний момент, но я сливаюсь. А вы заслуживаете участия и будете великолепны. Я приду болеть за вас из зала.
Потом я звоню на работу, сообщаю, что заболела и пропущу смену, а после выключаю телефон с твердым намерением не выходить на связь весь вечер.
Пятьдесят четыре
Во вторник и среду я изображаю тяжелобольного с высокой температурой и сижу в обнимку с пакетом шоколадных капель, пылившимся в кладовке с какого-то праздника. Так-то мы не из тех, у кого всегда есть что-то к чаю (неожиданно, да?), особенно учитывая, что мама сейчас выполняет миссию «Втиснуться в то самое платье».
Когда я сообщаю маме, что приболела, она без дальнейших расспросов прикрывает дверь моей спальни и говорит:
– Прости, милая, мне нельзя рисковать. Не хочу подхватить заразу. А ты отлежись денек.
Для мамы каждая минута, проведенная не на эллиптическом тренажере в ИМКЕ[37] или на работе, – прямая дорога к катастрофе. Наш дом превратился в зону боевых действий: нас осаждают ткани, всевозможный реквизит и блестки, но по непонятным причинам в этом хаосе я нахожу успокоение.
Я хочу – нет, должна – несколько дней просто побыть овощем. Я не мылась с воскресенья, и мне странным образом становится легче от осознания, что снаружи я столь же отвратна, сколь и внутри. Сомневаюсь, что такую картину воображал себе Рон, когда дал мне неделю отгула перед конкурсом.
К вечеру среды ощущение свободы рассеивается, и вот я уже лежу ничком на кровати и слушаю одну из пластинок Люси – которая оказывается по сути худшим альбомом Долли Партон. Честно сказать, я предпочла бы вообще забыть, что у нее есть такие песни, как, скажем, «Me and Little Andy». Серьезно, Долли, какого черта? Песня про маленькую девочку, у которой умирает собака. Кто захочет такое слушать?
Из прихожей доносится звонок в дверь и прерывает мой внутренний монолог. Я улыбаюсь в одеяло. Даже если бы я хотела ее открыть, я не смогла бы.
Снова звонок. Должно быть, мамы нет дома. И снова, и снова.
Я поднимаюсь с кровати и неспешно плетусь вниз по лестнице. Затем, привстав на цыпочки, смотрю в глазок. Вздыхаю. Бьюсь головой о дверь.
– Чего тебе надо? – кричу я.
– Пусти меня, – отвечает Ханна. – Давай уже.
Она снова и снова жмет на звонок. Раз девять или десять.
– Зайди со двора, – наконец кричу я.
Она даже не спрашивает почему.
Я стою у открытой задней двери, и Ханна проносится мимо меня внутрь. Буян с секунду обнюхивает ее, а потом убегает.
– Я звонила тебе раз восемьдесят пять за выходные, – выпаливает она. – А я вообще-то не люблю говорить по телефону.
Она протягивает мне пластиковый контейнер с рагу.
– Мама передала тебе домашний санкочо[38].
– Мама? – Я открываю холодильник и запихиваю контейнер между пакетом молока и кувшином апельсинового сока. – Мы же с ней не знакомы.
– Ну, из-за этого идиотского конкурса красоты ты ее кумир. Надеюсь, ты собой довольна. – Она плюхается за кухонный стол – туда, где обычно сидит мама.
Мне кажется, Ханна – такой человек, которому будет комфортно в гостях у кого угодно. В ней нет чрезмерной деликатности, которую обычно проявляют люди в новом месте. Опершись локтями на стол, она подается вперед.
– Ты не можешь просто взять и бросить кон… Погоди, ты что, слушаешь Долли Партон?
Я пожимаю плечами.
Она окидывает меня взглядом, будто бы оценивая мое состояние.
– Выглядишь кошмарно.
Я наливаю себе остывшего кофе и ставлю чашку в микроволновку.
– Ну, если под «кошмарно» ты подразумеваешь «довольно», то – да.
– Ты когда в последний раз принимала душ?
Микроволновка звякает.
– Душ – штука индивидуальная. – Я пожимаю плечами. – Пошли наверх.
– Только если ты выключишь эту чудовищную музыку.
Когда мы оказываемся в моей комнате, я снимаю иглу с пластинки, а Ханна раскидывается у меня на кровати. Затем берет с тумбочки магический шар, встряхивает его и спрашивает:
– Уилл окончательно слетела с катушек? – После чего читает ответ: – Можете на это рассчитывать.
Я присаживаюсь у нее в ногах и откидываюсь на спину поперек кровати. Может, разговор пойдет легче, если я буду не отрываясь пялиться в потолок.
– Окей, дай угадаю: у вас что-то стряслось с Туалетным Мальчиком.
– С мальчиками. Их двое. Вообще, я сама уже не понимаю, зачем ввязалась в этот конкурс. – Я вытягиваю руки, и они свисают с края кровати. – Наверное, я возомнила, что заслуживаю того же, что и другие девушки. Не знаю… Но я не такая, как они. Может, я и заслуживаю всего того, что есть у них, только это вовсе не значит, что я в самом деле могу это получить. И мое участие в конкурсе лишь подтвердит это.
– Не-а, – говорит Ханна. – Бред собачий. Ты не имеешь права ни на победу, ни даже на участие, пока не постараешься как следует и это право не заработаешь. Может быть, толстушки, хромоножки и девицы с большими зубами не часто выигрывают конкурсы красоты. И, может быть, это неправильно. Но единственный способ исправить положение дел – рискнуть. Мы не можем рассчитывать, что получим все то же, что и остальные девчонки, пока сами этого не потребуем. Потому что никто и ничего не преподнесет нам на блюдечке, Уилл.
– Тебе легко говорить. Я захожу в комнату, и первое, на что все обращают внимание, – это мои гребаные размеры. А тебе-то всего-навсего надо держать рот закрытым.
– Ого! Удар ниже пояса. Да, я могу заткнуться. Пока мне не понадобится что-нибудь сказать. И вообще, ты хоть представляешь, каково это – быть лесбиянкой и наполовину доминиканкой с торчащими зубами в этом захолустном городишке?
Я качаю головой.
– Прости… Я сама не своя…
– …И выпускаешь пар, ага. Только так все равно не пойдет. Если ты не готова участвовать для себя, так сделай это ради Аманды и Милли. – Она закусывает губу и смотрит в зеркало напротив кровати. – А может, и ради меня.
– Вы и без меня справитесь.
– Вообще-то не справимся. Милли не сможет участвовать без тебя.
Я сажусь на кровати.
– Ты о чем?
– Ее родители узнали о конкурсе, – бесстрастно отвечает она. – Милли умоляла их снова и снова. Рассказала, что мероприятие организует твоя мама, и тогда они решили: раз ты участвуешь, значит, можно и ей. – Ханна замолкает для пущего эффекта. – И тут ты берешь и сливаешься.
Чувство вины сдавливает мне грудь. Я облизываю растрескавшиеся губы и медленно осознаю, как мне мерзко после целых выходных без душа.
– Слушай, это, конечно, отстой, но…
– Но что? Пожалуйста, скажи мне, что ты не настолько эгоистична.
Она права. Для Милли это не шутка. Она всю жизнь молилась на конкурсанток, изучала их биографии – и наконец позволила себе стать одной из них.
Я непроизвольно дергаю ногой, напряженно размышляя. Не знаю, улучшится ли моя карма (возможно, я уже безвозвратно ее испортила), но Милли этого заслуживает. Пусть я не смогу сделать шаг вперед и схватить жизнь за яйца, как это делает она, но уж во всяком случае я способна оказать ей маленькую услугу и не чинить препятствия на ее пути.
Ханна удерживает мою ногу, чтобы я перестала дергаться.
Я оборачиваюсь к ней.
– Это будет катастрофа.
Она улыбается, едва приоткрыв рот.
– Именно на это я и рассчитываю.
Пятьдесят пять
Поскольку футболистов всегда отпускают на матчи, наверное, неудивительно, что в пятницу всех конкурсанток освобождают от занятий. В этот день проводятся интервью и первая изматывающая репетиция. Действо сопровождается слезами, мозолями и поисками двустороннего скотча. Это вам не малобюджетный мюзикл в исполнении старшеклассников – это конкурс красоты «Мисс Люпин города Кловера».