– Преданность не слепа. – Хоть мне и жаль, что это так. – Преданность – это сказать другому, что он не прав, когда остальные молчат.
Мне неловко вспоминать, как я требовала от Эл не участвовать в конкурсе. Как будто, соревнуйся мы бок о бок, я не смогла бы высказать миру свою точку зрения. А ведь на самом-то деле рядом с ней я только сильнее. Рядом с ней я становлюсь лучшей версией себя.
Мне кажется, весь мой мир разбился на осколки, и единственный способ это исправить – подбирать по осколку за раз. И первый осколок для меня – это, разумеется, Эллен.
Пятьдесят шесть
На обед подают жаренное на гриле мясо. Возможно, это секретный этап соревнования, который учитывается при итоговом подсчете баллов, ведь для южанки нет более почетного таланта, чем способность съесть барбекю и встать из-за стола без единого пятнышка на одежде.
После обеда нам приходится выслушать наставления Рут Перкинс, семидесятивосьмилетней Мисс Люпин, которая отказывается говорить в микрофон, потому что от него у нее фонит слуховой аппарат. Пока она почти шепотом вещает, мы дружно улыбаемся и киваем. А потом наступает неловкий момент: миссис Перкинс замолкает, очевидно, в ожидании аплодисментов, но никто из нас не может понять, подошла ли ее речь к концу. Наконец мы начинаем хлопать, а на сцену поднимается миссис Клоусон, которая благодарит миссис Перкинс и вручает ей букет цветов.
– Отлично, дамы, – говорит она в микрофон. – Теперь нам нужно сделать снимки для газеты, а после вы можете быть свободны. Пожалуйста, займите стулья у задней стены в алфавитном порядке – так, как вы сидели с утра. У вас есть пять минут, чтобы обновить макияж.
Я разворачиваюсь к Ханне, сидящей рядом со мной, и оскаливаюсь.
– У меня в зубах ничего не застряло?
Она качает головой.
– А у меня?
– Не-а.
Мы разделяемся и идем к своим стульям, пока остальные ломятся в туалет. Я сажусь и жду, когда Эл займет место рядом со мной. Я не могу сосредоточиться и придумать, что именно ей скажу, но совершенно точно знаю, что заговорю с ней. Я должна.
Она плюхается на стул и, лизнув большой палец, пытается оттереть жирное пятнышко на лацкане пиджака.
– Уверена, они так сфоткают, что пятно не попадет в кадр, – говорю я. – Или его потом зафотошопят.
Она молчит и продолжает усердно тереть ткань, отчего пятно расползается все сильнее.
Нас вызывают по одной, и мы продвигаемся в очереди, пересаживаясь со стула на стул. Когда передо мной остаются всего две девушки, я говорю:
– Я не хочу, чтобы мы продолжали злиться друг на друга.
И жду ответа. Мы снова пересаживаемся.
– Я была неправа. – Еще один стул. – Я была совершенно не права, и я так больше не могу. Я не могу не разговаривать с тобой каждый день. Пожалуйста, не злись на меня.
– Уиллоудин? – выкрикивает Мэллори.
Уже вставая, я оглядываюсь на Эллен. Скоро она сломается. Она должна.
– Уиллоудин?
– Все не так просто. – Голос у Эл скрипучий, будто она не разговаривала несколько дней. – Мы меняемся и становимся другими людьми.
– Но это не значит, что мы больше не подходим друг другу. – Мне кажется, что лучшее, что во мне есть, появилось благодаря Эллен. – Прости за мое упрямство.
Я сажусь на маленькую табуретку перед занавесом. Позади фотографа стоит мама. Она делает движение указательными пальцами, как бы растягивая на лице улыбку.
Я глубоко вздыхаю и умоляю себя улыбнуться. Улыбнись. Улыбнись. Улыбнись.
Эллен сидит у стены, по-прежнему растирая жирное пятно.
Я не улыбаюсь.
•
После фотосессии нам разрешают подготовить себе место за кулисами. Здание любительского театра проектировали в том числе и для конкурса красоты, а потому женская гримерка здесь раза в четыре больше мужской.
Все места подписаны, и свое имя я нахожу на листке бумаги, прикрепленном к зеркалу. Однако поверх моего имени черным маркером значится: «ПЫШЕЧКА». Слово накарябано наспех, будто кто-то вспомнил о нем и не справился с искушением.
Я смотрю направо, потом налево, пытаясь обнаружить виновника.
Эллен бросает свою сумку рядом с моей, и на соседнем зеркале я замечаю ее имя. Мы снова сидим в алфавитном порядке.
В отражении зеркала взгляд Эллен встречается с моим. Она с секунду копается в сумке, а затем, выудив из нее ручку, тянется через столик к бумажке с моим именем и снимает ее. Я смотрю, как на обороте она пишет мое имя, только без «Пышечки». Потом отрывает кусок скотча и заново приклеивает бумажку к зеркалу.
– Спасибо, – говорю я.
Эллен садится на табуретку рядом со мной.
– Это всего лишь слово. И оно ничего не значит, если только ты сама не придашь ему значения. – Она поворачивается ко мне, только в глаза не смотрит. – Но если тебе неприятно, то неприятно и мне.
Все мое тело расслабляется, только подбородок дрожит.
– Прости меня, пожалуйста.
– И ты меня прости, – говорит она.
Я качаю головой.
– Нет. Нет, это я должна извиняться.
И тогда она поднимает взгляд, замечает мой трясущийся подбородок и берет меня за руку. Комната тем временем стремительно заполняется девушками.
– Пойдем, – говорит Эл.
Я иду за ней, и она ведет меня за руку к потрепанному кожаному диванчику в нескольких метрах от режиссерского стола. Мы плюхаемся на диван, и Эл как бы невзначай закидывает свои ноги поверх моих.
– Хорошо. Давай поговорим.
– Хорошо. Я взбесилась, когда ты решила участвовать в конкурсе. А ты взбесилась, что я взбесилась. Потом я злилась на тебя, а ты злилась на меня… – Я качаю головой. – Все это давно назревало. Нас уносило в разные стороны.
Эл кивает.
– Меня это пугает. Я не хочу от тебя отдаляться. Но, может, мы и не должны всегда все делать вместе? Может, нам просто нужно немного личного пространства?
– С этим сложно смириться, – осторожно подбираю слова я, – но я хочу, чтобы ты была счастлива. И заводила новых друзей – даже таких, как Кэлли. А еще я хочу перестать тебе завидовать. – Я впервые произношу это вслух. Кажется, я боялась признаться в этом самой себе, но едва слова срываются с губ, как я понимаю, что это чистая правда. – Не в том смысле, что я, как маньячка, слежу за каждым твоим шагом и упиваюсь завистью. Просто мне иногда кажется, будто наши жизни движутся с разной скоростью и ты вот-вот оставишь меня позади.
Она смеется так, будто икает.
– В ближайшее время обгонять мне тебя не в чем. А если ты про секс, то, знаешь… Я люблю Тима, но мы пока только учимся. – Она пожимает плечами, а потом добавляет: – Между прочим, я тебе тоже иногда завидую. Тебе наплевать на девчонок вроде Кэлли или других моих коллег, а мне нужно им нравиться. Из-за этого я ночами лежу без сна. Я даже не считаю их прикольными, но в моей голове все время щелкает счетчик тех, кому я нравлюсь, и он не дает мне покоя. А мне это надоело.
Я улыбаюсь, и груз у меня на сердце становится легче.
– Ты моя лучшая подруга. И даже два последних месяца ты оставалась ею. В отличие от многих других, ты никогда меня не принижала. Я умею быть собой. Умею сказать: «Я такая. Принимай такой, какая есть, или вали на хрен», – понимаешь? Но… – О господи, я ей столько всего не рассказывала. Что ж, начну с самого начала. – Но летом я познакомилась с парнем на работе. С Бо. С Мальчиком-из-частной-школы. И мы поцеловались.
– И ты мне не сказала? – Она шлепает меня по руке. – Какого черта, Уилл?
Я качаю головой.
– Знаю, прости. Просто потом мы поцеловались снова. И снова. И продолжили целоваться дальше…
– О боже… Ты с ним переспала. Было круто? Никогда не прощу, что ты мне не сказала…
Я смеюсь.
– Нет. Нет. Не спали мы. Но мне с ним было очень хорошо. – Я распутываю клубок нитей в своей голове. – Правда, потом… Ты никогда не испытывала паники от прикосновений Тима? Ну, в самом начале?
Она прижимается головой к моему плечу.
– Черт, а как же? Он обнимал меня за талию или касался прыщика на подбородке или еще чего, а я уходила в себя, как поехавшая.
Мне это так знакомо, что облегчение теплой волной пробегает по телу.
– То же самое происходило и со мной, – признаюсь я. – Когда мы с ним целовались, мне сносило крышу, но потом он касался моих боков или бедер – и я сразу же замыкалась в себе.
– Не могу поверить, что ты все это от меня скрывала, – мягко замечает Эл. – Я должна на тебя злиться.
– Знаю, знаю, прости. Ну и, короче, пока все это происходило, ты сказала, что вы с Тимом собираетесь заняться сексом, и это меня добило. Я не завидовала, просто почувствовала себя юной и неопытной. А еще я не могла – черт, да и сейчас не могу – даже вообразить, что когда-нибудь кому-нибудь так откроюсь.
– Ох, Уилл.
– И это меня бесило. Мне казалось, что я тебя теряю, и в то же время было тошно от самой себя. Я злилась, потому что не хотела стать одной из тех девчонок, которые комплексуют из-за какого-нибудь парня.
Эл выпрямляется, а я, положив голову ей на колени, выкладываю все до мельчайших подробностей, пока она перебирает мои волосы. Я рассказываю о той встрече с Бо в торговом центре, о том, как он умолчал о своем переходе в нашу школу. О Митче. О танцах. О Хэллоуине. О том, как я вернулась в «Харпи». О Бо. О нем я рассказываю все: что он наверняка бы ей понравился и что он хочет со мной встречаться.
– Он хочет, чтобы нас считали парой, – говорю я. – Но проблема в том, что в школе мы не продержимся и одного дня без издевательств. А он этого не понимает.
– Слушай, – прерывает меня Эл. – Люди в большинстве своем – идиоты, ясно? Мне ни к чему тебе врать, взять хотя бы нас с Тимом. Он сильно ниже меня. Думаешь, над нами не смеются? Еще как.
Так и есть, но Эл никогда об этом мне не говорила.
– Но мы не всегда властны над выбором своего сердца. А если даже и были бы, я бы все равно выбрала Тима, несмотря ни на что. Лучше подумай-ка вот о чем: отношения – это то, что касается только двоих. А придурки из школы – просто скучающие зрители. Там, у мусорного бака «Харпи», вами с Бо управляли сердца. Однако стать парой и быть друг другу верными – шаг осознанный. Теперь вами управляет рассудок. И пусть в глубине души ты на все согласна, это не означает, что выбора у тебя нет. Судя по всему, Бо уже все для себя решил.