Как же легко сделать выбор в своих мыслях.
И даже вслух. Однако решиться… Взять его за руку и признать: я этого заслуживаю. Мы этого заслуживаем. Решиться – страшно.
– А я боялась, что вы расстались, – говорю я. – Вы с Тимом. Когда увидела, как ты плачешь в коридоре.
Эл перестает перебирать мои волосы и шмыгает носом.
– Родители опять ссорятся. Папа поехал ночевать к дяде Джареду. Сейчас вернулся, но ничего не понятно. Кажется, это конец.
– Боже, Эл, мне так жаль…
– Я ужасно хотела с тобой поделиться, но упрямилась, как идиотка.
– Нет, я сама должна была тогда к тебе подойти.
– Все в порядке, – говорит она. – У них это уже не в первый раз. Видимо, не все в этой жизни можно исправить. По крайней мере навсегда.
От этой мысли у меня щемит сердце. Я поднимаюсь, и мы еще некоторое время сидим в обнимку, переплетясь, как пара кошек.
Пятьдесят семь
Остаток дня я провожу с Эллен и Тимом. Когда они подбрасывают меня до дома, перед ним я замечаю пикап Бо.
– Эм-м, это тот, о ком я думаю? – спрашивает Эл.
Бо стоит у парадной двери, а у его ног – огромная железная коробка с инструментами.
Тим подъезжает к дому, и Эл выскакивает наружу, чтобы я выбралась с заднего сиденья. Уже идя через двор, я чувствую, как в спину мне дышит Эл. Я оборачиваюсь.
– Ты куда намылилась?
– Хочу это видеть.
– Нет. Не-а. Ты едешь домой.
– Только позвони мне, – говорит она. – НЕ. ЗАБУДЬ.
– Ладно-ладно.
Она обнимает меня, и я удерживаю ее в объятиях чуть дольше, чем следует, надеясь, что часть ее просочится мне под кожу и останется там навсегда.
Потом я жду, пока Тим отъедет, и только тогда подхожу к Бо.
– Это что, незаконное проникновение в жилище?
Он так резко оборачивается, будто не слышал, как парковался и разворачивался Тим. На бедрах у него коричневый кожаный пояс с инструментами.
– Клянусь, все не так крипово, как выглядит.
– Ну, выглядит довольно крипово.
Бо улыбается – уверенно и в то же время взволнованно.
– Я тут помогал отцу по работе, и на заправке мы столкнулись с твоей мамой. Я так понял, в старших классах они пару-тройку раз ходили на свидания.
Я смеюсь.
– Ничего удивительного.
– Она снова пожаловалась на парадную дверь, и отец… Ну, на самом деле я сам вызвался заехать и починить ее. Надеюсь, это не слишком странно.
Я сажусь на крыльцо, и он опускается рядом.
– Ну, скажем так: странновато. – Слова, произнести которые я не могу, камнем давят на грудь. – И как, починил?
– Вообще поломка оказалась ерундовая. Не понимаю, как вы так дотянули.
Я прижимаю колени к груди.
– Просто, когда парадная дверь сломана, ее не нужно открывать.
Бо тянется мне за спину и поворачивает ручку. Дверь широко распахивается.
– Теперь никаких отговорок.
– Ага. – Я указываю на его шею. – Что у тебя за подвеска?
Он вытягивает из-под футболки цепочку с нательной иконкой.
– Святой Антоний, – объясняет он. – Говорят, он помогает найти потерянное.
– И что же ты ищешь?
– Не знаю. – Он прячет подвеску обратно за пазухой. – Может, уже нашел. Хотя иногда кажется, что это меня нашли.
Я киваю. Мысль о том, что для каждого, кто хочет быть найденным, есть в мире человек, который его ищет, наполняет мою душу умиротворением.
– Уиллоудин?
– А?
Он встает и поднимает коробку с инструментами.
– Ты выглядишь как страховой агент.
Пятьдесят восемь
Проснувшись утром, я нахожу под дверью подсунутую мамой газету и, развернув ее, обнаруживаю свое лицо – ровно на сгибе страницы. Вся первая полоса занята нашими портретами, а заголовок гласит: «ЮНЫЕ МИСС ЛЮПИН ГОРОДА КЛОВЕРА: ИМЕНА И ЛИЦА». Под каждым из снимков перечислены имя, возраст, любимое блюдо и слово, которым по заданию нужно было описать наш город.
Сомневаюсь, что мама видела мое фото прежде, чем оно ушло в печать. Но это уже и не важно. Я в газете. А точнее, мое неулыбающееся лицо.
На репетиции мы долго сидим в зале, дожидаясь, пока настроят свет. Миранда Соломон, дар Господа нашего любительскому театру Кловера, разворачивается на сиденье и объясняет мне, Эл, Ханне, Аманде и Милли, что добрую половину генеральной репетиции всегда проводят в ожидании, пока техники настроят все необходимое. Она пожимает плечами.
– Таков шоу-бизнес.
Когда Миранда отлучается в туалет, Эл оборачивается ко мне и, вздернув плечи, тоненько пищит:
– Таков шоу-бизнес.
Кэлли сидит на несколько рядов дальше, с другой девчонкой из «Свит сикстин». Я изо всех сил стараюсь не излучать самодовольство, хотя это ох как непросто.
В остальном все идет подозрительно спокойно.
Конкурсы красоты – идеальная почва для драмы. Ты должна выглядеть как совершенство. Ты должна быть совершенством. А еще ты должна быть совершеннее всех совершенных.
Напряжение можно почти пощупать. Особенно нервничает Милли: она так дергает ногами, что сотрясаюсь даже я, хотя сижу через три кресла от нее.
Эллен поворачивается ко мне.
– Так что, ты и правда будешь показывать фокусы? Я тебя люблю, но номер довольно сомнительный.
– Ну, теперь уже выбора нет.
– Не знаю, не знаю… Наверное, да – если ты боишься дисквалификации.
Мысль выступить с другим номером даже не приходила мне в голову.
– Но я вообще ничего не умею.
С минуту Эллен сидит в глубокой задумчивости и жует прядь волос. Затем с шумом втягивает воздух и принимается шептать мне на ухо. Ей достаточно произнести всего три слова, чтобы убедить меня. Потом она откидывается на спинку кресла и ждет ответа.
Воображение рисует мне картинку, и она идеальна. Победить я не смогу ни при каком раскладе, так почему бы не вспыхнуть перед тем, как навсегда погаснуть?
– Можно даже…
– Милли Ранея Михалчук, – громко каркает сзади чей-то голос.
Содрогания кресла, которые я ощущала последние полчаса, прекращаются, и Милли буквально цепенеет. Вывернув шею, я смотрю, как по проходу между рядами к нам стремительно движется мама Милли, а следом за ней и папа.
Резко обернувшись, я пихаю Ханну в бок и громким шепотом спрашиваю:
– Что происходит?
Милли протискивается мимо нас и предстает перед мамой в проходе. Она стоит, высоко задрав подбородок, и сосредоточенно дышит.
Ханна не сразу понимает, что происходит, но потом…
– Ой-ой, – смеется она в кулак.
– Что – «ой-ой»?
– Я наврала. Я определенно тебе наврала.
Все глаза прикованы к семье Михалчук, и даже техники забыли о работе.
– Ты шутишь? – шиплю я.
– Миллисента, – говорит миссис Михалчук. – Ты нам лгала. Лгала в лицо.
В глазах ее стоят слезы, и вскоре становится совершенно очевидно, что тушь у нее не водостойкая. Отец Милли встает позади жены, скрестив руки на груди.
– Ты самовольничала у нас за спиной, хотя мы отказались подписывать заявку. Почему? Почему ты так поступила?
– Это правда? – Моя мама стоит на сцене, держа под мышкой папку.
Милли оборачивается к ней, сжимая руки в кулаки.
– Я подделала мамину подпись. – Лицо ее на секунду искажает гримаса, словно она вот-вот расплачется. Она оглядывается на родителей. – Но вы были неправы. – Ее голос смягчается: – Я понимаю, вы пытаетесь меня защитить. Понимаю, но… Но иногда вы должны меня просто поддерживать.
– Давайте-ка продолжим разговор в фойе, – хмурится моя мама.
Я наблюдаю за тем, как Милли, по пятам преследуемая моей мамой, идет по проходу, а потом встаю и перелезаю через длинные ноги Эл.
– Ты куда? – спрашивает она.
– Я должна ей помочь.
Я бегу следом и широко распахиваю дверь, так что вся аудитория слышит мамины слова:
– Мне очень жаль, но мы не можем позволить тебе участвовать в конкурсе без согласия родителей.
Дверь за мной захлопывается.
– Милли должна участвовать.
Родители Милли оборачиваются.
– Она вложила в это столько сил, – говорю я им. – И она вовсе не хрупкая. Ни капельки. Вы даже не представляете, какой крепкий стержень у нее внутри. Все присутствующие здесь, даже длинноногие девчонки с шелковистыми волосами, знают, что такое быть объектом насмешек. Знаем и мы с Милли, и Аманда с Ханной, и Эллен. – Я показываю на маму. – И даже моя мама. Но невозможно всю жизнь ходить и бояться. Так ничего не добиться.
– Я на самом деле этого хочу, – произносит Милли, крепко стиснув мою руку. – Сколько себя помню, я всегда мечтала участвовать в этом конкурсе. И в правилах не сказано, что толстушек не берут. – (От «толстушек» ее мама вздрагивает и незаметно утирает слезу.) – Единственное, что стоит между мной и мечтой, – это ты, мам.
Миссис Михалчук переводит взгляд на огромный баннер конкурса над дверями, а потом на мою маму, которая слабо улыбается в ответ. Муж берет ее за руку. Она оборачивается к Милли и кивает.
Бок о бок мы входим обратно в зал, и остальные девчонки даже не пытаются сделать вид, что не подслушивали. Когда мы занимаем свои места, несколько конкурсанток даже ободряюще улыбаются Милли. Эллен берет за руку меня, а потом и Милли, которая в свою очередь переплетает пальцы с Амандой. Я оборачиваюсь в другую сторону и протягиваю руку Ханне, ладонью вверх. Она делает глубокий вздох, прежде чем сжать мою руку.
Нас пятерых связывает сила могущественней, чем любая корона. И впервые с начала конкурса я ощущаю, что у меня есть преимущество.
•
Когда дело наконец доходит до репетиции, все летит к чертям. Мы пропускаем этап с шоу талантов, потому что времени катастрофически не хватает. Кэлли в открывающем номере поскальзывается на рампе. Все советы и указания забыты. Ссоры. Слезы. И даже кровь. В конечном счете всё проходит именно так, как я себе и представляла.
Дома мама валится на диван в обнимку с бутылкой дешевого шампанского (ее ежегодная традиция). Доделывать больше нечего, а если и есть, то уже слишком поздно. Выражаясь мамиными же словами